— Утешься, пальван. Гибель каждого из нас поджидает. Плохо, если умрем, ничего хорошего для народа не сделав. А друзья твои умерли после того, как подняли на ноги многих иомудов.
— Лучше бы я сам с ними пошел, — ответил хмуро Кеймир.
— Ты тоже пойдешь, — успокоил его Кият, — Всему свое время. А пока не горюй. — И Кият перевел взгляд на Якши-Мамеда. — Ну, выкладывай.
Якши-Мамед привстал на коленки, принялся рассказывать о плавании с купцом Герасимовым, Побывали они на Сальянах, у Ленкорани. Рыбой купец все трюмы загрузил. Договорились, что весной приплывет за рыбой на Атрек. Хлеб привезет, товары разные. Якши-Мамед вынул из-под полы халата красивую вещицу и подал ее отцу.
— Вот и чайный погребец передал тебе Герасим, Кият взял бережно подарок, разглядел у огня и завернул в кушак.
Поднявшись до свету, экспедиция двинулась на восток. Пятьдесят верблюдов везли поклажу и одно орудие. Несколько киржимов продвигались краем берега. Корабли остались на месте: залив был слишком мелок.
С утра было пасмурно, и к полудню пошел мелкий колючий дождь. Караван шествовал северным берегом Дарджи, огибая култуки Балханского залива. Места здесь были всегда топкие, а дождь превратил их в грязное болото: верблюды и люди продвигались чуть ли не по колено в воде. За день едва одолели тридцать верст и стали лагерем при кочевье Худай-Кули.
На другое утро, обогревшись за ночь у костров, двинулись дальше. Пройдя шестнадцать верст, достигли русла древнего Актама — широкой обрывистой котловины, заполненной водой. От котловины на восток уходило древнее речное русло шириной в тридцать саженей. Северный берег его состоял сплошь из песчаных дюн. Чтобы идти дальше, следовало переправиться через Актам, но киржимы давно отстали: залив был слишком мелок.
К тому же ветер дул с берега на море и не давал продвигаться парусникам. Остановившись возле древнего русла, Муравьев, Кият-хан, Муратов и офицеры долго совещались, как быть. Людей можно было переправить, но с верблюдами дело обстояло сложнее. Муравьев решил не рисковать. Послал к горам несколько туркмен: разведать, есть ли там колодцы. Целый день экспедиция простояла возле Актама.
Вечером они возвратились и привезли несколько тулумов пресной воды. Муравьев решил: коли есть на Балханах вода, то есть там и лес, и жизнь растительная, и животная.
— Рискнем, Кият-ага, переправимся, — объявил он и подозвал Юрьева. — Вот что, лейтенант, бери с собой Катани, Рюмина, матросов и начинайте переправляться.
— А с верблюдами как, ваше высокоблагородие?
— На киржиме. Пошлем казаков, пусть хотя бы один приволокут по отмели.
Тотчас человек двадцать отправились по берегу залива. Часа через три, идя по колено в воде, к устью подогнали киржим Кеймира. Сам пальван помогал казакам, упираясь плечом в борт. И он, и казаки посинели от холода. У некоторых то и дело сводило судорогой руки и ноги. Другие кашляли и кляли службу и погоду. Однако самое сложное началось, когда стали затаскивать на киржим верблюдов. Животные ревели и не слушались вожатых. С трудом загоняли их в парусник и опять, утопая по пояс в воде, толкали киржим, пока он не достигал противоположного берега.
Казакам, работавшим на переправе, Муравьев приказал немедля развести костры, обогреться и высушить одежду. Кеймира полковник усадил у костра рядом с собой. Спросил:
— Устал, пальван... замерз?
— Нет, не замерз, — нехотя отозвался Кеймир, кутаясь в брезентовую накидку, какую ему подали казаки.
— Что ж тогда не весел? — опять спросил Муравьев, Пальван промолчал.
Отряд Юрьева возвратился к вечеру. Переправившись в лагерь, офицеры рассказали о своей вылазке. Колодец Беур-Кусьси, из которого туркмены день назад брали воду, лежит у самой подошвы горы. Вода в нем отменная. Что касается растительности, то она — скудна. Чахлые карликовые деревца арчи и можжевеловые кусты растут по склонам и на вершине. Строевого леса вовсе нет.
— Мертвые горы, — печально говорил Юрьев. — Там и жителей-то вовсе нет. И места сии не заслуживают внимания.
На другой день лагерь снялся с южного рукава Узбоя — Актама и отправился в Худай-Кули.
Вечером, когда достигли кочевья и разбили палатки, к Муравьеву опять наведался Сеид. Полковник сидел у костра в окружении офицеров. Появление Сеида заставило его вздрогнуть. Вид у проводника был растрепанный, лицо осунулось, а в глазах горела решимость, будто он отчаялся на какой-то дерзкий поступок.
