– Это моя самонадеянность, верно? – задыхаясь, проговорил священник и попытался сесть. Мишель встал и ласково уложил его. – Да помилует Господь мою душу!
Он сильно закашлялся. Мишель помог ему сесть, и, придерживая священника за плечи, свободной рукой взял оставленный монахом платок и приложил его к губам больного.
Приступ кашля продолжался довольно долго. Шарль дышал тяжело, с хрипами. Когда кашель прекратился, Мишель отнял платок, окрасившийся в опасный ярко-красный цвет, и уложил больного на подушки, чтобы он мог отдышаться.
– Благословляю тебя, Мишель, – сказал отец Шарль, просветлев лицом. – Ты мне и вправду как сын…
Мишель распрямился, снял с пояса четки и встал на колени.
– Я буду молиться за вас, святой отец. Если вы в состоянии, молитесь вместе со мной. Благословенная Дева, заступись за раба своего Шарля, чтобы миновали его страдания и здоровье вернулось к нему. О, Пресвятая Матерь Божия…
– Она! – в безумии прорычал отец Шарль. – Это она сделала это со мной!
Услышав эти кощунственные слова, Мишель в ужасе перекрестился.
– Это ее работа, ты разве не видишь? – продолжал Шарль с такой яростью, что брызги слюны попали на лицо Мишеля. – Это часть ее колдовства!
Только теперь Мишель понял, что священник говорит об аббатисе, а не о Богоматери.
Как ни странно, он сохранил спокойствие и, встав с колен, ласково, но твердо уложил священника обратно на подушки.
– Не беспокойтесь, святой отец. Бог сильней дьявола. Он защитит нас и вылечит вас.
– Ни Бог, ни дьявол не имеют с этим ничего общего! – вскричал священник, напрягая мышцы и сверкая глазами. – Ты не представляешь себе, насколько она сильна или в каком отчаянии… Я был самым настоящим идиотом, когда думал, что смогу сделать так, что она не увидит… А епископ, епископ! Ты должен быть осторожен, ты не должен доверять… скорее Кретьен пожелает увидеть тебя мертвым… Я не могу удержать… О какой же я самонадеянный дурак! Можешь ли ты простить меня? Можешь?
И он заплакал, да так жалобно, что в конце концов Мишель сказал:
– Конечно же, я прощаю вас. Конечно. А теперь успокойтесь. Не надо говорить такого ни о себе, ни о добром кардинале. – И он уложил Шарля на подушки, бормоча: – Тихо, святой отец, тихо…
Наконец глаза священника закрылись, а тело расслабилось.
Внезапно тело священника свела судорога. Зловонная смесь черной крови и зеленовато-желтой желчи выплеснулась из его рта на грудь. Мишель взял тряпку, лежавшую рядом с тазиком, и тщательно промокнул эту жидкость.
Весь следующий час он сидел на табурете и утирал красную пену, появлявшуюся на губах больного. Потом пришел другой доминиканец и совершил соборование. Все это время Шарль не приходил в сознание. Когда священник вышел из комнаты, Мишель опустился на колени и начал молиться.
Утром, оказавшимся благодатно прохладным, Мишель снова направился в тюрьму, вооружившись несколькими чистыми вощеными дощечками и оставшимися без подписи признаниями. Ночь он провел на полу у постели отца Шарля, мучительно обдумывая создавшееся положение. Он был простым писцом, не имевшим права ни освобождать заключенных, ни выносить им приговор. В то же время мать Мария-Франсуаза сказала, что не признается никому, кроме него, и, хотя он был ужасно расстроен болезнью отца Шарля, существовала какая-то вероятность того, что таким образом Господь пошел ему навстречу, услышав его молитву об аббатисе.
Ибо если бы смертный приговор или освобождение аббатисы находились лишь в его, Мишеля, власти, то он, в этом можно было не сомневаться, предпочел бы освободить ее и принять на себя всю тяжесть гнева Риго.
И в этом случае отец Шарль – если, конечно, Господь Бог сочтет возможным поднять его с одра смерти – не понесет никакой ответственности за происшедшее и не будет наказан.
Поэтому, лишь только забрезжило утро, Мишель оставил смертельно-бледного, бесчувственного священника на попечение доминиканцев, и вот теперь, шатаясь от усталости, поднимался по лестнице, ведущей к дверям тюрьмы. Вдруг сзади его окликнули:
– Мишель! Брат Мишель!
Он обернулся и увидел гладко выбритого, красивого молодого человека с льняными волосами, бровями и ресницами и бледно-голубыми глазами.
– Отец Тома!
– А где же твой хозяин, верная тень? – добродушно пошутил Тома.
