Михайлова стали обволакивать посулами. Он продолжал молчать — прожжённый конспиратор, он знал истинную цену обещаниям врага.
— Молчите? Бог с вами — продолжайте. Нам, должен вам доложить, всё известно, — следователь улыбнулся. Улыбка была натужная, кривая. — Хотите я прочитаю вам некоторые выдержки из устава вашего Исполнительного комитета. Хотите?
— Как вам будет угодно, — буркнул Михайлов.
— Извольте: вот, — и он уткнулся в бумагу, лежащую перед ним. — «Исполнительный комитет должен быть центром и руководителем партии в достижении цели, поставленной в программе...»
Если бы он в этот момент взглянул на Михайлова, то заметил бы как тот переменился в лице. Но он продолжал читать, приблизив лист к самым глазам, как видно, по близорукости:
— «Все члены Исполнительного комитета признают безусловное подчинение большинству... Всякое имущество отдельных членов в момент их вступления делается безусловно и навсегда собственностью Исполнительного комитета...»
Оторвав глаза от бумаги, следователь с ехидством спросил:
— А вы тоже пожертвовали своё имущество на алтарь комитета?
— Читайте дальше, — угрюмо пробормотал Михайлов, — хотя это и не имеет отношения к делу.
— Похоже, вы рассердились. А напрасно. Я, Александр Дмитриевич, несмотря ни на что продолжаю питать к вам уважение, ибо талант должен быть уважаем, даже если это, извините, злодейский талант. Что ж, продолжим. Я вижу, что это чтение доставляет вам удовольствие.
— Вы угадали — не отопрусь.
— Сделайте милость. Продолжаю: «Член обязан хранить в глубокой тайне внутренние дела Исполнительного комитета... Все личные симпатии и антипатии, все силы и самую жизнь каждый член исполнительного комитета обязан приносить в жертву его целей...»
— Вот вы и принесли эту жертву, Александр Дмитриевич, — оторвался следователь. — Коли изволите вспомнить, один из героев вашего почитаемого литератора Чернышевского выразился о жертве, что-де она — сапоги всмятку. Дерзну навязать вашу жертву именно сапогами всмятку, то есть бессмысленной.
— Называйте как хотите — ваше право.
— Ну так я продолжу. Тут есть один любопытный параграф. Вот он: «Член Исполнительного комитета обязуется пробыть в составе общества впредь до осуществления его целей, т.е. низвержения существующего правительства...» Неужто вы так уверены, что вам с горсткой единомышленников удастся эта цель?
— Если бы не был уверен — не впрягся бы, — теперь он отвечал ровным голосом, вполне овладев собой.
— Что ж, если мне не удалось поколебать вас в вашей уверенности, очень жаль. Я должен вам объявить, что таковая цель — химера. Посему не стану читать дальше: всё-таки в этом утопическом сочинении более семидесяти параграфов. Подобные же сочинения ваших предшественников, в коих цинизм и кровожадность сочетаются с подобными же утопическими целями, были в своё время по указанию государя перепечатаны в «Правительственном вестнике». Дабы благонамеренные люди убедились в кровожадности и беспочвенности их сочинителей. Они извлечены из архива Третьего отделения и, кажется, принадлежат перу известного террориста Нечаева. И озаглавлены «Катехизис революционера». По-моему, вы многое из него перенесли в ваш устав и программу.
И он стал монотонно зачитывать отрывки из «Катехизиса...» «Первая категория — не отлагаемо осуждённых на смерть... по порядку их относительной зловредности, для успеха революционного дела так, чтобы предыдущие нумера убрались прежде последующих... Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта... К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергией, но пользующихся по положению богатством, влиянием, связями и силой. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями, опутать их, сбить их с толку, и, овладев, по возможности, их грязными тайнами, сделать их своими рабами...»
Категорий было множество. Заключался же «Катехизис...» призывом: «Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России».
— Не желаете ли выразить своё отношение к сему документу? — с язвительностью вопросил следователь. — Полагаю, что вы должны с ним солидаризоваться.
— Напрасно полагаете, — отрезал Михайлов, — мы не столь кровожадны, как вы думаете.
— Но свергать-то законную власть намерены насильственным путём, — не унимался следователь. — Коли государь дарует конституцию, а к этому идёт, вы всё равно полезете драться.
