Кезон уронил голову, дивясь собственной смелости. Как вообще мог он подумать, пусть и мимолетно, что может претендовать на привязанность человека, столь любимого народом? Что бы ни было ему суждено, торжество или поражение, но Сципион вступил на путь, последовать которым Кезон и надеяться не мог.
* * *
– Наверное, я должен был чувствовать себя так, как люди чувствовали себя в присутствии Александра Великого, – сказал Кезон.
Плавт бросил на него сардонический взгляд:
– Безумно влюблен в этого малого, хочешь сказать?
Кезон криво усмехнулся:
– Что за нелепая идея!
Даже в непринужденной атмосфере дома драматурга он чувствовал неловкость, говоря о своих чувствах к Сципиону.
– Так уж и нелепая? – возразил Плавт. – Воины Александра поголовно были влюблены в него, а почему бы и нет? Говорят, что не было человека более красивого или более полного огня – божественного огня, как говорят, искры божьей. И Александр отвечал любовью, по крайней мере одному из них – верному спутнику всей своей жизни Гефестиону. Говорят, что, когда Гефестион умер, сердце Александра было разбито и он, обезумев, стремился присоединиться к своему возлюбленному в Аиде. Кто скажет, что ты не мог бы стать Гефестионом для Сципиона в роли Александра?
– Не говори глупостей! Во-первых, Гефестион и Александр были друг другу под стать: и тот и другой – атлеты и воины. Во-вторых, греки – это одно, а римляне – другое.
Плавт покачал головой:
– Люди повсюду одинаковы – вот почему комедия универсальна. Хвала богам за это! Рискну предположить, что смех есть смех, не важно, откуда ты родом – из Коринфа, с Корсики или, страшно сказать, из Карфагена. Каждый человек любит посмеяться, поесть, выплеснуть свое семя и хорошенько выспаться – обычно в таком порядке.
Кезон пожал плечами и пригубил вино. Драматург улыбнулся.
– Однако отмечен он искрой божьей или нет, но твой драгоценный друг Сципион не слишком-то торопится выполнять некоторые обязательства. Ты ведь говорил, что он собирается пригласить меня, чтобы отпраздновать наш общий успех. Прошел почти месяц с Римских игр, а я так и продолжаю ждать приглашения на ужин.
– Плавт, ну не может же быть, чтобы ты говорил это серьезно. Подумай, сколько сейчас дел у Сципиона, который готовится принять командование армией в Испании. У него нет времени, чтобы кого-то угощать и развлекать! Я был, пожалуй, последним, с кем он разделил дружескую трапезу.
– В таком случае ты должен считать, что тебе повезло.
– Я так и считаю. А вот Сципион, боюсь, очень не скоро сможет улыбаться так же беззаботно, как в тот вечер. Теперь на его плечах тяжелейшее бремя.
Плавт кивнул:
– Он поставил перед собой очень трудную задачу. Она или сделает его великим, или сломает.
– Только время покажет, – прошептал Кезон и мысленно помолился Юпитеру, чтобы тот не оставил его друга своим благоволением.
Одиннадцать лет спустя Сципион исполнил свои обеты, которые дал Юпитеру, теням своего отца и дяди и народу Рима.
После решительных побед в Испании он перенес войну в Африку, где угрожал уже самому Карфагену. Это было сделано, несмотря на энергичные возражения Фабия Максима, убеждавшего сенат в необходимости добиться полной победы над Ганнибалом в Италии, а не выманивать его оттуда. Фабий Максим предупреждал о трудности и ненадежности африканской кампании. Однако стратегия Сципиона сработала блестяще. Запаниковавшие карфагеняне вызвали Ганнибала из Италии для защиты города. В изменившейся ситуации многие недавно ревностные союзники Карфагена предали его с такой же легкостью, с какой раньше предавали Рим. Сципион, разумеется, использовал это преимущество. Противоборство достигло апогея, когда враждующие армии сошлись при Заме, примерно в сотне миль вглубь материка от Карфагенского побережья.
Перед этой битвой, в последней попытке кончить дело миром, Ганнибал попросил Сципиона о встрече, и эта встреча состоялась в шатре Сципиона.
Сойдясь лицом к лицу, два знаменитых полководца, объединенных взаимной ненавистью и взаимным восхищением, сначала не могли вымолвить ни слова. Первым заговорил Ганнибал. Несмотря на то что его устам было горько произносить само это слово, он попросил мира. Предложенные им условия были выгодны для Рима, но Сципион страстно желал не мирного соглашения, а полной победы. Ничто меньшее он не был готов признать исполнением обета, данного Юпитеру.
Ганнибал сделал последнюю попытку договориться.
