Доктор приоткрыл дверь, и в землянку ворвался рокот самолета.
– Товарищи, нам пора двигаться.
– Минуточку, доктор. – Михаил Макарович вытянул из кармана конверт и сунул Вере за пазуху. – Это письмо моей семье. Там, у нас на аэродроме или в госпитале, передай, чтобы бросили в кружку. С Аней и Василием я не связался. Выздоровеешь, съезди к их родителям и, как умеешь, успокой их. Пройди к нашему командованию и поведай про наши дела и про наше житье-бытье. А теперь прощай.
– И он прикоснулся губами к ее разгоряченной щеке. Но тут Вера обхватила его обеими руками и поцеловала:
– Прощайте, дорогой мой соратник! Ведь вы были мне и другом, и боевым товарищем, и отцом. И таким я буду помнить вас всю свою жизнь. Поцелуйте за меня тетю Стешу, Аню, Василия, Лидушку и скажите им, что они навсегда в сердце моем. Дедушка Гриша, прощайте, – пересиливая боль, притянула и его к себе.
Михаил Макарович и дедушка Гриша понесли Веру, и только у посадочной площадки их сменили партизаны. У самолета Михаил Макарович и дед Гриша, словно расставаясь навсегда, еще раз распрощались по-родному и стояли до тех пор, пока не затих в ночном небе рокот.
Командующий фронтом, несмотря на свой спокойный характер, на этот раз говорил с подъемом. Чувствовалось, что он хочет убедить командование армии, командиров корпусов и их замов по политчасти, что и с имеющимися силами и средствами можно сделать большее.
Как хотелось Железнову сейчас встать и сказать: «Товарищ командующий, посмотрели бы вы, какие кругом болота. Боеприпасы и харч красноармейцы на своем хребте на передовую тащат…»
Командующий, глядя на него, как бы угадал его мысли:
– О том, что войска устали и что в ваших стрелковых полках маловато активных штыков, не густо и с боеприпасами, да тут еще такая распутица и слякоть, Военный Совет знает. Но ответьте себе, как быть дальше? Войска вашего фронта решительными действиями в трудных условиях взломали за лето и осень не одну линию вражеской обороны, форсировали Угру, Десну, Днепр, освободили Рославль и важнейший стратегический узел обороны Смоленск, вломились в междуречье Западной Двины и Днепра, овладели «Смоленскими воротами», вернее, воротами в Белоруссию. Овладели и вдруг остановились в болотах предполья «Восточного вала», где красноармеец не только тащит на своей спине все необходимое на передовую, но и спит стоя, так как под ногами болото и вода. Конечно, так дальше нельзя. Мы должны, подобно войскам Белорусского фронта, которыми ныне командует генерал-полковник Рокоссовский, проломить «Восточный вал», занять выгодные позиции, чтобы, набравши сил, совместно с нашими соседями – Первым Прибалтийским и Белорусским фронтами – двинуться на освобождение многострадальной Белоруссии. Должен вам сообщить, что войска генерала Рокоссовского десять дней тому назад овладели пригородом Гомеля – Ново-Белицей. А три дня тому назад южнее Гомеля форсировали Сож и Днепр, там прорвали «Восточный вал», продвинулись на пять – десять километров и заняли плацдармы. А в районе Шатиловки одна из дивизий, не полнокровнее наших, форсировала Сож, с ходу овладела опорным пунктом Каменная Рудня и там вышла к Днепру… А ведь состояние войск Белорусского фронта не лучше нашего… – Командующий обвел всех взглядом, как бы спрашивая: «Так чем же мы хуже?» – В недалеком будущем, я уверен, Белорусский фронт овладеет Гомелем и двинет свои войска на Речицу и Жлобин. Как было бы хорошо нам к этому времени совместно с Прибалтийским фронтом окружить и разгромить шестой армейский корпус и овладеть важным стратегическим узлом «Восточного вала» – Витебском! А затем, смотрите, что хотелось бы? – И командующий указкой провел две невидимые стрелы от Витебска и Гомеля к Минску. – Где-то здесь, в районе Минска, с помощью белорусских партизан окружить основные силы фельдмаршала Клюге и разгромить их. Это пока мечта, мы должны вселить ее в душу каждого воина нашего фронта. А пока будем решать ближайшую задачу. – И он повернулся к командарму. – Какой у нас дальше план?
– Сейчас они разойдутся по корпусным группам, и каждый корпус будет решать свою задачу. А что касается нас, то мы с начальником штаба поделили между собой группы и будем работать с ними, – доложил командарм.
– Хорошо, – согласился командующий. – Я тоже пойду по группам.
– Товарищ генерал! – окликнул дежурный связист Железнова, переходившего со своей группой в соседний дом. – Вас просит к телефону генерал Алексашин.
«Алексашин? – забеспокоился Яков Иванович. – Что бы это значило?» – и заторопился за связистом.
Генерал Алексашин сразу же сообщил:
– Товарищ генерал, еле вас нашел. Ваша дочь Вера в нашем госпитале в Смоленске.
