Пан Вилем из Роупова смотрел на пана из Годейова с удивлением и упреком. От себя говорит Есениус или от имени всего посольства? Пан Смил из Годейова только пожал плечами. Жест этот должен был означать, что Есениус ничего не сообщал ему о своем выступлении и говорит только за себя.
Чернембл одобрительно кивал Есениусу, и его взгляд говорил: «Вот видите, он подтверждает мои слова».
Верховный канцлер больше не морщился; он ответил Есениусу язвительно:
— Мы весьма благодарны вашей магнифиценции за то, что вы ознакомили нас с вашими взглядами врача на положение в нашей стране. Но если ваша магнифиценция не может предложить лекарства от упомянутых вами недугов, нам придется принимать решение без учета требований вашей науки. С сожалением должен констатировать, что военный совет не может воспользоваться предложениями его магнифиценции доктора Есениуса, поскольку… как бы это выразиться… они непосредственно не связаны с посольством. Не желает ли кто-нибудь из членов посольства дополнить сообщение пана Смила из Годейова?
Никто не ответил. Для чего? Все существенное сказал уже пан из Годейова — кто пойдет против ветра? Ответ канцлера, хотя и вежливый, был, в сущности, окриком.
Радость от успешного посольства сменилась в душе Есениуса горечью и печалью. Все шло по старой, привычной дороге, и все попытки как-то повернуть события наталкивались на скалу себялюбия знати и безразличия ее к интересам общественным.
Лавина неслась уже так стремительно, что не было силы ее остановить.
НОЧЬ ПОСЛЕ БИТВЫ ПРИ БЕЛОЙ ГОРЕ
Над Прагой опустилась ночь. Страшная ночь, полная злых предчувствий. Рассудок еще не постигает их, но душа, томящаяся в тоске, уже предчувствует. Это острая боль в сердце, которую суеверные люди чувствуют при появлении кометы, а трусы — когда приближается гроза. Ночь кажется еще страшнее оттого, что опасность еще только приближается и неизвестно, как она велика, и поэтому она кажется неизмеримой.
Такова была ночь с 8-го на 9-е ноября — после битвы при Белой Горе.
В Праге знали уже, какой разгром постиг после полудня армию повстанцев всего за несколько миль от города. Тысячи солдат, бежавших с поля боя, явились в Прагу и разместились в ней, как будто речь шла о каком-то случайном привале. Что армия разбита, видно было по тому, как приходили в Прагу наемники — поодиночке, беспорядочными группами, сборными отрядами. Офицеров нигде не было видно. Солдаты оказались предоставленными самим себе. Жители Праги хорошенько не знали, союзное ли войско заняло Прагу или же неприятельское. По повадке солдат узнать это было невозможно.
Они приходили, покрытые грязью, — накануне лил дождь, и распаханные поля в окрестностях Праги совсем размокли, — солдаты были совершенно без сил, но на удивление веселые, словно не было никакого поражения. Фортуна — капризная ветреница, раз улыбнется одному, раз другому. Вот теперь она улыбнулась императорской армии. Но что из того? При первом же удобном случае она опять улыбнется им. Возможно, даже завтра. Если им прикажут защищать Прагу, они будут ее защищать. Ведь за это им платят. Собственно, с платой не все в порядке: уже полтора года они вовсе ничего не получали; правда, когда началось возмущение, им заткнули глотки малой толикой. А раз и пословица говорит: «Каков Ян, таков ему и кафтан», ясно, что солдатам не очень хотелось воевать. Да и за что воевать? Война — их ремесло; кто больше платил, за того и для того они воевали; немцы, венгры, валлоны, французы, сербы, румыны — кого тут только не было! Горстка чехов и особенно храбрых мораван, которые пали недалеко от поместья Звезда все до последнего, не могли своим самоотверженным примером воодушевить остальных солдат.
— Пусть воюют паны! — говорили солдаты в свое оправдание и бежали с поля боя при первой же возможности.
И так в ночь с 8-го на 9-е ноября Прага превратилась в военный лагерь потерпевшей поражение армии.
Вечером, когда в город вернулись солдаты армии сословий, Есениус отправился в Главную коллегию, чтобы быть там, где он больше всего нужен.
Четверо вооруженных крепостных из вотчин университета находились на своих местах. Они еще не потеряли голову, как все, хотя лица их были озабоченны и испуганны.
За ужином молчали, и этот ужин напоминал больше поминальную тризну.
