– А ты?
– Нет, нет, я далек от всего этого.
– У тебя другие интересы.
Иоаннит схватил Ла Фосса, оторвал от стены и повернул к портрету кардинала, ласкавшего своего незаконнорожденного сына. Потом он зашептал отцу Филиппу в ухо:
– Кристьен Пикар служит сводником у знати. Какие деликатесы он доставляет тебе?
– Пожалуйста, брат Матиас…
– Ты раскрываешь тайны, доверенные тебе на исповеди, а он платит за это мальчиками. Кристьен продает тебе мальчиков, и ты их покупаешь. Этим он держит тебя на крючке?
– Кардиналы в Риме доказали, что ни в Священном Писании, ни в сочинениях отцов церкви плотское познание мальчика не названо блудом.
– Это успокоит мою совесть, когда я перережу тебе горло.
– Господи, Господи!
Рыцарь снова швырнул священника к стене.
– Ты сообщил обо мне Кристьену, – сказал он. – Предупредил, что я сюда вернусь.
– Да, конечно. Я должен был сообщить ему, что произошло в доме д’Обре. Вы лучше других знаете, какой ужасной неожиданностью это для меня стало.
– Скажи мне вот что. Не случись сегодня мятежа, как восприняли бы люди случившееся в особняке д’Обре?
– Ограбление с убийством трудно скрыть.
– А если жертвы радикальные протестанты, кто стал бы их оплакивать, за исключением общины гугенотов?
– Трудно представить, что это вызвало бы серьезные волнения, – согласился Ла Фосс.
– Сержанты заодно с католическим ополчением, и поэтому расследование было бы формальным, а о преступлении скоро забыли бы.
Узел начинал распутываться.
– Им не нужна эта массовая резня, чтобы скрыть убийство Карлы, – сказал Тангейзер. – Оно уже было замаскировано под смерть случайного свидетеля. Кроме того, католичка, живущая в доме протестанта, не вызовет особой жалости. – Он вспомнил о Бернаре Гарнье и убийствах на Паперти. – Некоторые даже приветствовали бы это преступление – как очередное предупреждение не только гугенотам, но и любому католику, настроенному доброжелательно по отношению к ним.
Отец Филипп сгорбился, словно до него только что дошла ужасная правда.
– Не только предупреждение, – прошептал он.
– Объясни.
– Если бы все шло обычным порядком – то есть в адмирала Колиньи не стреляли бы и праздничная неделя закончилась балом у королевы, на котором, как и планировалось, прозвучала музыка, – то убийство Карлы и Симоны рассматривали бы как серьезный случай религиозной нетерпимости. То есть не просто проявление фанатичной ненависти к протестантам вообще, а неприятие королевской свадьбы, Сен-Жерменского эдикта, указа о веротерпимости и всей политики королевы…
Наконец Тангейзер понял.
– Убить символ, – пробормотал он.
– Совершенно верно. Гугенотская знать потребовала бы справедливости. И не просто повесить нескольких грабителей. Они никогда бы не поверили, что это дело рук обычных преступников. Симону даже не назовешь богатой. Колиньи давил бы на короля, требуя найти и наказать заговорщиков, но король не посмел бы. Не только фанатики, но и весь Париж против этого брака. Не получив согласия Папы, они пошли на хитрость, заставив кардинала де Бурбона совершить обряд. Таким образом, преступление поставило бы короля перед выбором: поссориться с Колиньи или поссориться с предводителями католической партии. Последние могут не одобрять его политику, но готовы за него сражаться.
– Очередная война.
Массовые зверства, захлестнувшие весь город, стали превосходной ширмой для сокрытия убийства Карлы – по крайней мере, так до сих пор думал Тангейзер. Но на самом деле все было ровно наоборот. Убийство символа – двух музыкантов, олицетворявших примирение между католиками и гугенотами, – потерялось среди тысяч смертей, хотя вряд ли это расстроило заговорщиков. Вместо многообещающей хитрости они получили войну на уничтожение, которой так жаждали.
Выступление на балу у королевы должно было состояться в пятницу вечером. До той поры графине де Ла Пенотье ничего не угрожало. Нет смысла убивать символ, пока он не стал таковым. Карлу и Симону планировали убить следующей ночью.
На подготовку преступления ушли не часы – будь это непредвиденная возможность благодаря массовой резне, – а месяцы. И самый подходящий случай – это бал у королевы, которую считали главной предательницей католической веры. Матиас не мог не признать изящества этого плана. Рец говорил ему, что Колиньи стал угрожать гражданской войной только последнюю неделю. Убийство символа примирения нарушило бы хрупкое равновесие. Поводом к предыдущим войнам послужили менее громкие события.
