Ушаков усмехнулся:
– Здесь уже, вероятно, дело в английском языке, сударь.
– Да нет же, совсем нет! Мы думаем, что позднее часть ваших кораблей могла бы взять на себя блокаду!
Теперь Ушаков не сомневался, что англичане ни за что не хотят пускать его к Мальте, и решительно заявил:
– Мы охотно возьмем на себя блокаду.
– Это было бы великолепно, господин адмирал! – не сумев скрыть смятение и тревогу, быстро согласился посланник. – Я сам, клянусь Богом, не желал бы ничего лучшего. Но святое дело справедливости, освобождение Неаполитанского королевства, еще не завершено. Корона еще не возвращена законному государю. Страна вся в огне, зажженном неистовыми якобинцами. Войска генерала Шампионнэ еще стоят в Риме и Папской области!..
Однако на русского адмирала, как видно, не произвели впечатления слова, сказанные английским посланником, ибо Ушаков, к изумлению Гамильтона, спокойно ответил:
– Отряды русских моряков совместно с войсками кардинала Руффо уже очистили от неприятеля все владения его величества короля.
Тогда Гамильтон оглянулся и, понизив голос, заговорил с неожиданной, не свойственной ему поспешностью. Италинский едва успевал переводить:
– Вы не знаете всех обстоятельств и сколь все непрочно!.. Мы скрываем от короля опасность положения!.. Если бы адмирал Брюи явился перед Неаполем, даже вашим храбрым солдатам не удалось бы удержать города!.. Его величество не решается испытывать провидение и возвратиться в Неаполь! – горячо шептал английский посланник. – Разврат, посеянный французами, пылает, как пожар, в людских сердцах! И никакие примеры еще не в силах восстановить спокойствия! Вся надежда короля на вас и ваши корабли!
– Что подразумеваете вы, сударь, под примерами? – осведомился Ушаков.
– Законное наказание изменников, преступивших свой долг по отношению к своему государю! – без колебаний произнес Гамильтон.
Бледные тонкие губы Нельсона сложились в недобрую усмешку. Наконец-то он дождался момента, когда мог сказать русскому адмиралу то, что давно хотел:
– Мы пришли сюда не для того, чтобы спасать якобинцев, – высокомерно заявил он, – а для того, чтобы истреблять их!
– Я имею повеление изгнать якобинцев, – отвечал Ушаков. – Но я не брал на себя задачи истребить их. Подобные действия могут вызвать одно лишь содрогательство в душах всех просвещенных людей и не доставят спокойствия королевству. Я немедленно буду ходатайствовать перед их величествами королем и королевой неаполитанскими о генеральном прощении всех приверженных к якобинским терминам.
Гамильтон снова сжал руку Нельсона, но теперь больше для собственного успокоения.
– Бывают обстоятельства, которые требуют суровых мер, – сказал он после мгновения замешательства. – Мир далек от совершенства.
– Я не требую от него совершенства, а только немного разумности, – спокойно проговорил Ушаков. – Что же касается Мальты, то мы возьмем на себя ее блокаду.
…После визита к Ушакову Нельсон и Гамильтон отправились на корабль Кадыр-бея.
Наступил вечер, на берегу загорались огни, и весь рейд был опоясан блестящей чешуей, как будто у подножия горы Монте-Пеллегрино кольцом свернулась гигантская змея. Ветра совсем не было, от воды шло приятное сонное тепло. На кораблях зажигались сигнальные фонари, и отражения их на спокойной глади моря походили на длинные отточенные клинки.
Адмиральский катер быстро двигался среди массы судов и только однажды затабанил, когда из-за корпуса неаполитанского фрегата неожиданно вынырнула шлюпка.
Лорд Гамильтон дремал, как с ним всегда случалось после обеда. Единственный глаз Нельсона все еще глядел на фонарь на мачте «Святого Павла».
– Сэр Уильям! – окликнул адмирал Гамильтона. – Сэр Уильям, вы слышите, меня?
– Слышу, любезный друг. Слышу! – отозвался посол, не поднимая век.
– Мы с вами должны немедленно отправиться к королю. Пусть он решительно потребует от адмирала Ушакова, чтоб тот выполнил обещание императора Павла оказать помощь Неаполитанскому королевству и дать возможность законному королю вернуться в свою столицу. Дело идет о чести и безопасности короны.
– Да, необходимо настоять, чтоб русская эскадра шла к Неаполю. Мальта должна остаться за нами.
Узкие улицы Палермо начинались прямо от пропахших рыбой и смолой пристаней. Дальше над городом поднимались стрельчатые своды собора святой Розалии. Его угрюмые жесткие линии, уходящие ввысь, напоминали о том, что возлюбивший Бога должен ненавидеть мир.
