ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
А. Пушкин
Итак, мы начинаем жить сначала. Мы – свободные граждане нашей любимой Родины... Правда, свобода у нас относительная – в больших городах нам жить не разрешается. После длительных рассуждений и взвесив все обстоятельства, мы принимаем решение. Остаемся пока жить в Воркуте, здесь у нас хорошо оплачиваемая работа, кроме того, здесь в нас никто не ткнет пальцем – «бывшие заключенные», в Воркуте все бывшие... Ну и конечно, будем стараться заработать как можно больше денег, тысяч сто-двести, даже если для этого потребуется задержаться здесь на пару лет. И потом с деньгами уедем куда-нибудь в Центральную Россию, в небольшой городок, купим себе жилье – домик или квартиру. Наш Вовик остается пока в Домодедове у «бабы Мани», но когда подойдет срок началу обучения в школе, возьмем его в Воркуту. Хотя для ребенка климат здесь отвратительный, но что же делать?
А Мира не переставала думать о судьбе своей матери Нины Владимировны Уборевич. Вдруг она содержится где-то в колымских или карагандинских лагерях, а главное, жива ли? Мы тогда толком еще ничего не знали, и я принялся писать запросы во всевозможные адреса, ну и в Москву, конечно. Написал я и о своем отце и мачехе, и вскоре стали приходить ответы и, как ни странно, самые противоречивые: напишите туда, напишите сюда... Мира даже воспрянула духом, а вдруг и в самом деле мама еще жива... Наконец я получил справку об отце – «дело его прекращено за отсутствием состава преступления» и выписку о дате и причине смерти, в которой все было неправда: там, например, было написано, что отец умер в 1943 году от воспаления легких. А на самом деле, как я потом выяснил, отца расстреляли сразу же после ареста, и никакого следствия и суда не было... Мою мачеху Зинаиду Антониновну Боровскую тоже посмертно реабилитировали, таким образом, моя семья полностью очистилась от кагэбэвской мерзости, правда, в живых остался один я...
Написали мы с Мирой и в Москву, в Верховный суд, с просьбой пересмотреть дело ее отца. Мы тогда еще не знали, какую подлую роль сыграли «конники» Ворошилов и Буденный в деле осуждения Тухачевского, Уборевича, Якира и других создателей Красной Армии и выдающихся полководцев революции...
Но эти все хлопоты еще впереди, а пока мы едем в автобусе мимо Воркутинских шахт № 29, № 7, № 6 и «Предшахтной», едем по пустынной тундре в яркий, солнечный и теплый день и приезжаем наконец домой, на Первомайскую, дом № 5, где стоит дым коромыслом, нас ждут друзья, которые ближе нам любых родственников, которых, впрочем, у нас нет совсем... По-студенчески просто накрыт стол, у нас еще нет никакой сервировки, кроме того, в те дни, как часто бывало в Воркуте, в магазинах, кроме шампанского и спирта, не оказалось никаких напитков, в силу чего все приходящие с поздравлениями приносили одну или две бутылки с шипучим. Пришли к нам Михаил Иванович Сироткин, Юра Шеплетто, Галя Рубина и ее чудесная, милейшая, всеобщая любимица мама – Мария Васильевна Рубина, с 40-й шахты приехали Абрам Зискинд, Александр Давидович Гуревич, ну и конечно, Илларий Георгиевич Цейс. Люди шли и шли... Не пришли только те, кого увезли в Москву на переследствие (Эминов, Мухин, Михайлов и еще кто-то), либо не имевшие пропусков. Все наши гости, и мы конечно, были в очень хорошем расположении духа и смеялись весело, от души. Иногда к нам на огонек заходили и соседи по бараку, тоже все бывшие заключенные, и снова оглушительно хлопали пробки и отскакивали от потолка – заморозить шампанское мы не могли, ни у кого не было холодильников. Следующий день был воскресенье, и народ к нам повалил с утра. Шли до самого вечера, так много было у нас друзей, и все радовались за нас, обнимали и целовали, поздравляли с законным браком и желали долгого счастья. И снова пробки летели в потолок... Правда, пить шампанское приходилось из простых стаканов и кружек. Через пару дней, убирая нашу конурку, я вытащил из углов несколько десятков пустых зеленых бутылок.
С 40-й шахты к нам частенько стали наведываться Зискинд и Гуревич, заключившие между собой «конвенцию детей лейтенанта Шмидта», что посещать они нас будут по очереди, чтобы не чрезмерно обременять Мирочку, которая изо всех сил старалась угостить вкусненьким «бедненьких заключенных». Оба они имели уже пропуска и с нетерпением ждали реабилитации.
Мира настойчиво уговаривала меня не приступать к работе немедленно, отдохнуть немного, прийти в себя. Я все же решил не отдыхать и в понедельник утром поехал оформляться на 29-ю шахту, где меня ждали Лев Курбатов, мой кульман и шкаф с чертежами. Все было просто в те годы, и меня оформили на работу за какой-то час с небольшим, в милиции прописали за полчаса, а наш брак в ЗАГСе зарегистрировали еще быстрей... В тот же день я вступил в профсоюз горняков и стал полноправным членом своего социалистического отечества...
Одно только плохо – на работу я должен был ездить на автобусе, но автобусы ходили, естественно, с перебоями, стоишь, стоишь на остановке и не знаешь, приедешь домой в конце концов или нет... И если летом ездить на работу еще было можно, то зимой эта езда становилась просто мучительной. Автобусы не отапливались, по засыпанным снегом дорогам ползли, что называется, еле-еле, окна покрывались толстым слоем пушистого инея. Единственную дорогу к шахте № 29 в пургу совершенно заносило, и жди, пока ее расчистят машинами...
Мы с Мирочкой были очень заняты, она после работы ходила на занятия в заочный институт и занималась до одиннадцати-двенадцати часов вечера, а я приезжал с шахты домой часов в восемь-девять вечера, готовил на электроплитке немудреную еду и шел встречать Миру. В ту зиму наше гуманное правительство объявило амнистию заключенным и выпустило из тюрем огромное количество уголовников, но осужденных по 58-й статье не освободили. Поражала недальновидность акции подписания амнистии ворам и бандитам. Освободившиеся уголовники заполонили Воркуту и рабочие поселки, и жить стало просто опасно... Круглые сутки темень, пурга, снежные заносы – все благоприятствовало бандитам, и они без зазрения совести грабили, убивали, насиловали... Мы, например, здоровенные мужики, с работы в город ездили небольшими группами, вооружившись металлическими дрынами с гайками, а некоторые даже и колами... Потом случаи нападения вдруг повсеместно прекратились. Говорили, что жены шахтеров отправили в Москву коллективное письмо с требованием оградить их мужей от преступников, и Москва прислала в Воркуту большой отряд шикарно одетых оперативников с пухлыми портфелями, и когда на них нападали соблазненные коричневыми «шкурами» уголовники, оперативники убивали всех нападавших прямо на месте, без суда и следствия... В России такие методы, видимо, только и эффективны... Вскоре стало тихо, но встречать Мирочку я все же ходил ежедневно, я ничему и никому не верил...
В конце 1956 года Л. В. Курбатов не поладил с главным инженером шахты Гуляевым, перевелся обратно в Проектную контору и переселился в город. Мы все были огорчены уходом Курбатова, на его место назначили маркшейдера шахты, тоже бывшего зыка, Николая Петровича Ищука, с которым я работал тоже более-менее успешно, если бы не случай, заставивший меня задуматься и насторожиться. А произошло вот что. Меня вызвал главный инженер шахты и приказал подготовить расчеты и чертежи для установки новых, более мощных главных вентиляторов шахты. Более мощные вентиляторы потребовали и более мощных электродвигателей, и мне пришлось рассчитать и спроектировать для них новые фундаменты. В такой работе ошибок быть не может, и я лично провел все замеры и все рассчитал сам. Листы ватмана и бумаги с расчетами я передал Ищуку. Новый фундамент стали делать немедленно – главный нажимал... На следующий день я заболел гриппом, слег с высокой температурой и провалялся в постели целую неделю. Для сохранения чертежей в архиве Ищук приказал нашему технику литовцу скопировать их и затем отсинить в нескольких экземплярах. Кальки проверять Ищук не стал, а синьки передал прорабу-строителю. Фундамент залили особо прочным бетоном и через несколько дней начали монтировать первый из двух огромных электромоторов. Тут же выяснилось, что отверстия для метровых анкерных болтов сделаны не там, где следует, а сдвинуты на 500 миллиметров. Пришлось рубить вручную особо прочный бетон и заливать фундамент заново. Ищук получил страшный разнос от начальника шахты и главного инженера. Коля пришел прямо-таки в красное бешенство и сгоряча заявил начальству, что это Боровский наврал при проектировании новых фундаментов и что, как только Боровский появится на работе, он убьет его собственноручно. Но мой непосредственный начальник Г. А. Кесс, зная мою аккуратность и дотошность, засомневался, что ошибка допущена мной, и потребовал показать ему мои ватманы. Когда сличили кальки с ватманами, выяснилось, что техник вместо 800 миллиметров написал 300. Тут уж гнев Ищука со страшной силой обрушился на бедного литовца, и тот в общем скандале и матерном крике схлопотал от Ищука пару раз по «фотографии». Через несколько дней я появился на шахте, и мне весь страшный скандал изобразили в лицах, а бедный литовец, показывая пальцем на здоровенный фингал под глазом, тихо повторял:
