Желая быть беспристрастным, адмирал приказал огласить петицию на собрании. Обсуждение ее тотчас вызвало жаркие споры.
Депутат от острова Кефалония Глези встал со своего места в большом волнении.
– На нашем острове десять тысяч дворян, а второго класса – всяких там лекарей, адвокатов и промышленников – не наберется и сотни. На нашем острове только дворяне и мужики! Дворяне и мужики! Не дадите же вы права выбирать мужикам? Вы этого хотите? Говорите, вы этого хотите? – настойчиво обращался он к защитникам петиции.
– Все имеющие доход в шестьдесят червонцев должны иметь это право, – возражал ему Макри.
Зантиот, читавший петицию, старался перекричать Глези:
– Люди могут повиноваться лишь тем учреждениям, членов которых они выбирают сами. Мы стоим за то, чтоб дать это право всем!
– Вы все якобинцы! Карманьолы! – задыхаясь и даже хватаясь за шейный платок, так как у него не хватало голоса, хрипел Глези.
Депутаты-дворяне хором присоединились к нему.
Они осыпали друг друга оскорблениями. Глези, уже совсем осипший, твердил одно: что зантиот, читавший петицию, служил у французов и сейчас действует по их наущению.
Ушаков постучал по чернильнице маленькой палочкой из кипариса. Как ни тих был этот звук, его услышали все.
– Сударь, – сказал адмирал среди наступившей тишины. – Если вы не прекратите вашей клеветы, я принужден буду попросить вас оставить собрание. После победы над врагом надо думать не о новых распрях, но о согласии.
Глези со злобой посмотрел на Ушакова, сильно стиснул захрустевшие в суставах пальцы. «Надо сообщить в Петербург, что русский адмирал попустительствует якобинцам, а не способствует утверждению дворянства, как должно», – подумал он, но вслух сказал:
– Прошу простить, ваше превосходительство. Я увлекся. Но увлечение простительно, когда речь идет о столь важном предмете.
В следующую минуту, пользуясь знанием русского языка, он зашептал на ухо Ушакову:
– Мужики бунтуют на всех островах. А второй класс подбивает их к бунту.
У адмирала было такое ощущение, будто рядом жужжала оса. Он отстранил голову, чтоб жаркое дыхание Глези не касалось его лица.
Закрывая заседание и оставив вопрос об избирательном праве как бы еще нерешенным, Ушаков сказал:
– Я думаю, что мы не можем устранить второй класс от участия в правлении. Сего требует справедливость.
И по тому, как восторженно закричали «виват» многие из депутатов, он заключил, что поступил правильно.
«…Я должен идти с эскадрами в Италию. Как же могу я покинуть острова, не установив на них полного спокойствия? – размышлял адмирал, рассеянно перебирая поводья и не замечая дороги перед собой. – Слухи о бунтах, как видно, преувеличены. Но, тем не менее, надо добиться, чтобы воцарился полный мир. Когда мы заняли остров Занте, я установил там правление с привлечением не только дворян, но и второго класса. И, видимо, мера сия там понравилась, ежели зантиоты готовы за нее бороться. Дать право выбирать всем, как возмечтали у них некоторые, я не могу. О сих химерах и думать нечего. Но расширить несколько права второго класса и тем обеспечить нам благоволение и преданность большинства населения – необходимо».
Лошадь Ушакова уже давно шла шагом, поматывая головой, когда на веки и губы ее садились комары. Влажный холодок полз с болота вместе с туманом. Горьковатый запах становился сильней. Черные силуэты летучих мышей заметались на фоне желтого гаснущего неба.
– Ишь, насосался моей крови! – вслух сказал Ушаков, хлопнув по раздувшемуся комару, который впился ему в руку. – Сразу видать, что из сообщников Глези.
Вдруг лошадь подняла уши и, тревожно перебирая ногами, попятилась назад. Что-то зашуршало в кустарнике справа. Белые шапки цветов закачались, послышалось чавканье воды под ногами.
«Хищных творений, насколько я знаю, здесь нет», – подумал Ушаков. Чтобы успокоить лошадь, он погладил ее вздрагивающую шею. Кругом было пустынно; солнце почти зашло. Две стены высокой травы по сторонам тропинки стали черными. Дорога впереди уходила в темноту серой, то и дело обрывавшейся лентой.
Адмирал положил руку на поводья.
Тотчас в сумраке что-то выросло перед самой мордой лошади. Испуганная лошадь шарахнулась в сторону и остановилась, вся дрожа, погрузившись копытами в болотную жижу.
– Эй, приятель, потише! – крикнул Ушаков по-гречески.
Человек с мешком за плечами подошел вплотную к Ушакову.
– Простите меня, господин адмирал, – сказал он приятным, странно прозвучавшим в тишине голосом. – Я не думал, что конь ваш так испугается.
– Надо думать, – отвечал Ушаков, с любопытством разглядывая незнакомца, его темный плащ и босые ноги.
– Еще раз простите меня. Я шел к вам в Корфу, господин адмирал! Но когда увидел, что вы нагоняете меня, и узнал вас, я решил заговорить с вами здесь…
– Что же тебе надобно, добрый человек? Кто ты? – спросил Ушаков, несколько удивленный.
– Я житель острова Занте. Имя мое Нерадзакиас.
– Занте?
– Да, господин адмирал.
– Значит, дело, с которым ты явился, не пустое?
– Совсем не пустое. Дело идет о людях, ваше превосходительство.
– Говори.
Нерадзакиас опустил руки, и тут только Ушаков разглядел, что у него на спине не мешок, а горб.
– Ваше превосходительство, – сказал горбун. – На острове нашем, как и на других островах, поселяне не хотят повиноваться дворянам. Когда вы уходили со своими кораблями брать Корфу, вы приказали составить временное правление с привлечением других классов. Но дворяне незаконно захватили власть, когда ваши корабли ушли.
Глядя снизу прямо в лицо Ушакову, Нерадзакиас после паузы продолжал:
– Жители нашей деревни отказались повиноваться судьям, которые все до одного дворяне. Вы прислали к нам очень достойного офицера, господина Тизенгаузена. Но он не знает дел наших. Он велел нам повиноваться, но поселяне не могут повиноваться тем, кто их грабит. Тогда он арестовал четверых поселян. Их будут судить судьи, которых они не хотели признать. Будет ли такой суд справедлив, господин адмирал? Я хочу вас просить о защите людей, которые виноваты только в том, что они бедны и беспомощны.
Ушаков медлил, стараясь лучше понять то, что говорил ему неожиданный проситель. «Что же делает Тизенгаузен? – думал он. – Не хватает только, чтоб он посылал по деревням для усмирения солдат. Ведь, отправляя его в Занте, я твердил ему без конца: терпение, осторожность, снисхождение! Не может человек понять, что в здешних условиях мы не должны действовать страхом. Здесь надо оставить друзей, а не врагов. Надо было уговорить людей, а не отдавать их под суд и брать под стражу, прикрывая тем свое неумение с ними обойтись. Надо же иметь столь короткий воробьиный ум!»
– Разве вы не догадываетесь, что подобными смутами могут воспользоваться враги? – сурово проговорил он. – Флот наш скоро уйдет отсюда, и ежели среди вас не будет единства, кто помешает хотя бы тому же Али-паше напасть на вас? Оставленный мною гарнизон сможет отразить подобные покушения только в том случае, если на островах будет полное спокойствие.
– Вы правы, господин адмирал. Но дворяне никогда не перестают враждовать между собою.
Глядя в умные темные глаза горбуна, Ушаков сказал:
– Половина мест во всех учреждениях будет принадлежать второму классу. Интересы большинства населения будут ограждены.
– Вы говорите половина, господин адмирал?
– Да, и я рад, что жители островов имеют доверенность ко второму классу.
Горбун наклонил голову.
Ненависть к дворянам объединила всех жителей островов. А различие политических интересов богатых и неимущих было ясно еще очень немногим. Нерадзакиас думал, что если враги дворян из купцов и разночинцев получат равные с ними права, то и поселяне могут рассчитывать на защиту.
– А как же арестованные, господин адмирал? – спросил он.
– Я прикажу освободить их с условием, что впредь они будут повиноваться закону. Надо думать, что вы любите свое отечество?
– Горячо, господин адмирал.
– Тогда сохраняйте спокойствие ради его блага. Скоро будут произведены выборы, и люди, запятнавшие себя несправедливостью и корыстью, будут отстранены от правления.
Горбун взялся тонкими длинными пальцами за железное стремя.
– А мы останемся и дальше под покровительством России? – спросил он. – На это надеются все простые люди.
– Их надежды не будут обмануты. У нас, русских, нет здесь иных интересов.
– Народ любит вас и верит вам, господин адмирал, – сказал горбун и, легко отступив, поклонился.
Приехав в дом Булгари, когда уже совсем стемнело, адмирал тотчас написал письмо Тизенгаузену:
«Предписываю вам немедленно освободить именем моим людей, находящихся под караулом, и впредь подобных ошибок не повторять. Действуйте благоприятством, старайтесь всеми возможностями о примирениях, оказывайте людям наибольшую великодушность. Вам явственно мое желание. Я особой честию почитаю, ежели мы установим правление и спокойствие на островах без потери хотя бы одного человека».