Такой же невеселый вид имела башня Торре-Пизана, построенная еще норманнами. Попечениями королевы, которая старалась создать себе репутацию покровительницы наук и искусств, в башне была устроена астрономическая обсерватория. Однако водворенный там астроном, за неимением нужных приборов, наблюдать ход небесных светил не мог и в ожидании лучшего будущего держал в обсерватории голубей.
В то время, когда несколько шлюпок с турецкими матросами приставали к берегу, астроном только что выпустил своих питомцев, как будто кинул в небо горсть тыквенных семян.
Выпрыгнув на пристань, матрос Абдулла поскользнулся на раздавленной оливке и сразу захромал. После раны, полученной им при осаде Корфу, правая нога его стала тугой и непослушной. Сразу вспотев от боли, Абдулла торопился за своими товарищами. Он обычно боялся оставаться один в чужих городах, где с ним не раз случались неприятности.
Но сейчас Абдулла твердо верил в пристрастие к себе Магомета, потому что его били палками за весь поход всего три раза, тогда как другие получали экзекуцию по крайней мере раз в неделю.
Матросы не хотели ждать Абдуллу. Они спешили за табаком, которого давно не было на кораблях.
Абдулла один заковылял к базару, когда его неожиданно обогнал Кара-али, лоцман с корабля адмирала Фетих-бея. Он почему-то рассмеялся прямо в лицо Абдулле, что совсем не полагалось почтенному турку.
– Ты что отстал от своих? – спросил он. – Уж не хочешь ли бежать?
– Зачем бежать? – спросил Абдулла.
– Смотри, вздернет тебя на рею русский адмирал.
– Я не хочу бежать, – отвечал Абдулла в испуге.
Кара-али снова оскалил, как лисица, свои белые зубы и быстро свернул в один из узких переулков.
Абдулла часто видел русского адмирала в госпитале и даже говорил с ним, когда тот подходил к его койке. Абдулла теперь надеялся, что в случае какой-нибудь неприятности русский адмирал в силу давнего знакомства будет к нему снисходительней. Поэтому с самым легкомысленным видом он потыкал пальцем тунцов, лежавших в корзинке у торговца, и сказал пренебрежительно:
– Плохая рыба, ничего не стоит.
У женщины, продававшей медные кольца и серьги, он взял пару серег, взвесил их на ладони, и хотя женщина и не думала выдавать медь за золото, Абдулла сказал:
– Не настоящий твой товар, фальшивый.
Так проходил он около часа, осматривая товары и делая солидные замечания. Так как денег у него не было, то оставалось лишь всем пренебрегать. Он жалел лишь о том, что сицилийские торговцы не знали турецкого языка, а следовательно, не могли и почувствовать всей справедливости его оценки.
Кроме критики, Абдуллу занимали женщины. Он только дивился тому, какое несметное количество красавиц создал Бог. С тех пор как Абдулла попал на корабль, прошло около двух лет. За это время он видел женщин только издали, и чем больше проходило времени, отделявшего его от семьи, тем красивее казались ему женщины, встречавшиеся в чужих странах.
И вдруг перед ним неожиданно остановилось такое дивное создание, какое можно встретить лишь в раю. Абдулла видел прекрасные розовые щеки, нежные, как спелые персики, блестящие голубые глаза и рот, как цветок. Абдулла никак не думал, что цветы могут смеяться, но рот смеялся, показывая чистейшие жемчужины зубов. Абдулла замер, пораженный. А женщина вдруг протянула руку и погладила его взъерошенные длинные усы. Абдулла радостно засмеялся, но не посмел даже шевельнуться. Грозный приказ на эскадре запрещал турецким матросам приближаться к женщинам чужих стран. А потому Абдулла продолжал неподвижно стоять, весь погруженный в восторженное созерцание.
Красавица неожиданно вскрикнула, отшатнулась и побежала по улице. Крик ее вился за ней, как лента. Абдулла невольно оглянулся, чтоб посмотреть, что ее испугало. Трое людей бежали прямо на него, размахивая чем-то похожим на палки. Из переулков и дверей домов выскакивали другие, и все устремлялись к Абдулле. Но он еще не понимал, что вся эта толпа бежит к нему, и с той же не успевшей исчезнуть радостной улыбкой глядел ей навстречу.
Вдруг страшный удар, от которого все почернело в глазах Абдуллы, обрушился на его голову.
Абдулла пошатнулся и невольно прикрыл голову руками. Тогда кто-то ударил его по рукам, и на лицо Абдуллы хлынула кровь. Он ничего не понимал и невольно пытался схватиться за пояс, где был засунут его кинжал. Но перешибленные, разом вздувшиеся пальцы его беспомощно повисли. К нему подскочил человек, в руке которого был зажат камень, и новый удар по голове свалил Абдуллу с ног.
