— Все это произошло у берегов Аракса, — заметил один из лекарей. — Отчего не предположить, что отцеубийца бросил труп отца в волны Аракса, чтобы скрыть свое преступление.
— Нет, такой безжалостности Самвел не допустил бы, — сказал больной, — он способен убить, но не надругаться над трупом отца.
— И я того же мнения, — Сказал Хайр Мардпет. — Самвел, этот благонравный и меланхоличный юноша, строг и великодушен, как его отец. Из персидских юношей не тронут ни один. С мальчиками он не захотел биться. Сами юноши мне рассказывали, что когда люди Самвела, как звери, разбрелись по острову, убивая наповал каждого встречного, мальчикам они предоставили возможность бежать.
— Вызывает недоумение то, что не найдена лошадь убитого, — заметил полководец Карен.
— В этом нет ничего удивительного, — ответил Хайр Мардпет. — Быть может, кто-нибудь из людей Самвела во время общего смятения сел на нее и ускакал.
— Весьма возможно, — сказал полководец Карен. — Со мной случилось то же самое. Никогда, ни в одной войне я не терял своего коня, а на этом острове потерял. Можете себе представить, как? Мне встретился дядька Самвела, это вероломный старик, которого зовут Арбак. С неожиданной дерзостью он напал на меня и ударом копья убил коня. Я оказался пешим. Мне оставалось только одно — выбить его из седла и воспользоваться его лошадью. Но он с такой яростью единоборствовал со мной, что, только отправившись на тот свет, оставил мне своего коня.
Карен стал подробно описывать свое единоборство с Арбаком. В его рассказе, кроме бесстыдного вранья, значительное, место было уделено самохвальству. Каким обманным способом ему удалось захватить лошадь старого Арбака, читателю уже известно. Возвращение Карена в стан на чужом коне было достаточным доказательством того, что он в этой схватке не проявил никакой доблести.
Больной не слушал. Голова его, возбужденная лихорадочным жаром, в эту минуту была занята мыслью об исчезновении князя Мамиконяна, вызывавшем разные предположения. Хайр Мардпет, скрыв от Меружана известие о том, что Ваган убит и его тело находилось уже в стане, не только не облегчил состояние больного полководца, но, наоборот, вызвал в нем ряд тяжелых размышлений. А вдруг сын сумел склонить на свою сторону отца и оба они вместе бежали? Каковы были бы последствия такого бегства, если бы это было верно? Неужели князь Мамиконян мог оказаться таким низким изменником, после того, как связал себя крепкой, нерушимой клятвой? Неужели он изменил своему другу и сподвижнику?..
Пока Меружан был охвачен такими размышлениями, полководец Карен стал упрекать присутствующих в том, что они совершили большую ошибку, оставив стан и отправившись на охоту, несмотря на предупреждение магов, которые советовали им не трогаться с места. Предсказание сбылось, и они, отправившись на Княжий остров, попали в ловушку.
— Ошибка — это еще полбеды, полководец, — добавил Хайр Мардпет. — Хуже то, что нас сумели обмануть мальчишки. В этом смешная сторона дела.
Больной заволновался.
— Мальчики нам не чужие, Хайр Мардпет, мальчики наши родичи, сказал он разгневанным тоном, — Ты бы сам с радостью отправился с ними на охоту, если бы тебя пригласили. Но мы не пожелали обременять твоим присутствием предстоящее нам развлечение.
Ответ был довольно строг. В другое время, быть может, надменный евнух не стерпел бы таких слов. Но на этот раз он пощадил больного, который тотчас же отвернулся и уже больше не глядел на него.
Пока в голубом шатре Меружана велись такие тягостные разговоры и никто из собеседников не знал — порицать ли товарища или утешать его, пока все присутствующие в шатре пребывали в состоянии какого-то тяжелого уныния, — да, именно в это время вдали от стана, на одном из холмов города вдруг поднялся длинный шест с развевающимся на нем разноцветным знаменем. В стане еще не заметили этого, хотя утренняя мгла уже рассеялась и вся окрестность утопала и ярких лучах солнца. От утреннего нежного зефира знамя переливалось всеми цветами радуги и, точно злой дух, раскрывший свои цветные крылья, стремилось взлететь, низринувшись с высоты на стан, и, наведя на него ужас, уничтожить его.
Первым заметил знамя больной Меружан. Пристальным, тревожным взором смотрел он в ту сторону. Края знамени были обрамлены черным. Он сразу узнал изображение в середине и вздрогнул всем телом. Удар молнии не мог бы так подействовать на него, как этот цветной кусок ткани. «Жестокая старуха не перестанет преследовать меня», — подумал он, и опять по его бледному лицу пробежала та самая горькая усмешка, которая всегда появлялась у него в минуты душевного волнения. Для него все было уже ясно. Все его сомнения исчезли, в особенности, когда вошедший слуга доложил, что пришли послы и просят допустить их к князю.
— Пусть войдут, — сказал больной.
Хайр Мардпет не в состоянии был дальше терпеть, его возмутило безрассудство больного Меружана, даже не спросившего предварительно о том, кто послы и с какой целью они явились к нему.
