— Стоять и не двигаться!
Полицаи ещё и не поняли, что происходит; даже и испугаться не успели. Но всё же они подняли руки, и недоумённо смотрели на Стёпу и на Радика. Им, привыкшим чувствовать себя властителями, казалось невероятным, что какой-то подросток командует ими, и ещё более невероятным казалось, что они слушаются этого подростка.
Сафонов снял с них автоматы: один оставил в руках, а другой — повесил на шею.
Затем Стёпа сказал:
— Ладно, Радик, ты иди в сторону Краснодона, а я тебя догоню…
— Но, — начал было Радик, но Сафонов его прервал:
— Иди-иди. Я сейчас казню предателей, а в подобных сценах всегда мало хорошего. Будешь воевать — ещё насмотришься на подобное.
И Радик не стал спорить: несмотря на мстительное чувство, совсем не хотелось ему смотреть на смерть, а страстно хотелось жизни. И вот он пошёл в сторону Краснодона…
Вскоре сзади прозвучала короткая автоматная очередь. Радик оглянулся, но не увидел ничего, кроме снегового покрывала и серого неба над ним. И он медленно побрёл дальше… Вскоре, его нагнал Стёпа, и произнёс устало:
— Всё. Предатели казнены.
* * *
Они шли ещё несколько часов, шли по родной земле…
Устали, проголодались. Стёпа Сафонов отстал на несколько шагов, а Радик даже не заметил этого, и смотрел он себе под ноги, даже не сознавая сколь вызывающе выглядит он, вооружённый автоматом.
И вдруг — резкий окрик по-немецки, и незамедлительно — ещё более резкая автоматная очередь.
Радик не сразу определил, откуда стреляли; резко обернулся назад, но никого там не увидел — Стёпа словно бы испарился. Тогда Радик отпрыгнул к краю дороги, и повалился в снег. Тут же пропели над его головой свою жгучую смертоносную песнь вражьи пули.
Юркин немного приподнял голову, и увидел, что он, оказывается, дошёл до мостика, который он знал — это был мостик, через маленькую речушку, возле хутора Таловое.
Но теперь возле этого моста стояла легковая машина, а подле машины — виднелись две фигуры. Тогда Радик, почти не целясь, выпустил в их сторону целый диск из своего «ППШ». Только умолкли его выстрелы, как из-под моста застрекотала новая автоматная очередь.
Только отзвенели пули, а Радик уже поднялся, и, пригибаясь, побежал к машине. Навстречу кто-то метнулся — Радик навёл на него автомат, но даже забыл, что не заменил диск. Раздался окрик Сафонова:
— Радик, ты жив?
— Жив. А ты куда стреляешь?
— Панику на немцев навожу…
Они подошли к машине и увидели двух убитых немецких офицеров, и их шофёра. Также и лобовое стекло машины было во многих местах пробиты.
— Славно мы постреляли, — заметил Юркин.
Тут со стороны хутора Таловое послышались окрики на немецком.
— Скоро они будут здесь, — заметил Стёпа.
Ребята быстро забрали у убитых оружие, и бросились к мосту. Спустились на заледенелую речушку, крутые и извилистые берега которой могли скрыть их от преследователей и, как могли быстро, побежали. Сильный ветер сдул со сковавшего реку льда почти весь снег, и за беглецами не оставалось следом…
Так бежали они до тех пор, пока совсем не выбились из сил. Тогда уселись под выбивающими из-под снега кустами на берегу, молча вырыли в снегу пещерку, и, стараясь не думать о еде, улеглись спать.
А следующим утром они расстались. Стёпа Сафонов направился в Каменск, а Радик Юркин — в Красный Луч, а потом — в Ворошиловск. Расставаясь, они говорили друг другу, что надеяться на встречу. И, действительно, в такой встрече, как им казалось, не было ничего возможно. Ведь они были почти ещё детьми, и, несмотря на то, что они видели смерть каждодневно, — смерть для них самим казалась совершенно невероятной. Но больше им никогда не суждено было встретиться.
Стёпа Сафонов — этот юноша, который грезил о космосе, и о светлом будущем человечества, погиб в городе Каменске в бое за железнодорожную станцию.
Худенькая, маленькая, но с бездонными, печальными глазами, ходила бесприютная, мужественная и, в то же время, женственная Лида Андросова по посёлку Краснодон. Она знала, что её милый Коля Сумской томится в поселковом отделении полиции, что там его мучают, и от этого ей было так больно, будто её саму мучили.
Часто она останавливалась возле здания занятого полицией, и смотрела в зарешёченные окна, надеясь увидеть там своего любимого…
Иногда рядом с ней проходили полицаи, и орали на неё:
— Ну чего тут встала?! А?!
И Лида отвечала им:
— Свою вторую половинку здесь дожидаюсь!
