Она спустилась к нему в хорому, села против него, стала смотреть ему в глаза — то как будто признает, то как будто нет. Тщетно укорял ее Телемах. «Если он действительно мой муж, — сказала она, — то у нас есть примета». Настала ночь; Одиссей вздохнул. «Что же, постели мне ложе здесь», — сказал он Евриклее. «Да, — подтвердила Пенелопа, — вынеси ему сюда из терема его кровать». — «Мою кровать? — удивился Одиссей. — Как же она ее вынесет, когда одна ее ножка — пень маслины, глубоко запустивший свои корни в почву?» Тут только Пенелопа бросилась ему на шею. «Теперь я убедилась, что ты — Одиссей, — сказала она, — это была та тайная, только нам с тобою ведомая примета».
На минуту засияло счастье, но только на минуту; впереди была еще гроза. Отцы убитых женихов узнали про постигшее их несчастье; вместо того чтобы пенять на себя, что они не удержали своих сыновей от насилия, они стали возбуждать народ против Одиссея. «Хорош царь, — говорили они, — всю свою рать растерял на войне и в странствиях, а теперь, вернувшись, истребил и подросшую силу страны». Не желая, чтобы его городской дворец стал предметом нападения, Одиссей со своими верными слугами удалился к загородному хутору, занимаемому его престарелым отцом Лаэртом. Велика была радость старца — уж не думал он когда-либо в жизни увидеть своего сына. Но время не ждало: вражий отряд, предводительствуемый отцом Антиноя, приближался к хутору. И тут бы опять произошло кровопролитие; уже пал отец Антиноя, пораженный копьем Одиссея. Но голос благоразумия восторжествовал; посредником явился старый Ментор… если только это не была опять Паллада в его образе. Был заключен мир.
Одиссей был признан царем, и для Итаки опять настали счастливые времена.
Под мудрым правлением Одиссея расцвел и его дом, и вся страна. Роскошные дары феакийцев возместили убытки, причиненные бессовестным хозяйничаньем женихов; его же работу благословили боги — и Зевс, и Деметра, и особенно Паллада. Один по-прежнему оставался ему враждебным: это был Посидон. Одиссей помнил пророчество, данное ему некогда на том свете Тиресием о том, как ему замолить гнев ретивого бога морей; и для этого ему пришлось бы опять покинуть его любимую Итаку, опять стать странником и скитальцем. Удивительно ли, что он откладывал время этого нового подвига?
Годы шли; Лаэрт тихо скончался. Телемах возмужал и стал способен управлять самостоятельно и царством и домом. Тогда наконец Одиссей решился исполнить лежащий на нем долг совести. Поставленная ему Тиресием задача состояла в следующем: ввести почитание Посидона среди людей, совсем не знающих моря. Он велел переправить себя в лодке к берегу Эпира, а затем, взяв весло на плечо, пошел дальше в глубь материка. Встречные смеялись над ним: «К чему ты тащишь это весло?» Он молча шел дальше. Но вот наконец встречный путник спросил его: «Что это за странная лопата на твоем плече?» По этому вопросу он признал, что эти люди, очевидно, не знают, что такое море. Он воткнул весло в землю и, собрав народ, совершил торжественное жертвоприношение в честь Посидона. Этим он себя очистил перед ним. Теперь можно было вернуться в Итаку.
Но в Эпире находилась также и бурная Додона, славная оракулом Зевса и Матери-Земли; захотелось Одиссею узнать от пророков вещего дуба, какая ему предстоит смерть. Тиресий ему и об этом кое-что сказал: «Смерть тебе будет от моря, безбольная, после долгой старости, и счастливы будут народы кругом»; но он этим не удовольствовался и своей пытливостью навлек на себя новое горе.
В Додоне он получил поистине страшный оракул: «Ты умрешь от руки твоего сына». Это было истинным проклятием: принять смерть от самого любимого в мире человека, пятная и его самого, этого чистого душой, безгранично его любящего Телемаха, пятном отцеубийства! Нет, лучше оставаться вечно изгнанником, отказываясь от дорогой родины! Одиссей с тех пор уже не покидал Эпира; с его умом и деловитостью он для всех был желанным гостем, везде находил друзей. Так прошло много лет горестной разлуки с отчизной.
Но вот и он состарился; тоска по родине все сильнее и сильнее его глодала. Умрет он — «и будут счастливы народы кругом». Какие? Чужие, не итакийцы; а между тем он мог бы именно своим принести это счастие, если бы вернулся домой. Не выдержала душа; он бросил своих эпирских хозяев и на лодке опять вернулся в Итаку.
