Маджд-ад-дин опорожнил чашу, обтер бороду и усы шелковым платком и пристально посмотрел на девушку. Глядя на ее рубаху из грубой бязи, он подумал: «Если ее одеть в шелк и бархат, она станет во сто крат красивее». Поэтому, хотя минута казалась подходящей для разговора о любви, Маджд-ад-дин все же решил в благоприятный день послать Бустан в баню, одеть в дорогие одежды и лишь после этого заключить в свои объятия. Он протянул руку и махнул платком у самого лица девушки, поддразнивая ее.
— Мой цветок, я скоро найду тебе подруг. Что ты на это скажешь?
Невольница, которую от обращения хозяина бросило в дрожь, ничего не ответила и отвела глаза в сторону.
— Почему ты молчишь? Я приведу несколько красивых девушек, твоих ровесниц. Ты станешь главной над ними. Вы будете ходить разодетые, как девы из сада Ирема.
Страх и беспокойство девушки усилились, и она еще ниже склонила голову. На ее счастье в это время постучали в ворота. Бустан, словно птица, выпорхнула из комнаты и метнулась во двор, второпях надевая кавуши не на ту ногу. Вскоре она вернулась и доложила хозяину, что его кто-то спрашивает. Маджд-ад-дин поднялся и нехотя вышел во двор. Услышав в темноте знакомый голос Абу-з-эия, одного из крупнейших хорасанских богачей, он, хотя и обрадовался, принял еще более надменный вид. Поздоровавшись с гостей Маджд-ад-дин повел его в комнату.
Абу-з-зия сел на шелковый палас и, словно читая про себя фатиху, принялся гладить густую черную бороду, обрамлявшую его тонкое, худое лицо.
— Его величество султан оказывает вашей почтеннной особе большое внимание, — сказал Абу-з-зия, сдвигая свои густые, сходящиеся брови. — Если захочет бог, мы скоро поздравим вас с новой высокой должностью.
— Откуда вы это слышали? — пожал плечами Маджд-ад-дин, делая вид, что ничего не знает.
— Государь на одном из собраний вспомнил о вас. Я слышал об этом от друзей, бывших там.
— Такие слухи доходили и до нас… Государь не отказывает в доверии своим верным рабам, — сказал Маджд-ад-дин и тотчас же начал расспрашивать гостя о его делах. Купец ни словом не обмолвился о своих огромных караванах, которые вереницей тянулись от Индии до Китая, о блестящем положении своих дел и ожидаемых прибылях; он преувеличивал убытки и говорил только о неудачах.
Маджд-ад-дин знаком подозвал Бустан и приказал подать угощение, но гость решительно отказался.
— Мы только что были на пиру, — сказал он, иг-рая драгоценными перстнями, украшавшими его паль-цы. — Мы пришли к вам разрешить один вопрос. Не знаем, как вы на это посмотрите.
— Мы искренне намерены верно служить нашим друзьям, — сказал Маджд-ад-дин, складывая руки на груди.
Абу-з-зия наморщил узкий лоб. Прищурив по привычке один глаз, он пристально посмотрел на свечу. Потом наклонился к Маджд-ад-дину.
— Велика ли нужда казны в серебре и золоте? Маджд-ад-дин усмехнулся.
— Казну государя можно уподобить реке. Но есть и различие. Если вода прибывает, река выходит из берегов. А казна никогда не может насытиться драгоценностями.
— Очень верная мысль, — сказал Абу-з-зия. — В особенности у такого владыки, как государь ислама, — по щедрости своей он подобен Хатаму Тайскому: казна его никогда не будет достаточно полной. Благословенная природа нашего государя, кажется, склонна к пышности. Каждый день он, подобно Джемшиду,[46] устраивает пиршества и угощения, которые бессилен описать язык. Я, ничтожный, имею намерение потрудиться для пользы казны.
— Каким образом? — заинтересовался Маджд-ад-дин.
— Вашему достоинству ясно, что деньги приходят в казну от народа по капле. Ваш покорный слуга намерен всыпать их туда мешками, а потом понемногу собрать с народа.
— Понял, понял, — нетерпеливо сказал Мадж-ад дин. — Налоги, имеющие поступить от народа через соответствующих должностных лиц, на определенных условиях передаются государством вам на откуп. Вы это имеете в виду?
— Да, — ответил Абу-з-зия. — Если вы окажете мне в этом деле содействие, оно разрешится скорее. Можно также действовать через царевича Кичика-мирзу. Вы сами знаете, как лучше это устроить.
Маджд-ад-дин слегка наклонился и, полузакрыв глаза, размышлял. Он знал, как полезно поддерживать связи с торговыми людьми, и был убежден, что ему удастся устроить это дело. Однако он медлил с ответом, делая вид, что разрешает трудный вопрос.
— Вы, разумеется, не пойдете к государю с пустыми руками, — настойчиво продолжал Абу-з-зия. — Я приготовил большие подарки. Вам я тоже рад послужить.