— Ах-ха-ха! — гоготали полицаи. — Да ты видно, к нам захотела?! Ну, ничего скоро и тебя возьмём!
А некоторые полицаи обращали внимания на цепочку, висевшую на её шее, и орали:
— Чего там?!
Лида бесстрашно смотрела в их злые глазки, и отвечала:
— Там фотографии меня и моего любимого. И нас ничто не разлучит.
А дома ждала Лиду её мама, Дарья Кузьминична, и плакала:
— Доченька, милая моя. Да что же ты, совсем не бережёшь то себя?
— Мамочка, милая! — обнимала, и нежно целовала её в щёки Лида. — Но ведь нельзя их бояться! Жить надо и любить. А я Коленьку очень-очень люблю; и тебе ещё раз говорю — никто и ничто нас не разлучит.
— Хоть бы медальон свой спрятала, — говорила мама.
— Нет, — отвечала, сияющими слезами плача, Лидия. — Там образ моего любимого, а я ему никогда не изменю.
* * *
А уже шёл вместе со своими подручными, в дом к семье Шищенко заместитель начальника поселковой полиции — подлец Изварин. Недавно он получил нагоняй от самого Соликовского за то, что до сих пор не произвёл арест Шищенко, так как старший Шищенко — Михаил, бывший комсомольский работник и, наверняка, от него происходит поселковая группа.
И вот полицаи подошли к дому Шищенко. Из мертвенной, одутловатой физиономии Изварина вдруг прорезался тонкий, почти бабий голос:
— Дом окружить! Никого не выпускать!
А сам поднялся на крыльцо, и громко забарабанил одновременно и кулаком и ногой, взвизгивая:
— Открывай! Открывай!
В это время дома были только Михаил Шищенко и его младший брат Саша. Как только раздался стук во входную дверь, Саша оттолкнул растерявшегося Михаила, и открыл потайной люк в полу. Там была выкопанная ими ещё в первые дни оккупации яма.
Саша шепнул:
— Мишь, давай, скорее лезь туда…
Михаил незамедлительно бросился в яму, и сразу же мрак поглотил его — только напряжённые глаза поблёскивали снизу.
Саша спросил:
— Ну, как ты там?
— Вроде ничего. Только шибко холодно… Ты сам то чего не лезешь?
— Нет я не могу, — тихим, печальным голосом ответил Саша. — Я должен накрыть люк материей, и стол на него поставить, чтобы ничего не было заметно. Да и дверь надо этим негодяям открыть, а иначе они всё равно её высадят и всё здесь вверх дном перевернут.
Саша уже закрыл люк, накрыл его тряпкой, а сверху придвинул тяжёлый стол. Но из-под пола слышался голос его старшего брата:
— Но как же, Сашок, ведь они тебя схватят…
— Ничего. Не за меня не волнуйся. Они мне ничего не сделают — им ведь ты нужен, а не я. Ну, подержат в качестве заложника, а потом выпустят. И не волнуйся — я тебя не выдам. В общем, до встречи…
И Саша бросился открывать входную дверь, которая едва держалась от сыплющихся на неё ударов.
И из своего укрытия Михаил слышал, как полицаи ворвались в комнату; слышал как Изварин орал своим бабьим голосом на Сашу:
— Ну, где твой старший брат? Отвечай!
— Ничего не знаю, — спокойно отвечал Саша.
Звуки ударов, вновь визг Изварина:
— Не знаешь?! А ведь его ещё вчера в посёлке видели!
Сильные удары… Снова вопрос:
— Не вспомнил?
Молчание. Тяжёлое Сашино дыхание. Взвизг Изварина:
— Ну ничего, у нас в участке всё вспомнишь. Мы из тебя все жилы вытянем! Увести его!
Михаил сидел в темноте и, не сознавая того, грыз ногти. Его бил озноб, и не только от холода, но и от осознания того, что, если он и выживет, то очень тяжело будет ему жить с этим воспоминанием.
В полиции Саше отрубили обе руки и выкололи глаза, но он ничего не сказал про своего старшего брата.
* * *
Это были очень тёмные дни. Даже тогда, когда должно было светить солнце — в морозном воздухе разливался сероватый сумрак. Ну а сами ночи были такими нескончаемо длинными…
Вот в дверь дома Пегливановых раздался робкий стук. Майя бросилась открывать; но её окрикнула мать:
— Куда же ты, донечка? Ведь это могут быть полицаи. Дай-ка я сама открою.
— Нет, мама, это Шура Дубровина. Ведь я по звуку могу определить — это она, это Шурочка так стучит.
Майя распахнула дверь, и увидела, что на пороге действительно стоит Шура Дубровина, которая в эти страшные дни часто заходила к ним, и проводила у Пегливановых многие часы, а то и ночевать оставалась.