И опять никто его не узнал — так оно и лучше. Надо сначала убедиться, в каком положении дела и как отнесется царь Телемах к возвращению своего старого отца. Он приходит в свой дом; ему навстречу почти столетняя старушка, все та же няня Евриклея. «Узнаешь?» О, да, узнала; не надо преждевременно давать знать другим, пусть сначала пройдет хотя эта ночь. Она стелет ему ложе в странноприимном покое. Телемах не особенно удивлен приходом нового гостя: таких всегда бывает много, их дом гостеприимен. Пусть Евриклея, если хочет, поухаживает за ним: он рассказывает ей о себе, обо всем, что он извещал за время своей новой разлуки.
Чу… затрубили тревогу. Что случилось? Какие-то морские разбойники нагрянули на страну. Надо выручать; Телемах вооружает свою рать; со своими идут и гости — это естественная благодарность за гостеприимство. И принятый Евриклеей странник тоже не так уж стар, чтобы не участвовать в общем деле. Все спешат на взморье; происходит жаркая стычка, но итакийцы побеждают. Враги отчасти перебиты, отчасти взяты в плен; в числе последних и молодой атаман. Из своих же не погиб никто… Подлинно ли никто? Да, никто, если не считать вчерашнего странника: он тяжело ранен стрелой атамана. Евриклея в ужасе всплеснула руками: «Боги! Ведь этот странник — сам Одиссей!»
Вносят раненого и приводят убийцу: все собираются вокруг одра умирающего. Слава богам, рука Телемаха чиста: Одиссей не от нее принял смерть… Слава богу? За что? За то, что они лживым оракулом отравили ему последние годы существования, разлучили его с родиной и семьей? Нет! «Послушайте, Телемах и прочие — и пусть умолкнет навсегда славословие додонского бога! Мне было предсказано, что я приму смерть от руки сына; ради этого предсказания я жил все время вдали от моей отчизны. И что же? Телемах чист передо мной, а мне убийца — вот этот чужой разбойник!»
Молодой атаман, весь бледный, обводил присутствующих блуждающими глазами; теперь он пал на колени перед умирающим. «Если ты — Одиссей, — сказал он дрожащим голосом, — то додонский оракул был прав, а я — проклятый отцеубийца. Узнай, несчастный, узнайте все — перед вами не чужой разбойник, а Телегон, сын Одиссея и Цирцеи!»
Все умолкли; Одиссей откинул голову. «Телегон!» Со слезами, с рыданием рассказал ему юноша о своем рождении, о своей жизни на волшебном острове, о том, как выросши, он пожелал отправиться на поиски отца, Цирцея охотно согласилась. Товарищей набрать было нетрудно: она просто возвратила человеческий образ пятидесяти обитателям своего зверинца, они смастерили себе корабль и отправились в путь. По дороге нужда заставляла их не раз добывать себе припасы разбоем; так и в последнюю ночь, которую они провели на Итаке, не зная, что это она.
Одиссей слушал его; ему казалось странным, что его рана не причиняет ему никакой боли. Какая-то сладкая дрема исходила из нее, распространяясь мало-помалу по всему его телу. Это напомнило ему пророчество Тире-сия про ожидающую его безбольную смерть. Но «от моря»: как понимать это слово? Он сказал Телегону и про это вещание. «Тиресий тоже был прав, — пояснил Телегон. — Моя мать, Цирцея, сама мне приготовила мои стрелы, их острие — ядовитая кость морского ската. Ты подлинно принял смерть от моря, хотя поразила тебя рука твоего сына». — «Нет, мой сын, — тихо сказал Одиссей, — ты невиновен, и я снимаю с тебя скверну отцеубийства». С этими словами он тихо скончался.
Ему были справлены торжественные похороны — и с тех пор его могила стала источником благодати для всего острова. Больные находили у нее исцеление, несчастные и сомневающиеся — добрый совет. В дальнейшей истории Эллады нет более речи о маленькой Итаке, тем лучше для нее. Ее забытый народец счастливо жил на окраине греческого мира, никого не обижая и не обижаемый никем.
Есть еще предание, что Телегон, ласково принятый своим старшим братом и законной женой своего отца, уговорил их оставить Итаку и вместе с ним отправиться на остров Цирцеи для вечной блаженной жизни. Так царство сказки приняло всю семью многострадального героя; его ворота запахнулись за ними, предоставляя остальным смертным бороться и бедствовать, побеждать и страдать — одним словом, испытывать всю ту судьбу, о которой у нас будет речь во всем дальнейшем повествовании.
Иресиона
Аттические сказки
