— Только раз в год так бывает, — прошептала мать. Никогда её лицо не выглядело таким счастливым. — Да ещё целого быка! Твой дядя расщедрился. Обычно только свинью приносят в жертву. Но ты же всё-таки его племянник.
Вспомнив, что меня будут посвящать Афине, я ужаснулся. Странно, ведь давно уже не причислял себя к христианам: ни служа министрантом на Мессе, ни уча наизусть Евангелие. Однако не ощущал я себя и язычником. Мне нравилось быть свободным и образованным. Именно образованность привлекла меня в рассказе матери об афинской философской школе, именно неграмотность большинства христиан вызывала раздражение. А теперь эти заклания, флейты, танцы...
Солнце, едва поднявшись над горизонтом, зашло за тучу. Мне показалось, что сейчас откуда-то появится разгневанная богиня Афина. Часть бычьей туши уже принесли ей в жертву, положив в костёр.
По поляне, вызывая тошноту, стлался сладковатый дым с запахом горелого мяса. Жрецы в белых одеждах го колдовали над костром, то омывали ноги деревянной статуе. Вдруг вся толпа, собравшаяся на поляне, начала скандировать что-то по-гречески. Я плохо понимал, хотя в монастыре учил этот язык. Хоровой рокот усиливался. Послышалось слово «катара», что означает «проклятие».
Две танцовщицы, изгибаясь, подскочили ко мне и потащили к помосту со статуей. Ветер, внезапно повернув, окутал её клубом тошнотворного дыма. Показалось, будто фигура богини двинулась и бросила насмешливый взгляд. В ужасе оглянувшись, я увидел мать, со жреческой одеждой в руках. Меня поставили на колени, чтобы целовать ноги статуе. Мать распростёрла надо мной полотно словно сеть над обречённой птицей. «Господи, спаси!» — произнесли мои губы, и сознание меня покинуло.
Беспамятство длилось на этот раз не так долго, как после молнии, но праздник успел закончиться. Дым над поляной рассеялся, и помост разобрали. Люди делили между собой остатки мяса, не пригодившиеся для жертвоприношения, и покидали поляну, незаметно исчезая в лесу. Мимо прошёл мой дядя — уже в своей обычной одежде. На меня он даже не взглянул.
Мать выглядела так, будто ничего не произошло — обычное хмурое выражение лица. Только когда, уже возвращаясь, мы шли по дну оврага, она глухо уронила:
— Ты ещё хуже своего отца. Упустить такую возможность!
Впрочем, надо отдать ей должное, больше она не укоряла меня и даже не вспоминала о нашем тайном походе. А мне было мучительно стыдно и хотелось на исповедь. Только почему-то не к священнику, а к королю Карлу.
Между тем жизнь в замке текла своим чередом. Карл проводил время, то учиняя пиры, на которых обязаны были присутствовать все обитатели замка, то гуляя с женой и маленьким Пипином. Бедный ребёнок вдобавок к своему горбу, начал прихрамывать. Стал капризным, но Карл, несмотря на это, оставался с ним терпелив и ласков.
Мою память ещё несколько раз испытывали. Король велел продолжать учить наизусть священные тексты, а неугомонная родительница для того же самого раздобыла где-то Аристотеля на латинском языке. Учение о вечной несотворимой и неуничтожимой материи захватило меня. Вот оно стройное и величественное мироздание, не зависящее ни от лишённой всякой логики Троицы, ни от Афины, питающейся горелым мясом. Увидев эту картину, я почувствовал такой восторг, что мне захотелось упасть на колени и благодарить Бога... Вот тут-то и возникла загвоздка. Бога вовсе не было в этом несотворимом мироздании! В смущении я закрыл труд Аристотеля и принялся доучивать Евангелие от Марка — это хотя бы приказ короля.
Лошадь вернули баронессе Имме, она гордо разъезжала возле замка. Я редко её видел, проводя целые дни в библиотеке. Мне предстояло стать одним из королевских переписчиков, а для этого помимо грамотности требуется немалая красота букв.
Однажды, спеша к учителю письма, я столкнулся в коридоре с баронессой. Преградив мне дорогу, она строго спросила:
— Мальчик, поцелованный молнией! Тебя кто-нибудь ещё кроме молнии целовал? Вот так?
Напрыгнув на меня, она показала, как именно. Потом отскочила словно козочка и, хохоча, убежала.
Некоторое время я стоял, подобно Палладиуму. Встряхнулся и на негнущихся ногах продолжил свой путь в библиотеку. Произошедшее так озадачило меня, что весь день я думал только о баронессе, из-за чего делал ошибки, кляксы, а один раз даже ухитрился проковырять дыру в пергаменте. Учитель посмотрел на дыру внимательно. Отвесил затрещину, а потом спросил:
— Девица-то хоть красивая?