Маджд-ад-дин и тут невыдал своих мыслей. Он заговорил о том, что государь или кто-нибудь из везиров могут, пожалуй, не согласиться.
— В этих делах у меня нет никакого опыта, — сказал Абу-з-зия.
— Поэтому пока будет достаточно одной гератской области. Я знаю, в нынешние времена государю нужно много денег.
— Хорошо, все затруднения я беру на себя, — сказал, лукаво улыбаясь, Маджд-ад-дин. — Но я тоже хочу участвовать в этом добром деле. Пусть и мне достанется маленькая доля.
Совершенно не ожидавший такого предложения Абу-з-зия почесал узкий морщинистый лоб и сказал с деланным смехом:
— Ваше счастье — в должности везира, там, в высоком диване. К чему вам утруждать себя такими делами?
— А что? Разве мало среди везиров и беков людей, занимающихся торговыми делами?
— Хорошо, мы согласны и на это условие, — вынужден был ответить Абу-з-зия.
Маджд-ад-дин обещал, что постарается устроить дело на самых выгодных условиях. Он объяснил, что при этом будет упоминаться только имя Абу-з-зия, а сам Маджд-ад-дин должен остаться в тени.
Абу-з-зия вынул из-за пазухи тяжелый шелковый мешочек и, развязав его, со звоном поставил перед Маджд-ад-дином. Глаза везира засияли от радости.
Поблагодарив богача, он тотчас же сунул мешочек под подушку.
По уходе гостя Маджд-ад-дин высыпал монеты. С удовольствием пересчитав блестевшие на свету золотые, от которых рябило в глазах, он сложил их в сундук. Мечтая, как он поднесет государю подарки этого богача от своего имени и легко исполнит задуманное через своего покровителя Кичика-мирзу, Маджд-ад-дин долго не мог заснуть.
II
Туганбек каждый день садился на одного из породистых коней своего хозяина и разъезжал по городу. На плечах у него был новый широкий чекмень, на голове — новая шапка, кошелек теперь не бывал пустым. Уже на следующее утро после поступления на службу к Маджд-ад-дину он выкупил свой драгоценный кинжал — подарок отца. Плотно поев, Туганбек направился в питейный дом. Он успел уже подружиться с видавшими виды молодцами, известными в городе пьяницами, борцами, наездниками, стрелками из лука. В первые дни Туганбек редко виделся со своим хозяином, но, познакомившись поближе со своим джигитом, Маджд-ад-дин стал чаще требовать его к себе и подолгу с ним беседовал. Туганбек не был перегружен, делами: за два-три месяца он всего несколько раз съездил в поле проверить, как идут сельские работы в больших поместьях, доставшихся Маджд-ад-дину от отца.
Однажды утром, после завтрака, Туганбек, собираясь выезжать, чистил темно-гнедого быстрого коня… Подошел седобородый раб Нурбобо и сказал, что его зовет хозяин. Туганбек, словно, не слыша, некоторое время ходил вокруг коня, тщательно наводя на него блеск, потом вробурчал: — Не бросай дела посредине, старый шантан! Возьми метлу, подмети как следует!
Выйдя из конюшни и отряхнув одежду, Туганбек вошел в комнату, опустился на колени и устремил на хозяина маленькие лукавые глаза.
— Есть дело, джигит, — весело сказал Маджд-ад-дин.
— Приказывайте!
Маджд-ад-дин рассказал, что сбор налогов в Гератской области поручен Абу-з-зия, что он сам участвует в этом деле. В последнее время он порядком потратился и нуждается в деньгах. Нужно с сегодняшнего дня приступить к взысканию некоторых налогов.
— Прекрасная работа, — сказал Туганбек, наклоняя к хозяину свое грузное тело. — Собирать налоги — не плохое занятие, но объясните мне, как это делается.
Маджд-ад-дин долго и подробно говорил с Туганбеком о различных формах землевладения в Хорасане, о налоговом обложении земель, о том, как и когда собираются те или иные налоги. Теперь пришло время собирать «пахотные» деньги, и Маджд-ад-дин особо остановился на этом налоге. Затем он подсчитал, сколько туманов приходится на его долю и, вынув из тетради лежавшей на полке, лист бумаги с печатью, сказал:
— Вот вам бумага, берегите ее.
Туганбек, не читая, сложил бумагу и сунул в кошель.
— Пожелайте мне счастливого пути, — сказал он и, попрощавшись, вышел во двор.
Сев на коня, которого оседлал Нурбобо, Туганбек отправился в путь. В кишлак он приехал в самую жаркую пору дня. Нахлестывая коня и озираясь по сторож нам, Туганбек остановился перед чьим-то садом. Накоротко привязав к дереву запыленного, покрытого грязной пеной коня, он вошел в прохладную рощицу Под развесистым деревом на берегу журчащего арыка пряла старуха. Туганбек крикнул:
