— Жертвоприношение с целью исцелить тяжко больную госпожу Баалтис, принц.
— А что предназначается в жертву?
— Я слышал, голуби, — последовал равнодушный ответ.
— Я пойду с тобой, Метем.
— Хорошо, принц. Свита ожидает вас у ворот.
У главного входа во дворец Азиэль в самом деле нашел свою охрану и других слуг, готовых его сопровождать.
С ними был и Иссахар; принц приветствовал его и спросил, знает ли он что-нибудь о предстоящем обряде.
— Да, принц, мы будем свидетелями гнусного жертвоприношения.
— И ты хочешь пойти вместе со мной, Иссахар?
— Куда мой господин, туда и я, — угрюмо пробурчал левит. — Кроме того, принц, если у вас есть причины желать посмотреть на это дьяволопоклонство, то и у меня есть свои.
Вместе с Метемом они направились к храму. У северной калитки храма, шириной не больше одного шага, финикиец поговорил со стражниками, и те пропустили их внутрь. Проходы здесь были очень узкие; приходилось идти гуськом. Миновав запутанный лабиринт проходов, они пошли вдоль громадных стен, сложенных из гранитных глыб, не скрепленных цементом, и наконец оказались на большой открытой площадке, Церемония уже началась. Почти в самом центре площадки, вымощенной гранитными плитами, стояли две конические башни, одна — высотой около тридцати футов, другая — вдвое ниже. Эти башни, также сложенные из каменных глыб, являлись, как объяснил Метем, священными символами Эла и Баалтис. Перед башнями находился помост с каменным жертвенником, а между ними, в жертвенной яме, пылал жаркий костер. Весь центр занимали стройные ряды жрецов и жриц. А вокруг священной круглой площадки толпилось множество зрителей, среди которых отвели место Азиэлю и ею сопровождающим, хотя кое-кто из людей фанатичных и возражал против допуска иудеев.
Когда они вошли, жрецы и жрицы уже заканчивали молитву, фразы которой они произносили поочередно, странным речитативом. Молитва была отчасти традиционной, хорошо заученной, отчасти импровизированной; молящиеся взывали к богам-хранителям, прося исцелить верховную жрицу, госпожу Баалтис. Но вот молитва закончилась, и хорошенькая, решительного вида девушка вышла на открытое место перед жертвенником и резким взмахом руки скинула с себя белую накидку; под ней оказалось пестроцветное прозрачное платье, через которое просвечивала ее ослепительно-белая плоть.
Черные волосы девушки, украшенные венком из алых цветов, ниспадали свободными прядями; руки и ноги были обнажены, и в каждой руке она держала по бронзовому кинжалу. Чуть-чуть приоткрыв накрашенный рот, словно собираясь заговорить, и воздев насурьмленные глаза к небу, она медленно-медленно начала свой танец. Мало-помалу ее движения убыстрялись, волосы разлетались в стороны, так что цветочный венок походил на большое рубиновое ожерелье. Вдруг бронзовый нож в ее правой руке ярко сверкнул, и над ее левой грудью расползлось багровое пятно, затем блеснул кинжал в левой руке, — такое же пятно забагровело над правой грудью. При каждом ударе собравшиеся дружно охали и тут же замолкали.
В безумном исступлении пляшущая жрица перестала вертеться и взметнулась высоко в воздух, звеня над головой ножами и крича:
— Внемли мне, внемли мне, Баалтис.
Она взлетела вновь, и на этот раз на ее вопрос последовал ответ, произнесенный ее же губами, но другим голосом:
— Я здесь. Говори, чего тебе надобно?
Совершив еще один, третий прыжок, жрица сказала своим собственным голосом:
— Исцели твою больную слугу. Второй голос ответил:
— Я слышу тебя, но не вижу никакого приношения.
— Какую жертву ты велишь принести тебе, Царица? Голубя?
— Нет.
— Какую же, царица?
— Первого ребенка женщины.
Услышав эти слова, сочтенные повелением свыше, хотя их и произнесла окровавленная жрица, — собравшиеся там люди, до сих пор безмолвствовавшие, громко закричали; плясунья же, в полном изнеможении, лишившись чувств, повалилась наземь.
На помост вспрыгнул верховный жрец Эла, шадид, муж больной жрицы.
— Устами оракула богиня изъявила свою волю, — закричал он. — Божественная мать требует одну жизнь из множества, ею дарованных, дабы исцелить свою земную посланницу. Чьей жизнью пожертвуем мы ради благосклонности богини, которая только одна и может спасти эту посланницу?
Вперед выступила женщина в жреческом платье, со спящим, видимо опоенным снотворными снадобьями, младенцем на руках; заметно было, что эта сцена хорошо подготовлена.
