потом служили предметом насмешек, злых шуток… Словом, внешним своим видом Коля Ядринцев, сам того не желая и не предполагая, составил резкий контраст остальной публике, что вызвало не только удивление, тайную зависть, но и злой, решительный протест. И выражался этот протест, особенно поначалу, довольно грубо, жестоко — вызов на вызов. Словно столкнулись две несовместимые, противостоящие силы… Хотя, казалось бы, какая там сила в маленьком, худеньком новичке?..
Посадили Колю Ядринцева за одну парту с довольно взрослым парнем, лет шестнадцати или семнадцати (таких переростков в классе было немало), и парень, потеснившись, сказал шепотом:
— А мы с тобой тезки, выходит: я тоже Николай. Николай Наумов. А вырядили тебя, братец, как на парад. Это ни к чему.
Коля пожал плечами.
— Развел виноват? И что в этом плохого?
— Ничего, впрочем… Но ты погляди-ка на остальных.
— А почему я должен быть как все остальные? — спросил Коля. Наумов улыбнулся:
— О, да ты, смотрю я, с характером. Нелегко тебе будет.
И Коля Ядринцев стал присматриваться к людям, пытаясь понять их, разобраться в их отношениях, а заодно и в себе самом — чем же он отличается от многих или, вернее сказать, почему не хочет быть похожим на многих? Странная это была публика, пестрая, разрозненная. Большинство имели вид, в отличие от Коли, живописнейший — ходили в драных, с оторванными пуговицами вицмундирах, в стоптанных грязных сапогах, лохматые, взъерошенные, с неизменными синяками — свидетельствами постоянных стычек, драк, всегда готовые к этим дракам. Это были дети мелких чиновников, лавочников, попов, купцов средней руки, разного рода мастеровых, обитатели городского предместья — Кирпичей, Заисточья, Болот, Кучугур, — люди, лишенные мало-мальски приличного домашнего воспитания, более того, щеголявшие, бравировавшие своей невоспитанностью, возводившие невежество в некий даже примат…
Коля столкнулся с этой грубой, первобытной силой и растерялся, не зная, что и как ей противопоставить. Запомнился первый день. После уроков неподалеку от гимназии, в проулке, перехватили его три гимназиста, лица их ему уже были знакомы, примелькались. Он остановился, ждал, что они ему скажут. Один из них, рослый, рукастый, с длинным конопатым лицом, приблизился и, как бы принюхиваясь, шумно потянул носом.
— Ф-фу! — сказал он с отвращением, морщась. — Да от него, как от барышни, духами воняет… Ф-фу!..
И все по очереди подходили к нему, тыкались носами, дурашливо отфыркивались, явно подражая рукастому, и отворачивались, демонстрируя свое неприятие.
— Вонючка, — сказал рукастый и повторил, как припечатал: — Вонючка. А что, братцы, если поднести ему одну горяченькую, устоит он на ногах?
Коля, не мигая, смотрел на рукастого, понимал, что просить у него пощады бессмысленно, и думал лишь о том, чтобы устоять, не упасть, не выказать свою слабость и страх перед ними. Он даже незаметно расставил пошире ноги, для большей опоры… Однако удар был столь неожиданным и резким, что он и глазом не успел моргнуть, как оказался на земле. Земля поплыла, пошла кругами, во рту стало горячо и солоно. Наверно, язык прикусил. Коля попытался встать, но тут же был снова сбит не менее чувствительным ударом.
— Лежи. Куда торопишься? — насмешливо сказал рукастый, захохотал и ловко, сквозь зубы, сплюнул. — Ишь штрипочки-то распустил… Барин какой сыскался. Вонючка.
— Это нечестно, — сказал Коля, едва ворочая опухшим языком. — За что вы меня бьете?
— Мы тебя бьем? — притворно удивился и даже присвистнул рукастый. — Окстись, батюшка. Ежели б мы тебя били, — выставил он кулаки, повертел перед носом у Коли, — ежели б мы тебя били, вонючка, дух бы из тебя вон… Или, может, отвесить горяченьких?
— Не надо, — попросил Коля. — Это несправедливо.
— А как справедливо? — насмешливо осведомился рукастый.
— Сильный слабого не трогает.
— Ага. Значит, я сильный, а ты слабый?
— Да. Физически ты сильнее.
— А коли так, слушай и на ус мотай, — тоном приказа велел рукастый. — Чистюлю из себя не изображай и в таком мундире больше не являйся… Понял?
— А если у меня другого нет?
— Видали? Другого у него нет… Ишь, вырядился. И сапожки лаковые. Штрипки оторви.
Коля промолчал. Однако и на другой день пришел в том же вицмундире, чистенький, аккуратный, причесанный… Это был уже явный, немаскированный вызов. И вечером, после уроков, рукастый опять перехватил его в том же проулке и поколотил, насыпал земли в карманы… Дома Коля не признался, сказал, что прыгнул через канаву и упал, испачкавшись. Мать охала, ахала, перепугавшись, просила быть осторожнее, обходить эти канавы. Отец, строго посмотрел на сына и ничего не сказал. Но Коля и на третий день отправился в гимназию в тщательно почищенном, отутюженном вицмундире, подтянутый и аккуратный, готовый снова и снова доказывать свою правоту: при чем тут костюм? Пусть не думает рукастый… Пусть не воображает! Коля вошел в класс уверенно, прошел на свое место, не глядя на обидчиков. И этой решительностью и неуступчивостью, наверное, смутил и озадачил рукастого. Коля ловил на себе его свирепые взгляды и не мог понять, чего в них больше — открытой злобы или скрытого бессилия. Впервые Коля почувствовал, понял, что противник его в чем-то поколеблен. Однако на последней перемене рукастый подошел и прошипел зло в самое лицо Коле: «Ну, смотри, Вонючка, мы тебя еще не так проучим…»
Домой Коля отправился тем же путем. И удивился, когда миновал знакомый переулок: никто его не остановил. Думал, отступились… Но в другом переулке, напротив бань Тернера, как из-под земли вырос и заступил дорогу Рукастый (Коля иначе теперь и не называл его), рядом с ним стояло еще двое… Коля молча смотрел на него. Рукастый тоже молчал, засунув руки в карманы.
— Послушай, — сказал он наконец, — ты что… хочешь быть лучше всех?
— Не знаю, я не думал об этом, — ответил Коля. — А почему я должен быть хуже всех?
— Не хуже, а как все. Как все!..
— Так не бывает, — возразил Коля. Рукастый усмехнулся:
— Ничего, будет… Спрашиваю в последний раз: ты всегда будешь таким… чистеньким?
— Всегда, — упрямо сказал Коля, готовый тысячу раз повторить это слово. — Всегда.
Рукастый медленно, лениво вынул из карманов уже как бы изготовленные к очередной экзекуции кулаки и угрожающе произнес:
— Та-ак. Значит, всегда?
И в этот миг Коля увидел еще одного третьеклассника, по кличке Дер-бер, которую тот получил за свой угрюмый вид и невероятную силу. Он был огромен, огненно-рыжие волосы, не знавшие расчески, торчали в разные стороны, придавая лицу еще более дремучий и угрюмый вид. Дер-бера никто бы и пальцем не посмел тронуть, кого угодно он мог прибить, раздавить. Иногда он шутки ради во время перемены велел всем выйти в коридор и держать классную дверь
