— И легкий ты какой, страсть! Ровно котенок.
Она взяла с поставца малый жбан, помешала в нем и поднесла ложку ко рту Несды.
— Теперь сам пей, а то и намучились мы с тобой! Цельными днями губы тебе мочили, по капле вливали. Да обмывали каждый день, как боярин велел. Ворочали с боку на бок.
Несда проглотил горькое полынное питье и заперхался. В лицо ударила кровь.
— Ну, нагнал румянцу! — засмеялась девка. — Видно, что ожил. Вот еще больше тебе краски на здоровье добавлю! — Она на мгновенье умолкла, глядя искоса и лукаво. — Уд у тебя какой живчик! Так и просился…
— Не надо, Малуша, — тихо попросил Несда, отворотившись.
— И голосок-то какой жалобный стал! — веселилась холопка. — Ладно, ладно, не буду. — Она поджала губы и сделалась похожей на сварливую кормилицу. — Я ведь теперь мужняя, а не какая-нибудь там…
Выпив три ложки горечи, Несда отверг остальное.
— Малуша, мирно ли на Руси?
— Вот так спрос! — девка аж подпрыгнула сидючи. — Да тебе не все ль равно? От смерти едва убёг… Куманы до Чернигова не доберутся, а иного ворога и не чает никто. Аль тебе без памяти привиделось что? — проявила она любопытство.
Несда оставил ее без ответа.
— В хоромах ли боярин?
— С утречка был в хоромах. Побегу-ка его обрадовать!
Малуша блеснула глазами и унеслась, будто ветер.
Несда смежил веки.
Выходит, не в единый миг прошла перед глазами жизнь. Долго тянулась, было время оглядеть ее всю… и отринуть. Попрощаться. А решилось уж точно все в един миг. По-другому и быть не могло.
Он стал задремывать, но вдруг проснулся. Над головой шумное дыхание. Кто-то запыхался. Дотронулся до щеки.
Лицо старого воеводы было красным от волнения. В одном глазу дрожала слеза. С размахом перекрестившись на икону в углу, Янь Вышатич сел на ложе. Почти упал — не удержали ноги.
— Слава Богу!
— Прости меня, боярин, — повинился Несда за хворь.
— Ничего, ничего. Попробуй-ка теперь не встать на ноги! — в шутку погрозил воевода. — Столько серебра к лекарям утекло! На половину новых хором достало бы.
— Боярин, — взволнованно сказал Несда, — не смогу я отплатить тебе за твою доброту…
— Сможешь. Только не серебром.
— Не смогу, — повторил Несда совсем тихо. — Отпусти меня, боярин!
Янь Вышатич не сразу понял его.
— Куда отпустить? Да ты и с ложа-то не сумеешь встать.
— Отпусти из холопов, — настойчиво попросил отрок.
Воевода качнул старой седой головой.
— Ты не холоп. Я дал тебе волю. Грамоту забери, когда хочешь.
Несда взял его руку и слабо сжал.
— Я хочу уйти.
— Знаю… — медленно произнес воевода. — Куда?
— Не смогу жить как все, по обычаю. Господь забрал меня из мира. Я сам просил об этом… давно. Только не понимал тогда, чего прошу.
— Ты решил стать чернецом, — не удивился боярин.
— Ко мне опять приходил батька Леонтий. Опять велел кланяться блаженному Антонию и Никону.
— Антонию и Никону? Это печерские монахи. — Воевода посветлел лицом. — Пойдешь в Феодосьев монастырь?
— Ты бы одобрил мой выбор, боярин?
— Это лучший выбор. Но мне будет тяжело расстаться с тобой. Ты заменил мне сына, которого у меня нет. Без тебя на сердце опять станет пусто.
Воевода пересилил себя.
— Я велю принести снедь.
— Мне не хочется есть.
Янь Вышатич наклонился к нему.
— Таким заморышам, как ты теперь, в чернецах делать нечего. Игумен Феодосий на тебя даже смотреть не станет. Монастырские испытания не для убогих, а для дюжих молодцев. Бывал у Феодосия?
— Бывал, — улыбнулся Несда.
— Видал, каков он сам?
— Видал. Косая сажень.
— Если к зиме не наберешь столько же, никуда не пущу, — пообещал воевода, уходя.
Мгновение спустя Несда уже спал. Ему приснилась книжня, до потолка уставленная книгами. Посреди нее за низким столом сидел дюжий чернец в монашьей шапочке — плечи шире столешника. Макал гусиное перо в чернильницу и чертил письмена, прочесть которых Несда не мог. Вдруг чернец повернулся к нему. Из-под шапочки выбилась светлая прядка волос. «Книги писать — не веретеном трясти», — весело сказал Душило, облаченный в монашью рясу. На ногах у него были сапоги из коркодиловой кожи.