– Ты был мальчиком, когда я начал войну с Римом. Ты повзрослел. Я постарел. Твое солнце восходит. У меня впереди сумерки. С возрастом приходит усталость, но также и мудрость. Послушай меня, Сципион: чем большего успеха добивается человек, тем меньше стоит надеяться на постоянство этого успеха. Фортуна, только что благосклонная, может отвернуться в мгновение ока. Сейчас, готовясь к решающей битве, ты веришь, что преимущество на твоей стороне. Но когда она разразится, кто сможет поручиться за сохранение этого преимущества? У тебя есть возможность получить многое, не сражаясь, так стоит ли добиваться большего, принося в жертву столько жизней и ставя все в зависимость от исхода одного часа?
Но на Сципиона эти слова не подействовали. Он указал, что Рим много раз предлагал мир на приемлемых для Карфагена условиях, но Карфаген неизменно оказывался глух к этим предложениям именно потому, что преимущество было на его стороне. Теперь они поменялись местами. Что касается Фортуны, то он, Сципион, прекрасно осведомлен о ее капризном нраве. Она отняла у него самых дорогих людей, но она же предоставила ему возможность отомстить.
Ганнибал был отпущен в свой лагерь.
На следующий день два самых прославленных военачальника своего времени, командовавшие двумя самыми могущественными армиями в мире, вступили в решающее для обеих сторон сражение. Сципион молился о том, чтобы разгромить врага наголову: этого не произошло, но все же он добился победы. Потерпевший поражение, выбившийся из сил, покинутый Фортуной Ганнибал бежал в Карфаген.
Условия, продиктованные римлянами, были суровыми. Лишенный боевых кораблей и военных складов, обязанный выплатить огромные репарации, Карфаген был доведен до положения второстепенного, зависимого от Рима государства. Война, опустошавшая все Средиземноморье на протяжении семнадцати лет, закончилась. Рим вышел из нее гораздо сильнее, чем был при вступлении, и сильнее, чем когда бы то ни было. Он стал державой, способной потягаться с Египтом или Персией, какими они были в пору своего наивысшего расцвета. Римляне понесли огромные потери, но оставшиеся в живых ветераны, победившие в этой страшной войне, могли считать себя величайшими героями в истории Рима. Первым из этих героев, несомненно, являлся Публий Корнелий Сципион, который в честь одержанных в Африке побед получил почетное прозвание – Африканский.
* * *
– Он коротко остриг себе волосы! Когда это случилось? Я никогда не видел его без пышной гривы каштановых волос.
В голосе Кезона звучала печаль. Через глазок под сценой он смотрел на заполненные трибуны Большого цирка, куда наконец прибыл Сципион. Люди приветствовали его стоя и долго скандировали его почетный титул. Кезон же наконец смог отчетливо рассмотреть того, кому предназначались все эти шумные приветствия.
– Ты разочарован, хозяин? – спросил Плавт, проводивший последнюю проверку сценического люка.
Эта несложная задача заставила его пыхтеть и отдуваться: за минувшие годы вместе с успехом и благосостоянием он приобрел изрядное пузо.
– А разве короткие волосы не идут ему?
– Напротив! Очень даже идут.
Кезон слегка прищурился, зрение его было уже не то, что раньше.
– Он больше не выглядит как мальчик…
– Нашел мальчика. Ему, должно быть, лет тридцать пять, никак не меньше.
– Но он красив, как никогда. Правда, теперь больше походит не на Александра, а на Геркулеса. Знаешь, раньше его скорее можно было назвать смазливым, а сейчас он такой мужественный, такой…
– Клянусь Венерой и Марсом, смотри в обморок не шлепнись! – Плавт рассмеялся. – Он всего лишь человек.
– Правда? А ты видел триумфальную процессию?
– Частично. Она продолжалась слишком долго, чтобы наблюдать за ней от начала до конца.
– Все эти пленники, все эти трофеи! Роскошь его колесницы, великолепие его доспехов! Все эти люди, что выкрикивали его имя…
– Я очень рад, что он решил включить в список праздничных мероприятий и день комедии. Правда, должен признаться, что слегка удивился, когда он предложил для этого случая снова поставить «Хвастливого вояку».
– А почему бы и нет? Эта пьеса возвращает его к тем дням, когда он занимал свою первую выборную должность, а ведь люди до сих пор вспоминают о Римских играх того года. С его стороны очень умно показать людям, что он не зазнался и не важничает, несмотря на все заслуги и почести. Публика может увидеть в этой пьесе дружелюбную пародию на самого любимого солдата Рима, человека, который заслужил право прихвастнуть, – непобедимого Сципиона Африканского. За то, что он позволит им посмеяться над собой, люди будут любить его еще больше.