Мишель знал, что под этим добродушием скрывается весьма черствое сердце. Молодой священник широко улыбался. Он был одет в синюю шелковую сутану с красной атласной оторочкой (скромное одеяние в сравнении с розовой атласной сутаной с вышивкой, которую он обычно носил в известном более испорченными нравами Авиньоне). К одному из узких рукавов он прицепил маленькую веточку цветущего розмарина, сорванную с одной из бесчисленных диких изгородей, что росли в Лангедоке.
Для Мишеля Тома представлял собой худший тип священника: распущенный и неблагочестивый человечишко, более интересующийся женщинами и вином, чем Богом. Годом раньше он появился ниоткуда как один из протеже Кретьена, причем кардинал так опекал его, что ходили слухи, будто это его незаконнорожденный сын. О прошлом Тома не было известно ровным счетом ничего. Но по всему было видно, что он получил прекрасное образование, да и внешний облик подтверждал его принадлежность к французской аристократии. Сам он ничего о себе не рассказывал, а расспрашивать никто не осмеливался, ибо раздражать Тома значило навлекать на себя гнев Кретьена.
Но факт оставался фактом: несмотря на явное предпочтение, которое кардинал оказывал Тома, лишь Мишель был официально усыновлен Кретьеном и потому являлся наследником солидного состояния кардинала. И совершенно очевидно, что уже одно только это могло породить непреходящую ненависть Тома по отношению к Мишелю.
– Видите ли, – сказал Мишель, – отец Шарль болен.
Простое произнесение этих слов оживило скорбь Мишеля, ибо если Кретьен был его приемным отцом, то Шарль, помощник кардинала, был ему, конечно, дядей и самым доверенным человеком. Многочисленные обязанности Кретьена заставили его передать воспитание приемного сына сначала монахиням, а затем мудрому и терпеливому Шарлю. Ближе Шарля у Мишеля никого не было.
С лица Тома мгновенно пропала улыбка:
– Господи помилуй, надеюсь, это не чума? Знаю, была вспышка в том доминиканском монастыре, где мой писец… – Он прищурился и посмотрел на Мишеля. – Конечно! Вы с отцом Шарлем остановились именно там, так?
Мишель кивнул, и этого жеста было достаточно, чтобы Тома понял всю тяжесть положения Шарля.
– Проклятье! – пробормотал молодой священник, а потом с каким-то особым чувством спросил: – Но как ты-то сам как себя чувствуешь, брат Мишель?
– Хорошо, – твердо ответил Мишель.
– Отлично! – кивнул Тома и продолжал более небрежным тоном: – Похоже, это Божественный промысел: я лишился писца, а ты – инквизитора. – Священник сделал шаг по направлению к двери, но, увидев, что Мишель замешкался, обернулся к нему. – В чем дело, брат?
– В аббатисе, – объяснил Мишель, удивляясь тому, как легко произнес он эти слова. – Вчера она объявила, что готова сделать признание – но отличное от заранее подготовленного.
– И конечно, отец Шарль дал ей возможность сделать это, – уверенно ответил Тома.
Мишель скорбно покачал головой:
– Она сказала, что признается только мне – причем наедине. Так не подобает, я знаю. Ведь я не священник. Но ей не дали предусмотренной законом возможности…
Отец Тома вскинул светло-золотистую бровь.
– Ну и дилемма, – тихо сказал он. – Ведь и епископ, и, говоря откровенно, твой отец желают, чтобы она была приговорена как можно скорее. Если мы скажем, что она отказывается говорить, народ может воспринять это очень плохо. Все подумают, что мы обрекли ее на смерть, не проведя суда должным образом. – После короткого раздумья он продолжал: – Брат… Я слышал, что ты уже прошел обучение, необходимое для рукоположения в сан священника и инквизитора.
– Да, Кретьен настаивал на этом.
Мишель хотел сказать что-то еще, но Тома жестом остановил его. Видно было, что он крепко задумался, хотя и не сводил глаз с монаха.
– Таким образом, ты обладаешь достаточными знаниями и опытом, чтобы выслушать ее признание, если не по закону Церкви, то… – Наконец он отвлекся от своих мыслей и сказал Мишелю: – Тогда вот что мы сделаем. Мы пойдем к аббатисе вместе. Если она согласится сделать признание в моем присутствии, что ж, отлично. Если же она согласится сделать признание лишь тебе одному, я займусь другими заключенными и использую все свое влияние, чтобы ты был рукоположен сегодня же. В конце концов, я священник. Скорее мне, а не монаху пристало обратиться с этой просьбой к Риго.
– Конечно, – ответил Мишель, не обращая внимания на шпильку Тома и придав лицу выражение мрачного несогласия.
На самом деле его сердце было преисполнено благодарности. Никогда еще Господь не откликался с такой готовностью на его молитвы.
