— Возражений нету.
— Прямо стихи какие-то. — Семенов не удержался, хмыкнул. — А теперь — вперед!
Поскакали наметом, или, как говорили учителя Семенова по Оренбургской юнкерской жизни — быстрым аллюром.
Через полчаса разъезд уже спешился у одной из пехотных сторожевых застав, которой командовал прапорщик с желтым лицом. На шее у него вздулся крупный фурункул. Когда в окопе появился Семенов, прапорщик как раз занимался им — солдаты нашли где-то несколько полудохлых стрелок столетника, распластали их, и теперь несчастный прапорщик пытался приладить их к фурункулу. Небритый унтер в мятой папахе помогал ему.
— Ну, чего тут нового? — бодрым голосом поинтересовался сотник.
Прапорщик поморщился.
— Ничего нового. Главная новость на войне всегда одна — количество убитых. А мы, слава богу, нынешней ночью потерь не понесли.
— Как лучше пройти на ту сторону?
Прапорщик поморщился вновь и, придерживая пальцами повязку на шее, приподнялся, выглядывая из окопа.
На немецкой стороне было тихо. Предрассветные сумерки затянулись: было сокрыто в этой затяжке что-то обещающее; вязкий серый воздух подрагивал, будто студень, пахло горьким — со стороны немецких окопов ровно бы весенним черемуховым духом потянуло, залах этот родил в Семенове тревожные воспоминания; он ощутил, как под глазом справа невольно задергалась мелкая жилка, в груди родилось что-то слезное, размягчающее душу, словно он провалился в собственное детство, в прошлое — нырнул в некую реку и не вынырнул из нее.
Он спросил недовольно у прапорщика:
— Чем это пахнет? Неужто газы?[12]
Тот в ответ махнул рукой успокаивающе:
— Это германцы вырубают у поляков вишневые сады и топят ими печи, и пахнет горелой вишневой смолой, а никак не черемухой.
Сотник с сомнением качнул головой.
— А мне кажется, что черемухой... Ладно, не будем об этом.
— Мои разведчики вернулись с той стороны тридцать минут назад, — сказал прапорщик. — Ничего нового не принесли. Что же касается прохода к немакам, то лучше всего идти вам по левому боку лощины, она через двести метров вообще рухнет вниз, в овраг. Ну, а в овраге до десяти часов утра будет стоять туман — в тумане можно целую дивизию провести, не то что казачий разъезд.
— Овраг длинный?
— Километров пятнадцать. Вам надо будет пройти по оврагу километров семь, до поворота на север... Мимо поворота вы никак не пройдете — он обязательно бросится в глаза. Наверху, в сотне метров от кромки оврага, — немецкий полевой караул.
— Уже на шоссе?
— Да. У немцев там установлена деревянная будка с печкой, а из мешков, набитых песком, сооружены два пулеметных гнезда, а через саму дорогу, как и положено по германским порядкам, перекинута полосатая слега. Словом, это обычный комендантский караул. Народу в карауле немного — человек двадцать.
Сотник присел на корточки и химическим карандашом на листке бумаги быстро настрочил донесение — возникли кое-какие соображения по части захвата дороги... Отправил с мрачным бровастым казаком по фамилии Луков донесение в штаб бригады лично Бранду, пожал руку мучавшемуся от фурункула пехотному прапорщику и скатился в лощину, к коням.
Через несколько минут казачий разъезд растворился в серой мге, которая предвещала скорое утро, но утро это никак не могло наступить.
Овраг был глубоким, поросшим высоким трескучим чернобыльником и на удивление чистым — ни соринки в нем, ни бумажки, ни ржавой железяки, ни старых гильз, будто его кто-то специально убирал. В России таких оврагов нет, в России в овраги положено сбрасывать все ненужное, что скопилось в хозяйстве, всю грязь, а потом с гиканьем гонять по оврагам волков. А здесь волки, наверное, вообще не водятся.
Вскоре на востоке порозовели облака, у них появился рисунчатый подбой, туманный воздух стал прозрачнее. Туман действительно держался в овраге, но не везде.
Когда достигли крутого поворота — приметной детали, живо обрисованной прапорщиком, — было совсем светло. Казаки спешились. Семенов поднялся наверх, на закраину, и примерно в ста пятидесяти метрах от оврага сотник увидел проволочные заграждения, за ними, вдали, — темные, словно пропитанные влагой дома с высокими крышами.
«Они тут в Европах своих — молодцы, крыши высокими делают, — невольно отметил Семенов. — Снег на них не удерживается, самоспуском сваливается вниз. А у нас крыши плоские, снегу на них иногда набирается столько, что он проламывает их. Век живи — век учись. Надо бы ононским дедам рассказать про это».