— Там будет видно, — уклончиво ответил Михайлов.
— А нам уже сейчас видно, что непременно полезете.
— Ошибаетесь, господин следователь. Мы не столь кровожадны, как вам представляется. Мы хотим лишь одного: облегчить жизнь народа.
— И государь этого хочет. И его министры того же желают. Но без крови, без убийств, которые вы возвели в политику.
— Око за око, зуб за зуб.
— Это мне бы следовало вам сказать. Ведь власть вынуждена прибегать к смертной казни, дабы пресечь акты террора и насилия. Но, я вижу, мы никак не договоримся, — следователь устало откинулся в кресле. — Вы, разумеется, достойный собеседник, но мы говорим на разных языках. Что ж, посидите, подумайте. Мы подождём — у нас есть время. У вас же его не так много — советую запомнить.
Тем временем охота за террористами разворачивалась всё энергичней, ибо энергичен был главный охотник — граф Лорис-Меликов. Он подстёгивал агентов многими посулами. На отличившихся сыпались награды, повышения в чине, прибавка жалования. Прежде, при других министрах, такого не водилось. А потому рвение охотников усилилось.
В один из дней, на очередном докладе государю — а Лорис был принимаем ежедневно, — он с некоторым смущением, к которому примешивалось удовольствие, сообщил о изловлении чиновника, внедрившегося в самую глубь охранной службы: сначала в Третье отделение, а потом в департамент полиции.
— Что ты говоришь? — изумился Александр. — Этого не может быть!
— Может, Государь, то есть было. При ротозействе прежних начальствующих особ, при беспечности подчинённых им чиновников и не такое могло быть. Я со всем тщанием расследовал все обстоятельства.
— Ну-ка, ну-ка, — лицо Александра порозовело, что было признаком и волнения и интереса.
— Оказывается, его рекомендовала некая Анна Петровна Кутузова, содержательница меблированных комнат, оказывавшая департаменту важные услуги. Она залучала в постояльцы молодых социалистов, выведывала у них сведения об их противоправительственных деяниях и сообщала по начальству. И вот сей провинциальный чиновник, дотоле служивший писцом где-то в Симферополе, явился в поисках должности в Петербург и представился ей как решительный противник, даже враг революционеров. Притом так убедительно, что она по прошествии некоторого времени решилась рекомендовать его на службу в Третье отделение...
— Ну-ну, — подстегнул Александр, — Как его?
— Клеточников. Николай Васильевич Клеточников. У этой в общем-то достойной дамы в отделении служил родственник по фамилии Кириллов, заведовавший третьей экспедицией, которая как раз и занималась политическим сыском. Поначалу ему положили оклад тридцать рублей, как секретному агенту. Но Кириллов, обольщённый его прекрасным почерком, вскоре повысил его в должности...
— Неужто без тщательной проверки послужного списка?
— Да нет: меня уверяли, что расследование прошлого означенного Клеточникова производилось по полной программе и заняло более полутора месяцев, и отзывы были получены самые благоприятные.
— Что же, только почерком он пленил?
— Изысканным обхождением да всем своим обликом. При очках — это тоже действует. Пленил он даму, как я выяснил, и тем, что поигрывал с нею в картишки и всё время оставался в проигрыше. А знаете, как женщины на это смотрят? Стало быть, порядочен, раз проигрывает.
— Эх, простота! Что же далее?
— А далее он принялся выдавать наших тайных агентов, внедрившихся в ряды террористов. Выдал, к примеру, рабочего Рейнштейна, который и был убит, предупреждал о готовящихся арестах... Словом, оказывал революционерам важнейшие услуги...
— Жестокий урок! — воскликнул Александр. — Вот что значит ослабить бдение! Да, виновные должны понести примерное наказание.
— Поздно, Государь. Как говорится, после драки кулаками не машут. Кириллова я уволил, хотя он весьма лестно аттестован. С сожалением должен признать, что попался-то означенный Клеточников совершенно случайно, не то продолжал бы по сей день свою вредоносную деятельность. Наши агенты вышли на некоего Колодкевича, который по розыскным данным принадлежал к преступному сообществу. Устроили на явочной квартире засаду. Клеточников в неё и угодил. Видно, знал о готовившейся акции и хотел предупредить собрата.