Черниговский князь Святослав чуткой рысью ходил по терему: мягко ступал, сердито блестел очами, опасливо замирал, коварно гляделся. Князь был в раздумьях, отягощавших его голову не один год. Нынче раздумья были легки и радостны — из-за туч пролилось солнце. На сердце у князя стало горячо — скоро все решится.
Оплошал братец Изяслав.
Глупо оплошал, и грех пропустить без внимания его ошибку. Предательски оплошал, и безумством будет оставить все без ответа.
Святослав развернул грамоту, вновь перечитал написанное. «Поклонение и здравствование брату моему по роду и во Христе князю полоцкому Всеславу Брячиславичу от великого князя русского и киевского…»
— Великого князя, — гневно процедил Святослав. — Не бывать тебе более великим князем… Не заслуживаешь ты есть хлеб дедов и сидеть на отчем столе…
После утреннего совета с боярами, кумеканья о делах с ближней дружиной, Святослав хотел затеять конные скачки за градом, на Олеговом поле у древних могильников. Увядшая земля подсохла после осенней мокроты, отвердела — в самый раз звонко бить ее копытами.
На Руси забава на манер грецкой не приживалась, ибо катить за конем в пристегнутой маленькой тележке было смешно. Особо обхохочешься, когда повозку разобьет на ухабах вдребезги, а ездеца выкинет на всем ходу, так что все кости по пути растеряет. Строить же для оной забавы ровные огороженные площадки гипподромы, как в греках, еще смешнее. Ибо конь для простора и скачка для души. А душа русича на воле, в огороженных огородах ей не разлететься, не расправить крылья. Иное дело — состязания в скачке у степняков. Лети по степи вперегонки с ветром и птицами, гони кровь по жилам, задавай жару самому солнцу. Однако и этим русского не сильно зацепишь за душу. Что толку прогонять под собой версты без всякой цели? Скушно. Вот если за диким зверем скакать или от вражьей стрелы уходить, либо по княжьему поручению торопиться… Тут и с ветром вволю поговоришь и в звериную душу заглянешь, над врагом посмеешься и князю верно послужишь.
В скачках состязаться — баловство одно. Даже гордый князь Святослав Игоревич, быстрый как барс и храбрый как лев, не любил сего пустого дела. Черниговский Святослав уважал этого предка больше всех прочих. Но сын княгини Ольги был язычник и с греками только воевал, ни во что ставя их обычаи. Святослав же Ярославич, наоборот, хотел сравняться по высоте власти с византийскими василевсами и ни в чем им не уступать. Если греки находят гипподромы царской забавой, следует завести их и на Руси. Но, конечно, Чернигов для этого не подходит. Царской забаве нужен стольный град.
Однако о скачках на Олеговом поле князь забыл, едва на стол перед ним легла грамота старшего брата.
Советные бояре уже разошлись, остался один Твердила Славятич — будто бы для своего разговору, иных не касаемого. Прикрыв плотно двери, боярин посмотрел князю в глаза, слазил за пазуху и без слов выложил послание на пергамене.
Прочтя, Святослав ощутил легкий шум в голове и дрожание в руках.
— Как! — свирепо рявкнул он. — Мой брат сговорился с Всеславом против меня и Всеволода!!!
— Князь! Изяслав сделал тот самый шаг, отделяющий ненависть от любви, — хитро высказался Твердила Славятич, — и Всеслав из врага превратился в друга.
— Да как он додумался до такого — отобрать у нас наши земли!
Святослав в ярости смел со стола золотую корчагу и братину с ковшиками. Кувырнулось в воздухе блюдо с солеными заедками. Князь тяжело навис над разложенной грамотой, упершись в стол кулаками.
— Так ведь не впервой киевскому князю додумываться, — напомнил боярин. — Всеслава в поруб засадить после крестоцелования он тоже додумался. И думал-то недолго.
— На родных братьев умышлять! — бушевал Святослав, сбрасывая на пол остальную утварь с недопитым медом и прочими угощеньями. — Да кто он такой! Я!.. Слышишь, Твердила, я, а не он, должен быть великим князем! Хотя и родился он раньше, но стольным Киевом владеет не по правде… Не по уму и не по чести!
Князь шагнул к боярину и сгреб за грудки.
— Скажи мне, Твердила, не его ли оплевала чернь, когда отказался он снова биться с половцами после Альты? Не его ли погнали как шелудивого пса? Не он ли потом навел на Русь ляхов, чтобы грабили и жгли? И кто одолел куманов в тот год — разве он?
— Изяслав слаб и сознает это, — промолвил Твердила Славятич. — Боится он тебя, князь. Оттого и в тайный сговор со Всеславом пошел.
Святослав вдруг успокоился. Разгладил рубаху на груди боярина, поглядел под ноги и перешагнул натекшую из корчаги медовую лужу. Сел на лавку в стороне от следов буйства.