— О отец! — воскликнула она суровым, пронзительным голосом, хотя губы ее и подрагивали. — Пусть примет богиня это дитя, первый плод моего тела, дабы госпожа Баалтис могла исцелиться от своего недуга, дабы я, и все, чтящие богиню, могли снискать ее благословение. — И она протянула верховному жрецу маленькую жертву.
Шадид хотел взять ее на руки, но ему так и не суждено было это сделать, ибо в следующий миг на помост вспрыгнул высокий бородатый Иссахар в своем белом одеянии.
— Стоп! — выкрикнул он зычным голосом. — Не притрагивайся к этому невинному дитя! Неужели ты, сатанинское отродье, готов его умертвить, дабы умилостивить демонов, которым ты поклоняешься? Горько поплатитесь вы за это злодеяние, люди Зимбое! Мои глаза открыты, я зрю… — продолжал он, в пророческом вдохновении неистово тряся над головой худыми руками. — …я зрю меч истинного Бога, его меч пламенеет над капищем идолослужителей, погрязших в великой мерзости! И я говорю вам: прежде чем луна вновь помолодеет, это капище будет залито вашей кровью, о идолослужители, обитательницы рощ! У ваших врат, о поклонники демонов, уже стоят язычники; сих демонов насылает на вас сам Господь, как насылает Он саранчу на посевы или северный ветер, чтобы размести прах. Тщетно будете вы взывать тогда к Элу и Баалтис, не спасут они вас от гибели неминуемой! Азраил, Ангел Смерти, уже начертал на челе у вас свои письмена; вы все обречены; в вашем городе будут хозяйничать совы, ваши тела будут пожирать шакалы, ваши души утащит в свое логово Сатана…
Все это время жрецы и зрители слушали обличения Иссахара в изумлении и замешательстве и не без тайного страха. Теперь они с гневным ревом очнулись; десятки рук стащили его с помоста и принялись избивать. Он был бы разорван на куски, если бы группа воинов, зная, что он гость Сакона и состоит в свите принца Азиэля, не вырвала его из рук беснующейся толпы и не увела в безопасное место.
Общая суматоха все еще не улеглась, когда в храм вбежал запыхавшийся финикиец. Протолкнувшись к Метему, он дернул его за рукав.
— В чем дело? — спросил Метем этого человека, своего слугу.
— Госпожа Баалтис скончалась. Исполняя ваше повеление, я сговорился с ее служанкой, что она помашет мне платком из окна башни, если ее хозяйка умрет.
— Кто-нибудь знает об этом?
— Никто.
— Смотри, никому не проговорись! — предупредил Метем и отправился искать Азиэля.
Принц, в свою очередь, вместе со своими телохранителями искал Иссахара.
— Не бойтесь, принц, — сказал Метем в ответ на его нетерпеливые расспросы. — Воины увели этого глупца, он в безопасности… Простите, что я говорю так о святом человеке, но он едва не сгубил всех нас.
— Не могу тебя простить, — в сердцах сказал Азиэль. — Я глубоко чту Иссахара за его поступок и слова. Прочь из этого проклятого капища, куда ты меня заманил, хитрец!
Прежде чем Метем успел возразить, голос прокричал:
— Закройте двери святилища, дабы никто не мог войти или выйти, и да свершится жертвоприношение!
— Послушайте, принц, — сказал финикиец, — вам придется остаться здесь до конца.
— Тогда знай, финикиец, что я не допущу, чтобы это несчастное дитя зарезали у меня на глазах, нет, я прорублюсь к нему вместе со своими телохранителями и спасу его!
— Спасти его вы не спасете, а себя неминуемо погубите, — ответил Метем. — Но смотрите, с вами хочет поговорить какая-то женщина. — И он показал на девушку в жреческом платье, со скрытым под покрывало лицом, которая, пользуясь общим переполохом, пробиралась к нему через толпу.
— Принц, — шепнула, подойдя, девушка в покрывале, — я Элисса. Ради спасения своей жизни ничего не говорите и не делайте, или вы будете растерзаны на месте: жрецы подслушали вас и вне себя от вашего кощунства.
— Прочь, нечестивица, — взорвался Азиэль. — Я не желаю иметь ничего общего с дикой обитательницей рощ, детоубийцей!
Она поникла под бременем его горьких слов, но все же спокойно сказала:
— Я рискую собой, чтобы спасти вашу жизнь, принц, но вам как будто доставляет удовольствие играть со смертью! Прежде чем вы падете жертвой толпы, знайте, что я ничего не ведала об этом гнусном жертвоприношении, что я с радостью пожертвовала бы собой, чтобы спасти этого младенца.
— Спаси его, тогда я тебе поверю, — ответил принц, отворачиваясь.
