пожал плечами:
— Я предписаний не получал. Вы здесь хозяин.
Скоро загудели колокола на Воронине. Над холмами, над Соротью сквозь мороз и ветер поплыл погребальный звон.
Достиг он и Михайловского, разбудил старика Архипа. Тот сел на полатях, зевнул, перекрестил рот и снова лег — нерасторопный Никита еще не успел добежать до села.
СВЯЩЕННОМУЧЕНИК ВЕНИАМИН
Митрополит Петроградский
Это случилось в ночь на 1 января 1908 года.
В келье был полумрак, только перед иконой Божьей Матери теплилась лампада. Закончив вечернюю молитву, святой Иоанн Кронштадтский присел к столу отдохнуть. Вдруг послышался легкий шум. Кто-то легко коснулся правого плеча, и раздался ласковый голос:
— Встань, раб Божий Иван, пойдем со мною!
Иоанн Кронштадтский быстро встал. Дивный старец стоял пред ним — бледный, с сединами, в мантии, в левой руке четки. Смотрел он сурово, но глаза были ласковыми, добрыми. Старец перекрестил отца Иоанна, и ему сразу сделалось легко и радостно. Он тоже перекрестился. А дивный старец указал на западную стену кельи, и отец Иоанн Кронштадтский увидел на ней даты, начертанные посохом старца: 1914 год 1917 год 1922 год.
Потом дивный старец — стены не стало — вывел отца Иоанна Кронштадтского в зеленое поле, покрытое тысячами, миллионами крестов. Кресты были малые и большие, деревянные, каменные, железные, медные, серебряные и золотые.
— Что это за кресты? — спросил отец Иоанн.
— Это те, — ответил старец, — которые за Христа и за Слово Божие пострадали.
И реки крови увидел отец Иоанн, текущие в море, красное от крови.
— Что это крови так много пролито? — спросил он.
— Это христианская кровь, — ответил старец.
— Как же зовут тебя, чудный старче? — спросил Иоанн Кронштадтский. — Назови свое имя святое, святый Отче!
— Серафим, — тихо и мягко ответил старец. — Запиши и не забудь, ради Христа, все, что видел.
Иоанн Кронштадтский записал. Этой записью и открываются дневники последнего года земной жизни святого.
А через шесть лет пришел грозный 1914 год, началась первая мировая война и полилась кровь. И наступил 1917 год с двумя революциями, которые почему-то называют сейчас русскими, и еще гуще полилась кровь, но и это было только начало. И была гражданская война, и в каждом городе, в каждом селе, в каждой деревеньке щедро текла кровь, и так день за днем, месяц за месяцем, год за годом. И тогда перестала рожать земля, беспощадное солнце сжигало поля в хлеборобных губерниях, и пришел голод, и, как в первохристианские века, воздвигли власти страшные и злые гонения на Православную Церковь. И было это в 1922 году от Рождества Христова.
16 февраля 1922 года ВЦИК принял Постановление об изъятии церковных ценностей для помощи голодающим. Уже на следующий день Бюро Петроградского губкома РКП(б) решило проводить кампанию по изъятию «с особой осторожностью и тактом». Если мы перелистаем подшивку «Петроградской правды» — газеты, проводившей линию Г. Е. Зиновьева, то увидим, что этот план осуществлялся в Петрограде действительно «с особой осторожностью».
Можно предположить, что еще в конце 1921 года товарищ Зиновьев ничего не знал о предстоящей кампании. На торжественном заседании Петросовета под Новый год он говорил о перспективах мировой революции, а о голоде упомянул в общем контексте.
— Общее впечатление такое, что при всей нашей нищете мы все же сделали больше, чем могли… — сказал он.
Интересно, что в «Петроградской правде» рядом с изложением речи товарища Зиновьева крупным шрифтом набрано: «Президент Северо-Американских Соединенных Штатов пожертвовал 36 миллионов пудов хлеба для голодающих Поволжья». Если вспомнить, что Помгол на 1 февраля собрал чуть больше трех