– Ранена?
– Да, ранена…
– Очень серьезно?
– Очень. Но не волнуйтесь, врачи говорят, что будет жить. Я вчера у нее был. Ей перелили кровь, и она чувствует себя лучше.
– Будьте добры, каким-нибудь способом передайте ей, что я завтра у нее буду.
* * *
Первым прилетел в госпиталь Костя Урванцев, во всем блеске выходного летного обмундирования, с двумя орденами Красного Знамени.
– Вы к кому? – спросила сидевшая на ближайшей к нему койке девчина с рукой на перевязке.
– К раненой Вере Железновой.
– К новенькой, – прошумело по палате.
– Вон на той койке, что в середине, – показала девчина, а за ней и все, те кто был поблизости к нему.
– Вера, к тебе летчик, – коснулась ее руки соседка.
– Летчик? – Огоньком жизни вспыхнули глаза Веры. – Костя! – громко вскрикнула она, а затем тише: – Милый, здравствуй.
Костя все, что держал в охапке, положил на кровать у ног Веры. Дыхнул раза три в свои ладошки и ими нежно зажал горячую руку Веры.
– Здравствуй, Веруша. – И в этом звуке слилось воедино – и радость встречи, и страдание за боль любимой, душевная теплота, которая неудержимо рвалась наружу. И если бы сейчас в палате никого не было, то он расцеловал бы и эту руку, и пылающие жаром щеки, и эти милые карие глаза.
– Сядь поближе, – Вера чуть-чуть кивнула головой. Костя поцеловал торчащие из ладоней Верины пальцы, тихонечко опустил ее руку на постель и, подвинувшись еще ближе к изголовью, коснулся ладонью ее лба.
– Горишь?
– Немного. Сегодня уже лучше. Ждал?
– Очень.
– Спасибо.
– Каждое твое письмо раз за разом все крепче и крепче связывало меня с тобой, – склонившись к Вере, шептал Костя.
– Что вы шепчетесь? Не стесняйтесь, говорите полным голосом, – посоветовала соседка. – Вы так мило говорите, что и нам приятно послушать.
– Это, – Костя развернул сверток, – тебе, Вера. Здесь весь ассортимент сладостей нашего бедного военторга. Лакомься. Подруг угощай.
– Положи. – Вера покосила глазами на тумбочку. – Ульяша, покажи, пожалуйста. Я еще не знаю, какая моя полка.
– Я тебе верхнюю освободила.
В палату вошел сопровождаемый медсестрой седоватый военный, на плечах через белый халат вырисовывались грани погон.
Он был с охапкой пакетов.
– Железнова, товарищ генерал, вон на той коечке, что у тумбочки с пышным букетом. – Медсестра пропустила его впереди себя.
– Папа? – приподнялась Вера.
– Что вы делаете? – подскочила к ней сестра и, подложив ей руку под голову, опустила на подушку. – Смотрите, чтобы она не поднималась, – предупредила она Железнова.
Яков Иванович опустил все пакеты на стол, прошел к Вере и припал губами к ее лбу.
– Верушка, дорогая ты моя, здравствуй. Ну, как ты себя чувствуешь?..
И слово за словом полились их повествования обо всем-всем…
– Товарищ генерал, разрешите попрощаться с вашей дочерью.
– Ах, простите. – Яков Иванович вышел из узкого проема кроватей и пропустил Костю.
– Смотри выздоравливай. Как только выкрою время, прилечу. Сама летчица и знаешь, что если погода летная, то ждать меня нечего. Если такая, как сегодня, – жди. Мы отсюда недалеко. – И обернувшись к Железнову, Костя почтительно склонил голову: – Всего вам доброго, товарищ генерал.
– Как у вас, летчиков, желают всего хорошего? – с улыбкой Яков Иванович протянул ему руку. – Кажется, по-охотничьи, ну – ни пуха ни пера?
– Так точно, – ответил Костя.
– Вот этого вам, дорогой ас, и желаю.
Когда Костя ушел, Яков Иванович спросил:
– Кто этот юноша?
Лицо Веры зарделось румянцем.
– Летчик-штурмовик Костя Урванцев. Хороший парень, товарищ по бывшему моему полку.
Яков Иванович хотел было спросить: «А как он узнал, что ты здесь?» – но не решился и больше Кости не касался.
И без него было о чем поговорить – о матери, Юре, бабушке.
– Маму-то орденом «Знак Почета» наградили. Она там цехом командует. Пишет, что на доске Почета ее фотография выставлена. Я предложил перебраться в Москву, а то и ближе. Так куда там, ни в какую. «Мы, – говорит, – завод на голом месте строили, и на нем я буду работать до Победы. А потом все равно за тобой не угонишься. Вы ж, наверное, до Берлина пойдете?» Так что, когда выздоровеешь, поедешь навестить мать, бабушку, Юру. Боже мой, как они обрадуются. Мать и бабушка, небось, сутки от радости плакать будут. – И так он просидел до тех пор, пока не пришла сестра с градусником.