— Голову выше, друзья! — ободрял их Есениус. — Не все еще потеряно. Прага будет защищаться. Войск достаточно, и, если к ним присоединятся вооруженные горожане, врагу не прорваться в город. Скоро на помощь явится армия Габора Бетлена и выручит осажденную Прагу. Положение не безнадежно.
Его слова немного повысили настроение собравшихся.
— Пока король с нами, не нужно так мрачно смотреть на вещи. Одно проигранное сражение еще не решает судьбы королевства. Сколько сражений за последнее время выиграла и проиграла наша армия! Но война продолжается. — Так рассуждал декан Кампанус.
— Надо вооружить студентов, — предложил Есениус, который каждое событие связывал с университетом. — Правда, нам пришлось бы купить оружие…
Оружия у университета было очень мало. И то, что нашлось на чердаке, устарело и заржавело. Большей частью это были палаши, копья и вилы еще с гуситских времен. И почти весь этот «арсенал» пошел на вооружение четверых университетских «воинов». Современного, огнестрельного оружия не было. И, так как университетская казна, конечно, пустовала, возможностей вооружить студентов не было никаких.
Впрочем, в Главную коллегию наемники не заглянули. Не оттого, что испугались четырех вооруженных крестьян — те сотрясались от страха, — наемники отказались от посещения университета после заверения крестьян, что живут здесь только бедные профессора, у которых ничего нет, разве что книги. А книги не интересовали наемников.
Поздно вечером один из студентов пришел с известием, что король Фридрих с семьей готовится к бегству.
— Немыслимо! — ужаснулся Есениус. — В такие минуты король не может покинуть страну. Это было бы непростительным малодушием.
Но студент утверждал, что видел собственными глазами, как король со свитой только что явился в Старое Место и укрылся в доме королевского рихтара. Вся улица заполнена телегами, груженными ценностями, вывезенными из Града. Утром вся процессия намерена отправиться далее в Пфальц. И многие из чешских магнатов собираются бежать вместе с королем…
Есениус подумал, что и ему следовало бы уйти из Праги. Чувство приближающейся опасности, которое он старался подавить отговоркой, что не все потеряно, превратилось теперь в настойчивое злое предчувствие, из которого и зародилась мысль о бегстве. Но эта мысль возникла помимо его воли, он немедленно отверг ее. Он не может уйти! Не смеет уйти!
«Теперь не уснешь», — подумал он и стал размышлять о создавшемся положении: если король покинет город, значит, об обороне никто и не помышляет. В этом случае действительно все потеряно. Еще нынче ночью Прагу может осадить императорская армия. Если они не придут ночью, завтра они определенно будут здесь. А после…
Глубоко задумавшись, он сидел при мигающем свете свечи, пока его размышления не нарушил последний гость.
Пришел молодой доктор Адамек.
— Почему ты здесь, Вавринец? На кого же оставил жену? — спросил Есениус.
— Мне нужны вы, ваша магнифиценция, — взволнованно ответил Вавринец. — Вы должны уйти. Вам грозит опасность. Немедленно уходите!
Грустная улыбка осветила озабоченное лицо Есениуса.
— Я не могу бросить университет на произвол судьбы, как капитан не может оставить корабль во время шторма. Собственно, мы тут даже не знаем, что делается в городе…
— Страшные вещи. Точно близится конец света. Говорят, на Белой Горе остались целые горы трупов и среди них несметное количество раненых… Без помощи. Те, кто мог передвигаться, добрались сами или с помощью своих здоровых товарищей до Праги. Некоторых привезли на лошадях… Остальные там. Крижовницкий госпиталь переполнен. Раненые лежат буквально один на одном. И никто не заботится о них… Это страшно!
Есениус, ошеломленный известием о бегстве короля Фридриха, опомнился. Слова доктора Адамека потрясли его. В нем заговорила совесть. Заговорил врач.
— Ты говоришь, никто не заботится о раненых в госпитале? Ради бога, почему? Ведь там есть врачи и фельдшеры.
— Да, только теперь мало кто решается выйти из дому. Каждый боится за себя. И врачи. Только доктор Борбониус в госпитале Но он не может справиться один.
— Я отправлюсь туда, — быстро решил Есениус. — Пойду в госпиталь.
Никто из профессоров не противоречил. Они одобрили решение ректора, хотя некоторые считали, что лучше бы ему подумать о себе. Но не решались сказать об этом, чтобы не ухудшить и без того тяжелое состояние Есениуса.