— Ты всегда был таким неосторожным, Меружан, — наставительным тоном сказал он. — Твое самомнение не раз доводило тебя до беды. Как можно принимать послов, не зная заранее, кто они такие или для каких дел прибыли. Разве не может случиться, что кто-нибудь из них ударом кинжала нанесет тебе новую рану и во время бегства оставит свой труп у входа в шатер? Разве мало бывало таких случаев?
— Много было таких случаев, — спокойно ответил больной. — Но я уже знаю, что это за посольство.
— Откуда ты знаешь?
— А вот взгляните на тот холм. — Он указал на развевающееся знамя.
Взоры всех обратились туда.
— Знамя! — воскликнули все вместе.
— Знаете ли вы, что это за знамя?
— Не разберешь… Довольно далеко…
— Зато я вижу его совершенно ясно. Такое же знамя с крылатым драконом развевается сейчас над моим шатром. Это родовое знамя князей Арцруни. Кроме меня и моей матери, никто не имеет права поднимать это знамя. Раз оно показалось вот там на холме, значит, под ним стоит моя мать со множеством войск. И послы, без сомнения, идут от нее. Я должен их принять.
Все были сильно поражены и хранили молчание.
Гнев точно придал силы больному. Новая, неожиданная мука вытеснила невыносимую боль, которую он испытывая от раны, подобно тому, как один яд уничтожает другой. Он приподнялся и сел на постели. Слуга накинул ему на плечи легкий шелковый халат. Затем он обратился к присутствующим со словами:
— Вот видите, уважаемые друзья, только один день я не был в стане, лишь одну ночь разрешил себе поспать, а вы уже не сумели уследить, что делается вокруг стана. Мы осаждены врагами. И среди них мой самый большой враг — моя мать.
Присутствующие от стыда опустили головы, не находя слов для оправдания. Он обратился к слуге и повторил:
— Скажи, чтоб послы вошли.
У входа в шатер появились трое вооруженных с ног до головы почтенных старцев крупного телосложения и с большими бородами. Они низко поклонились, оставаясь стоять у шатра. Меружан узнал всех троих. Это были старые полководцы князей Арцруни.
При мысли о том, что послы матери застали его раненым в постели, гордый и себялюбивый князь чуть не задохнулся от гнева. Но вместе с тем в его огрубевшем, равнодушном сердце вдруг проснулось теплое чувство, когда он увидел знакомые лица, пробудившие в нем давно забытые воспоминания…
— Пожалуйте сюда, — сказал он приветливо, — садитесь.
Они вошли и сели на ковер у ложа больного.
Больной протянул руку к прохладительному напитку, налил его в серебряную чашу, поднес к дрожащим губам и, утолив жажду, обратился к пришедшим:
— Добро пожаловать! Надеюсь, что вы пришли ко мне с добрыми намерениями.
— И с добрыми, и с недобрыми, о храбрый Меружан, — ответил один из послов. — Ты, конечно, знаешь нас. Начиная с твоего детства, мы служили тому славному дому, к которому ты имеешь честь принадлежать. На теле каждого из нас имеются рубцы от сотен ран, полученных нами в многочисленных боях, в которых мы участвовали, чтобы свято хранить честь и славу твоего дома. За последнее время в дела нашей дорогой страны впутался злой дух и все в ней перемешал. Наши поля обагрились кровью, наши города покрылись пеплом. Междоусобная война, внутренняя борьба из общей превратилась в семейную. Сыновья восстают против отцов, отцы убивают своих детей. Мать отказывает сыну в милосердии и любви, а сын ни во что ставит заботы матери. Плач и стон, слезы и стенания стали уделом тех семей, в которых прежде царили любовь и счастье…
Больной снова протянул руку к прохладительному напитку, чтоб утолить жгучую жажду. Старый воин продолжал:
— Такая распря возникла и в мирном доме князей Арцруни, о храбрый Меружан! Ты, конечно, не забыл о том печальном приеме, который оказали тебе твои горожане, когда ты вступил в Хадамакерт и подошел к почтенному порогу дома твоих предков. Твоя мать закрыла перед тобой двери отцовского дома. Твоя жена отвернулась от тебя. Твои дети сказали тебе: «Ты нам не отец!» И ты, понурив голову, пошел обратно от порога этого древнего дома, тером и князем которого ты был. Твоя семья посмотрела тебе вслед и прослезилась… Она посмотрела тебе вслед так, как опечаленные друзья и родичи смотрят на опускаемый в могилу гроб… Сыплется земля, и мрачное: подземелье навеки скрывает усопшего от глаз его семьи… Так и твоя семья признала тебя умершим и погребенным, о храбрый Меружан! Умершим нравственно, умершим душой!.. И это было причиной той печали, которая охватила весь Хадамакерт. Двери были обиты черными полотнищами; на стенах висели черные флаги. Ты был мертв для твоих сограждан, ты отрекся от святой веры, которую почитали твои предки. Ты стал врагом той церкви, в спасительной купели которой был крещен. Ты изменил той родине, за незыблемость которой твои предки проливали кровь. Да! Ты погиб для твоей семьи и твоих горожан. Но тебя скрыли от их глаз не земля и не мрак могилы, а то несмываемое пятно позора, которым ты покрыл себя и светлое имя князей Арцруни…