* * *...Через несколько дней баронесса встретилась мне на лужайке у замка. Проскакав мимо во весь опор, она обернулась. Поворотила лошадь и уже неспешно подъехала ко мне. Усмехнулась и завела пространную беседу об украшении букв.
Если честно, ничего она не понимала в книжном деле, а может, даже и читать не умела, но ...я почему-то шёл за ней, будто привязанный, и отвечал на все её глупые вопросы. Меня угнетала мысль, что моя мать сейчас, скорее всего, наблюдает за нами из окна — она же постоянно высматривала и выслеживала всех. Но я продолжал тащиться за баронессой. Когда своды леса накрыли нас — она спешилась и, привязав свою ненаглядную кобылку к дереву, предложила поискать ягод. Не знаю точно, что бы мы нашли в кустах. Подозреваю, всё же не ягоды. Но не успели мы сойти с дороги, как послышался стук копыт и весёлый голос Карла:
— Знакомая лошадка! Но где же её хозяйка? Неужели скушали волки? Ай-ай-ай!
В ответ раздались причитания Гимильтруды:
— Ах! Ужас! Моя бедная племянница! Нужно немедленно найти её!
Имма, поморщившись, начала выбираться на дорогу, я за ней.
— Что-то захотелось лесных ягод. Я велела ему сопровождать меня! — гордым тоном объяснила баронесса, протягивая своей тётке несколько земляничин. Карл незаметно подмигнул мне и сказал:
— А ты очень кстати попался на глаза. Будешь читать нам вслух по утрам, а то у Луция-римлянина от старости выпали зубы. За его шепелявостью трудно понять смысл текста.
После этого они втроём ускакали, а я, разумеется, пошёл пешком.
Теперь забот у меня прибавилось. Каждый день с обеда до вечера я обучался у переписчика, а утренние часы проводил у Его Величества, читая ему разные книги. Особенно он любил блаженного Августина «О Граде Божием». Его глаза становились задумчивыми тогда, и он говорил:
Мы построим этот Град, вот увидишь, Афонсо!
Я чувствовал себя счастливым в такие моменты. Ещё бы! Сам король делится со мной своими планами. Да ещё и баронесса проявляет внимание... Однако радости моей суждено было закончиться довольно быстро.
Однажды утреннюю тишину разрушил звук рожка у ворот замка. Ещё он не отзвучал, а мать уже бежала ко мне с известием:
— Королева Бертрада приехала. С какими-то незнакомыми людьми. Будь осторожен.
Гулко простучали шаги по коридорам, прожурчали тихие речи. Замок замер, будто в преддверии грозы. И гроза разразилась. Через некоторое время мы услышали, как кто-то бежит, всхлипывая. Мы подумали, что это — маленький Пипин, но уж слитком тяжело для ребёнка звучали шаги. Всхлипы затихли в конце коридора и вдруг перешли в рыдания, вовсе не детские. Рыдала королева Гимильтруда, совсем недалеко от нашей комнаты. Негромко, но так душераздирающе, что я рванулся было на помощь. Мать резко одёрнула меня:
— Сиди. Нельзя видеть сильных в слабости. Потом не простят.
— Может, мне тогда не стоит сегодня читать Его Величеству? Сказаться больным?
Она шикнула на меня:
— Даже и не думай! Если ты не придёшь в королевские покои — это ясно укажет на твою излишнюю осведомлённость. Иди как обычно, в срок.
Со встревоженным сердцем я отправился к королю. В коридоре меня догнала баронесса Имма.
— Афонсо... — первый раз в жизни она назвала меня по имени. Глаза её смотрели умоляюще. — Афонсо! Говорят, король советовался с тобой перед последним аквитанским сражением потому, что в тебе небесный огонь. Ты можешь ему посоветовать... умолить... он хочет выгнать нашу Гимильтруду и жениться на другой!
Моя голова загудела точно от удара. Невероятно! Карл ведь всегда так ласков с женой. Или это только напоказ? А может, супруги просто повздорили, а Имма не поняла. С другой стороны, бегущая и рыдающая Гимильтруда... она всегда казалась мне очень спокойной.
— На какой ещё другой? Вероятно, вы ошиблись, баронесса.
У Иммы из глаз брызнули слёзы:
— На дочери лангобардского короля. Она приехала сейчас с Бертрадой. Афонсо, умоляю, попробуй сказать ему, что нельзя бросать жену, вдруг он послушает тебя...
Карл находился в покоях один. Он стоял спиной к окну и смотрел куда-то сквозь стену. Его карие глаза утратили свою весёлую искорку. Заметив меня, он оживился:
— Пришёл? Ну, бери Августина. Помнишь, на чём мы вчера остановились?
— Да, Ваше Величество.
Я открыл книгу, заложенную пером на правильном месте и начал читать:
