— О! Прохладно! — сказал он и выглянул в окно. Насколько хватало взора, вокруг под летним небосводом расстилались закопченные, раскаленные на солнце крыши жилых домов. Судя по расположению, то был квартал Ёцуя.
— Ого! — вдруг невольно вырвалось у Сёдзаэмона. Он вдруг заметил, что в одном месте между домами ветер вздымает к небу, подернутому легкой сетью перьевых облаков, клубы черного дыма.
Пожар… Снова! — он сразу вспомнил разговоры о недавнем пожаре, что слышал в доме начальник пожарной команды.
— Пожар! — крикнул он, обернувшись к девушке.
На белом личике девушки мелькнули удивление и испуг. Она поспешила к окну. Стоя рядом, оба молча смотрели, как поднимается ввысь дым пожара.
Издали послышался тревожный звон набата, донесся взволнованный гомон.
— Это очень далеко! — рассмеялся Сёдзаэмон, повернувшись к Сати, и увидел, что плечи ее так и ходят, а грудь взволнованно вздымается от стесненного дыхания. В прелестных глазах девушки таилась тревога. Прерывистое дыхание срывалось с влажных уст. Сёдзаэмон вновь умолк и перевел взгляд на клубящийся вдалеке дым. Однако теперь его внимание было приковано к этой вздымающейся груди и очаровательной кромке волос в обрамлении воротника кимоно. Над головой у них где-то на чердаке пробежала, семеня лапками по дереву, мышь. Сати подняла глаза, посмотрела на потолок. Глаза их встретились и едва заметно улыбнулись друг другу.
— Мышь, да?
— Да, — чуть слышно ответил Сёдзаэмон.
Появившаяся так кстати мышь разрядила напряженную атмосферу, и далее молодые люди разговаривали уже в свободной манере.
— Где же это горит? — задумчиво сказала Сати, не отрывая глаз от дыма.
Дальний дневной пожар, шум которого почти не долетал сюда, казалось, задел какие-то сокровенные струны в груди девушки.
— Да я же вроде сказал, — похоже, где-то в районе Ёцуя. Может быть, теперь посмотрим, что с той стороны?
Сёдзаэмон прошел на другую сторону комнаты и вышел на веранду, что нависала над садом. Сати вдруг почувствовала, что у нее перехватило дыхание — ей мучительно недоставало чего-то. К собственному изумлению, она поняла, что незаметно для себя увлеклась и совсем потеряла голову. Может быть, ей хотелось, чтобы они бесконечно стояли рядом, глядя на дым дальнего пожара?.. Через некоторое время это мучительное, щемящее томление, что полнило обоим грудь, прошло, оставив после себя сладостную отраду. Сати по-прежнему стояла на том же месте, а ее спутник не сводил глаз с округлых девичих плеч, и сердце его, словно морской прилив, заливала неведомая ранее нежность. Сёдзаэмон с грохотом открывал одну створку ставней за другой, и яркий солнечный свет постепенно заполнил всю комнату на втором этаже.
— Так, значит, здесь у вас восемь татами,[124] — сказала Сати. — Глядите-ка, и ниша-токонома есть, и еще шкаф…
— Да мне одному даже многовато будет. Мне ведь только вечером прийти да переночевать… Что ж, солнца здесь достаточно, в жару ветерок обдувает. А вы, сударыня, прошу прощенья, что скажете?
— Я… Мне этот дом нравится.
— Но еще неизвестно, понравится ли вашему батюшке. Ну, то, что какой-то мещанин тут на втором этаже обретается…
— Ну, что вы, он не такой!..
— Тем не менее надо вашего батюшку разок сюда привести посмотреть. Надеюсь, ему все-таки понравится.
— Да зачем же? Выбора ведь у нас все равно нет. Если уж вы присмотрели этот дом… — возразила Сати, слегка помрачнев.
Ей вдруг вспомнился тот вечер, когда к ним заявился Бокуан, и все связанные с этим визитом злоключения. Охваченный жалостью Сёдзаэмон, стараясь не обнаруживать своих чувств, только усмехнулся, как бы говоря: «Ну что ж!» — и принялся задвигать ставни со стороны веранды. Сати тоже, обретя наконец душевное равновесие, задвинула ставни на окне.
— Ой, как темно! — воскликнула она.
В комнате и впрямь снова стало темно и душно.
— Осторожно, сударыня, не споткнитесь. Будем спускаться, — сказал, конфузясь и робея в глубине души, Сёдзаэмон, последовав за девушкой в полной темноте на почтительном расстоянии.
Он подождал, пока Сати, поскрипывая ступеньками, сошла вниз по лестнице, и только после этого спустился сам. Когда они вышли из темного дома на улицу, глазам стало больно от хлынувшего сквозь зеленую листву солнечного света. Сати была еще более неразговорчива, чем тогда, когда они сюда пришли, и настроение у нее, судя по всему, вдруг резко упало. Сёдзаэмону тоже казалось, будто он что-то оставил в этом доме, чего ему теперь остро не хватает, и он тоже подавленно молчал. Сейчас он собирался пойти обратно к квартальному голове, чтобы оговорить квартплату и все прочие вопросы касательно съема.