Семенов наскоро, карандашом зарисовал расположение проволочных заграждений и отправил в штаб бригады, отрядив для этого еще одного казака — у капитана Бранда сведения должны быть самые свежие.
Тут к Семенову на закраину, пригнувшись, словно по нему стреляли, вскарабкался младший урядник Заметнин — шустрый скуластый казак в длинной шинели, шлейфом волочившейся за ним. Заметнину несколько раз предлагали укоротить шинель, чтобы было удобнее вспрыгивать в седло, но тот решительно пресекал все попытки.
— Вот этого как раз и не надо делать. Такая шинель не только меня — лошадь греет. Разве вам не ведома старая казачья истина: держи лошадь в тепле, голову в холоде, пузо в голоде? А?
Истина была известна, поэтому казаки со смешком отскакивали от Заметнина.
— Смотри, как-нибудь запутаешься в полах — оконфузишься.
— А потом, в собственной шинелке оправляться можно, как в сортире, очень это удобно, — наставлял своих товарищей Заметнин. — Я видел одного солдатика в длинной шинели на вокзале. В стороночке он поставил свой фанерный чемоданишко, сел на него, прикрылся шинелью и вроде бы задумался. Потом встал и ушел. После него что осталось? Правильно — дымящаяся кучка дерьма. Так что не замахивайтесь на длинные шинели, станичники. Коротких шинелей много, длинных мало...
— Ваше благородие, немцы, — проговорил Заметнин почему-то шепотом.
— Где? — спокойно спросил Семенов.
— В низинке, у шоссе. Около костра сидят. Картошку, похоже, пекут.
— Как же, станет тебе немчура лопать картошку, — Семенов хмыкнул, — им гусиную печенку подавай, свиные ножки, начиненные чесноком, сосиски и тушеную брюкву. А ты, Заметнин, картошку... Низко летаешь.
В низине справа горел небольшой, совершенно невидимый на расстоянии костер — дым растворялся в воздухе, около огня сидело человек восемь немцев, люди загораживали костер.
На шоссе, около проволочной рогатки, еще два человека — часовой и подчасок постукивали сапогами друг о дружку, колотя ими громко, чтобы не замерзнуть. Шоссе было пустынным. В стороне от костра был отрыт окоп и накрыт кусками фанеры, несколькими старыми дерюгами, ветками. Это и был окоп сторожевого охранения. Из-под дерюг торчал шпенек трубы, похожей на самоварную: у теплолюбивых немцев в окопе стояла печушка. Воевали они с удобствами.
Если осмотреть местность получше, то, надо полагать, найдется и сортир. Сотник не выдержал, насмешливо дернул головой, словно унюхал что-то нехорошее. Сортир на фронте — опасная штука, особенно если в него попадет снаряд.
Это был тот самый пост, о котором Семенова предупреждал прапорщик.
— Молодец, Заметнин! — похвалил он младшего урядника. — Возьми казака и ползи по-пластунски к шоссе... Там замри до моего сигнала. Мы устроим немакам маленький фейерверк.
Заметнин понимающе кивнул и, прихватив с собой одного казака, растворился в утреннем пространстве. Еще четырех человек Семенов отослал на другую сторону оврага, приказав залечь там.
Было по-прежнему тихо — немцы сидели у костра молчаливые, сгорбленные, чем-то подавленные, один из них — крупный, носастый, хорошо видимый в бинокль, — ворошил железным прутом огонь.
— Сейчас тебе не до костра будет, — пообещал Семенов и, пристроив на глиняной колтыжине цевье карабина, поймал на мушку носастого, нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел.
Немец поднялся над костром во весь рост и рухнул в огонь.
Слева от Семенова грохнул залп — казаки поддержали своего сотника. Немцы бросились от костра врассыпную. У огня остались лежать еще двое. Казаки, поспешно перезарядив винтовки, дали еще залп, но залп этот ушел в белый свет — немцы прыгали, как зайцы, поймать такую цель — мятущуюся, нервно двигающуюся, неуловимую — штука непростая даже для охотника, привыкшего стрелять в глаз верткой белки.
И все равно сотник воскликнул довольно:
— Хар-рашо!
У проволочной рогатки, где только что топтались, поухивая сапогами, часовой с подчаском, уже никого не было — доблестные солдаты кайзера покинули пост со скоростью сусликов, почуявших лису.
— Заметнин, убери рогатку! — прокричал Семенов, боясь, что младший урядник не услышит его, но тот услышал и через минуту оказался на шоссе, ухватился за столб с рогаткой; его менее проворный напарник малость запоздал, но все равно кривоногим медведем, задевая ножнами за землю, пригибаясь, выскочил на шоссе, помог Заметнину.