В убийстве Карлы не было ничего личного. Только политика. И она, и Симона – это пешки, которыми пожертвовали ради атаки на Екатерину Медичи и политику веротерпимости.
Но никто не ждал приезда мужа одной из пешек, даже она сама. Сам того не подозревая, мальтийский рыцарь поставил под угрозу план, который так долго вынашивался и исполнение которого было намечено на конкретную ночь.
За Орланду, единственным защитником Карлы в городе, следил служитель коллежа, на самом деле знавший, кто такой Тангейзер. Служитель предупредил Малыша Кристьена, который проследил за госпитальером до Лувра и, в свою очередь, предупредил Доминика Ле Телье. Доминик, импровизируя, попытался устроить так, чтобы его убили на дуэли, а когда из этого ничего не вышло, арестовал. Вероятно, до Орланду дошли какие-то слухи, и в него стреляли, чтобы сын не мог предупредить или защитить мать. Но почему его бросили в тюрьму, а не убили?
Узел распутался почти полностью.
Все это время Матиас оставался глух к своим инстинктам. Нет, хуже – он слышал их голоса, но предпочел не слушать. Нужно было приставить нож к горлу служителя коллежа, а вместо этого он пытался навязать свою волю городу. Из страха. Город пугал его, хотя иоаннит не отдавал себе в этом отчета. А потом высокомерие толкнуло его к разговору с Рецем, результатом чего стала массовая резня, отнявшая у него столько времени. Кстати, о времени. На сожаления его уже не осталось. Убийцы ждут. Тангейзер посмотрел на Ла Фосса.
– Клянусь кровью Христа, я ничего не знал о заговоре, не говоря уже об участии в нем, – простонал тот. – Вы должны мне верить.
– Верю. Кто у вас на посылках? Привратник?
– Бонифаций, служитель коллежа д’Аркур.
– Значит, Бонифаций? Скажи, кто такой Орланду?
– Орланду? Не знаю. Понятия не имею. Клянусь, я…
– А какова роль Марселя Ле Телье?
– Я вообще не знал о его участии, пока он не пришел ко мне вместе с Кристьеном. Я никогда с ним не встречался, хотя его репутация известна всем.
– Он фанатик? Один из «пилигримов»?
– Не знаю. Многие скрывают свои убеждения из страха перед королевой. На его должности это было бы разумно.
– Что сказал Марсель?
– Расспросил о нашем разговоре, который я ему передал. Клянусь, я отзывался о вас в высшей степени уважительно.
– И указал, что нужно делать с гробом.
– Да. Я отдал распоряжения насчет гроба сразу же после вашего ухода. Марсель приказал в точности следовать вашим пожеланиям, несмотря на то что тело…
– Он предупредил, что придут наемные убийцы, и ты должен их слушаться.
– Совершенно верно, только я не знал, что это убийцы, пока они не появились тут.
Пришла пора головорезам отрабатывать свое жалованье.
– Что еще ты можешь мне о них рассказать? – спросил Матиас священника.
Тот колебался, явно скрывая что-то важное.
– Если я умру, они не узнают, что ты мне помог. Если выживу, тебе придется рассчитывать на мою добрую волю.
– Кажется, Ле Телье хочет захватить вас живым, если такое возможно.
– Он сам это сказал?
– Нет. Я слышал, что эти люди рассуждали, как нужно стрелять, чтобы вас покалечить, но не убить.
– Скоро им придется распрощаться со своими желаниями.
Тангейзер расправил отвороты сапог, так что они закрыли пах.
– Если получится взять вас живым, они собирались отвезти вас в таверну «Слепой волынщик» – логово преступников, насколько я знаю. Если нет, принести туда вашу голову.
– Ты уверен, что их пятеро. Ты их видел. Ты видел их в церкви.
– Да, пятеро. Я уверен.
Госпитальер приставил кинжал к горлу Ла Фосса. Тот пустил ветры.
– Ты будешь первым священником, которого мне придется убить.
– Пожалуйста, брат, прошу вас…
– Если попытаешься их предупредить, умрешь первым.
– Клянусь. И еще тело. Я должен кое-что сказать вам о теле…
– Тело подождет. Иди со мной, только молча.
Рыцарь вытолкнул отца Филиппа из комнаты к двери в коридоре. Если он правильно запомнил, до церкви было футов двадцать, а до комнаты – около десяти.
Теперь Матиас говорил очень тихо, на ухо священнику:
– Стань лицом к двери, вплотную. Вот так. Теперь подними обе руки над головой. Прижми ладони к двери, одну на другую. Но не толкай дверь.
Ла Фосс подчинился. Руки у него тряслись.
– Зачем? – прошептал он.