— Чего тебе, Сеид? — дрогнувшим голосом спросил Муравьев, думая о пистолете: «Если кинется с ножом — застрелю».
Сеид вдруг упал на колени и забормотал с горечью:
— Убей меня, Мурад-бек... Убей!
— Эй, ты, сдурел что ли! — крикнул Демка и оттолкнул проводника.
— Не трожь его, — спокойно сказал Муравьев, — Пусть сядет.
Сеид подполз к костру и сел на корточки, потупив взгляд. Муравьев понял, что к Сеиду пришло раскаяние, но не подал виду, что в чем-то подозревает его.
— За что же я тебя должен убить? — спросил полковник. — Кроме хорошего, я от тебя ничего не видел.
Из темноты, словно призрак, появился Кият. В отсветах костра было видно его гневное лицо: глаза сужены, ноздри расширены. Руки Кията сжимались в кулаки. Он ничего не сказал, но при виде его Сеид поспешно заговорил, давясь собственными словами:
— Прости меня, Мурад-бек. Прикажи мне, что для тебя сделать — я в твоей власти.
— Скажи, зачем ты у Хива-хана был! — грозно выговорил Кият.
Сеид подскочил на месте, завертелся и принялся торопливо рассказывать. Был он схвачен Кутбэддином на базаре в Кара-Су. Шейх увез его с собой в Хиву и там выдал хану. Повелитель ему сказал: «Привезешь голову уруса — озолочу. Не выполнишь повеления — удавлю, найду тебя, где бы ты ни спрятался», Сеид приехал в лагерь с этим страшным заданием,
Сеид склонил голову, будто положил ее на плаху.
— Ладно, Сеид-ага, — произнес устало полковник. — Повинную голову меч не сечет. Иди.
Проводник счастливо хохотнул, крутнулся волчкам и исчез в темноте. Кият-хан злобно выругался и пошел прочь: у него не хватило великодушия простить соплеменника, туркмены за такое не прощают.
Следующий день экспедиция провела в дороге. Возле Балкуи сделали небольшой привал. Кият со своими людьми отправился в лагерь на Дарджу. Полковник с офицерами и казаками переправились на пакетбот. Суда, огибая скалистые выступы берегов, двинулись к Кара-Сенгирю и через сутки стали на якорь. Команда принялась загружать пшеницей все гребные суда. Присоединились к перевозке хлеба несколько киржимщиков. Опять Муравьев увидел среди туркменских моряков Кеймира. Полковник решил вознаградить его как следует еще там, на переправе, и сейчас время было выполнять намеченное. Пригласив его на корабль, сказал весело:
— Хорошую службу ты мне сослужил, пальван. Вот тебе в подарок синее сукно. Сошьешь бешмет...
Кеймир, опустив длинные тяжелые руки, вздохнул. Вспомнил опять аламан, Лейлу, сына, друзей своих.
Муравьев истолковал задумчивость пальвана по-своему. Решил, что не угодил подарком. Кликнув матросов, он приказал загрузить киржим Кеймира пшеницей, а сверху положить два казана. Пальван поблагодарил полковника и, не заезжая на Дарджу, отправился к берегам Челекена.
Переправляя на берег остатки пшеницы и подарки, чтобы вознаградить туркмен за помощь, Муравьев все время с беспокойством думал, что уже октябрь подходит к концу, а экспедиция не выполнила полностью задания.
В записке о втором путешествии на восточный берег Каспия, составленной на основе решения Комитета по Азиатским делам, указывалось: произвести съемку Красноводской косы, северного берега Балханского залива, острова Челекена, затем приступить к обозрению Балханских гор, дабы выяснить, есть ли на них лес. По окончании этих работ выбрать наиболее удобное место для постройки крепости и, следуя на север, произвести обозрение Киндерлинского залива, острова Агиз-ада, Александр-бая и устья Эмбы.
С половиной дел полковник управился, Но о поездке к северным заливам и островам теперь не могло быть и речи, приближалась зима. Пора возвращаться.
Вечером в кают-компании собрались офицеры, дабы отметить окончание пребывания у восточных берегов. За ужином Муравьев огласил всем, что представит Кият-хана к медали, а Таган-Ниязу вручил свидетельство о его преданности России.
Кият был благодарен за заботу о нем, но думал не о награде, а о том, что станется с ним и его племенем, когда уедут русские.
— Когда еще приедешь, Мурад-бек? — спрашивал он угрюмо.
— Не знаю, Кият-ага, — в тон отвечал Муравьев. — Положение с постройкой крепости усугубилось: леса поблизости нет и воды маловато. Не знаю, как посмотрит Алексей Петрович. Может, из Астрахани сосну повезут...