Эдоские ронины, сгруппировавшиеся вокруг Ясубэя Хорибэ и Гумбэя Такады, выходили из себя от нетерпения и досады. Для них не было ничего на свете превыше мести. Почти каждый день они собирались вместе обсудить дела и перемывали кости своему командору, который, похоже, не намеревался ничего предпринимать, жил себе в свое удовольствие на природе. Что им в такой ситуации делать, они не представляли, и день изо дня болезненно ощущали свою полную неприкаянность.
Из нескольких писем, пришедших от Кураноскэ, следовало, что командор сейчас более всего озабочен тем, как сохранить остатки рода Асано, для чего он и прилагает все усилия к восстановлению правопреемства князя Даигаку. Очевидно, лишь покончив с этими делами и узнав о результатах, каковы бы они ни были, Кураноскэ собирался перейти к осуществлению планов мести, дабы восстановить поруганную честь покойного господина. В его расчеты входило восстановление как самого клана, так и доброго имени сюзерена.
Ясубэй и его друзья такой постановкой вопроса были недовольны. Почему сразу не попытаться отомстить негодяю? Князь Даигаку, хоть, бесспорно, и доводится покойному господину младшим братом, но представляет другой княжеский дом. Пусть даже командору и удастся уладить дела с его правопреемством, нам-то от того что толку? Такие половинчатые меры все равно не могут воскресить клан в его былом величии. Как бы ни пекся покойный господин о роде Асано и клане, более всего он должен был бы жаждать смыть бесчестье, но это по-прежнему остается неосуществимо. Не время сейчас заниматься вопросами сохранения клана и родового имени. Когда господин был жив, мы как могли служили ему, были его «руками и ногами». Но и сейчас ничего не изменилось, мы все те же. Бесчестье господина остается и нашим бесчестьем. Враг нашего господина остается нашим врагом. Что может быть для нас превыше мести?!
Каждый раз, когда ронины собирались вместе, из всех их разговоров следовал лишь такой непреложный вывод. Более ничто для них не существовало. Было достаточно тяжело каждый день говорить об одном и том же, чтобы затем разойтись ни с чем. Лишь жажда мести разгоралась в их сердцах все сильнее, причиняя всем мучения. «Может быть, лучше пока переждать, не собираться так часто?» — предлагали некоторые, но другие с ними не соглашались и настаивали на ежедневных сходках, чтобы не угас, не впал в небрежение воинский дух. Эти бесполезные прения были чреваты немалой опасностью — стоило только кому-нибудь одному в чем-то не согласиться с остальными, как атмосфера угрожающе накалялась. Были и такие, что, устав от ожидания, вдруг исчезали, уходили в неизвестном направлении, не предупредив товарищей. То, чего опасались Ясубэй и Гумбэй, постепенно стало обретать зримые формы.
— Что ж поделаешь, — говорил Хэйдзаэмон Окуда, — люди есть люди. Лучше всего было бы ударить сразу, пока у всех еще душа горит. А когда столько выжидаешь, само собой, некоторые начинают разбегаться.
Все это посланец из Эдо пытался объяснить Кураноскэ, навестив его в Ямасине. Кураноскэ с улыбкой отвечал:
— Что ж, думать только о мести, может, и неплохо, да ведь и любой босяк безродный, ежели разозлится как следует, может полезть в драку и много чего наворотить… Только разве такая храбрость не удел тех, что во хмелю готовы лезть на рожон, браться за дело, которое на трезвую голову им нипочем не осилить? Разве нам это надо?
Видя, что лицо гостя залилось краской, Кураноскэ миролюбиво продолжал:
— Если мы хотим заполучить только голову Кодзукэноскэ Киры, то здесь, возможно, и один кто-нибудь мог бы справиться. Даже наоборот, пожалуй, одному действовать легче. Ведь противник-то — придворный вельможа-когэ, то есть личность, от воинских искусств весьма далекая, да к тому же старик, то есть легкая добыча, не так ли? Пусть даже его охраняют самураи из дома Уэсуги, но человек ведь так уязвим… Если поискать хорошенько, всегда можно найти щелку, чтобы к нему подобраться. Стоит только поручить это какому-нибудь хорошо обученному ниндзя, и дело будет сделано. Мы же с вами не о том радеем. Хоть клан наш и уничтожен, хоть дружину и разбросало по свету, но мы должны собрать тех, что остались, и, действуя как единый отряд, ударить по врагу, повинному в гибели нашего господина. Дело трудное, но важное. В том и состоит сейчас наша задача. И в отряде нашем каждый должен быть настоящим воином, истинным самураем. Объединяющим началом нашего отряда должен стать не минутный порыв, не всплеск нахлынувшего чувства. Мы все должны проникнуться сознанием значимости того, что мы собираемся совершить. И для себя, и для всех остальных я вижу в том радение во имя святого дела. Кто хочет отколоться, бежать, пусть бегут. Когда намываешь золото, надо сначала просеять песок. Песок уйдет, останется чистое золото. Так я полагаю и потому в будущее смотрю с надеждой и уверенностью. В клане Ако найдется достаточно настоящих самураев.
