В конце концов решение было принято, и нарком подвёл итог:
— Посылаем Якушева и Потапова. Захарченко с мужем остаются в Москве. Отправлять не по советским командировкам, а дать отпуска и пусть лезут через окно на границе. Обязательно направить группу секретного наблюдения. Можно тех же ребят.
В коридоре закурили, и Ягода сказал:
— Умница нарком. Если по загранкомандировке кто-нибудь не вернётся, нас обвинят в пособничестве. А так — бежали.
Обычно Кутепову в канцелярию от Великого князя звонил барон Сталь, на этот раз генерал услышал в трубке голос барона Вольфа:
— Сегодня в Париж приезжают руководители «Треста» Фёдоров и генерал-лейтенант Потапов, — сообщил барон, — Его Императорское Высочество просил вас встретиться с ними раньше, чем он сам их примет. День приёма назначен — 5 ноября. Значит, у вас 4 дня. Фёдоров позвонит вам сегодня вечером.
Звонок барона — приказ, но разговор с «трестовцами» будет неприятный. После Михеева погиб полковник Масалин. А дела нет. Кроме политических донесений и разговоров о будущем перевороте. Если бы... Снова вперёд! Корниловцы, марковцы, дроздовцы... Существует два варианта нападения на СССР — польский и кавказский.
Кутепов вызвал Кривоного:
— Михаил Алексеевич, приготовьте оба варианта вторжения. Карты и расчёты. Чтобы всё было убедительно, чисто, понятно. Будем показывать гостям из Москвы. Учтите, что один из них генерал-генштабист.
— Слушаюсь, ваше превосходительство. Разрешите доложить: к вам генерал Скоблин.
— Приглашайте.
Красавец генерал. Талантливый и храбрый командир Корниловской дивизии. Любимец всей армии. Муж знаменитой певицы. Теперь, в штатском костюме, Скоблин как-то сжался, посерел, и глаза не сверкают так, как в те критические моменты боя, когда всё висит на волоске и он командует: «Корниловцы! За Россию! Вперёд!»
Кривский поставил коньяк, бокалы, лимон.
— Я так и не знаю, Николай Владимирович, истинной причины вашего увольнения, — сказал Кутепов. — Допытывался у Врангеля, но, кроме общих слов о дисциплине, ничего не услышал.
— Истинной причины и нет. Говорят, будто ему донесли мои критические замечания о нём. Разве это причина? Разве существует командир, о котором подчинённые не говорили бы критически. Сам-то он как Деникина мучил своими речами и письмами. Может быть, хотел сэкономить на генеральском окладе? Тогда денег у армии не было. Даже Лукомскому должность не нашли. А у меня Надя гонорары получает за свой голосок.
— Странно. Я убеждён, что вы займёте подобающее место в Русской армии.
— Когда? Когда армии не будет? К этому идёт. Франция признала СССР. О нас просто забудут.
— Есть люди, которые не дают забыть о нашем Белом деле.
— Я знаю: вы говорите о себе, о своей борьбе. Поэтому я к вам и пришёл.
— Если бы вы были молодым поручиком, я через несколько дней направил бы вас в Россию с заданием. А теперь вам придётся ждать, когда мы с вами вместе войдём туда во главе армии. Это обязательно произойдёт не позднее, чем через год.
— А молодёжь охотно идёт на задание в Россию?
— Да. И это хорошо. Жизнь русской эмиграция будет оправдана в том случае, если мы будем бороться за восстановление России и готовиться и действенному служению ей. Наш первый долг — всеми средствами помогать её дремлющим национальным силам. Надо их раскачивать, толкать на борьбу, вести пропаганду, заражать своей жертвенностью. Представляете, Николай Владимирович, они идут не в рядах своего полка, а в одиночку, за тысячи вёрст от своих соратников. Как бы ни скромны были задачи, ставящиеся «походникам», им всегда грозит смерть, но не в открытом бою, не на бранных полях, а в застенке, от руки палача.
— Тяжело, Александр Павлович, думать о том, что почти все, идущие туда, не вернутся, и каждый это сознает. Но вопрос в том, целесообразна ли их гибель, принесёт ли она пользу возрождению России? Я не знаю. И никто не знает. Мы говорим, что борьба идёт, а где она? Где победы в этой борьбе?
Самого Кутепова днями и ночами терзали эти мысли, и он вдруг видел себя в какой-то мутной реке, беспомощно бьющего руками по воде, но ни на сантиметр не продвигающегося вперёд. Да и впереди нечто неясное: мираж, иллюзия... Как и страх в бою, так и эти мысли он преодолевал усилием воли.
— Конечно, только говорить о борьбе — это мало, — согласился он со Скоблиным. — Меня часто спрашивают: идёт ли борьба? Многие думают, что борьба идёт только тогда, когда они знают, как она идёт. Я же могу вам сказать одно: время от времени мы все узнаем о благородных жертвах этой борьбы, но только та борьба успешна, о которой не знает никто. Надо идти к цели. Отчаяние — удел малодушных. Помните лозунг революционеров: «В борьбе обретёшь ты право своё» — эсеровский, кажется? Мой лозунг похож: в борьбе и только в борьбе мы обретём своё отечество.
Уходя, Скоблин говорил хорошие слова о том, что своей уверенностью Кутепов придал ему мужества для борьбы, но сказал это, наверное, только из вежливости. Чувствовалось, что не верит он в дело Кутепова. Пусть. Надо самому сильнее верить, тогда не будут сомневаться и те, кто идут за тобой.
И всё же, несмотря на усилия, состояние духа оставалось тяжёлым до позднего вечера, когда раздался ожидаемый телефонный звонок.
— Александр Павлович, добрый вечер, говорит Фёдоров.
— Добрый вечер, Александр Александрович.
«У этого Фёдорова-Якушева непривычные интонации, — подумал генерал, с которым никто никогда так не говорил — что-то искусственное, артистическое. Может быть, так и надо? Он же не начальник и не подчинённый, а представитель других людей. Так сказать, дипломат. Может быть, представитель ГПУ. Потому и управляет голосом как артист. К Савинкову тоже всё время приезжал некий «представитель».
— Отель Эксельциор недалеко от Гранд-опера вы, наверное, знаете, Александр Павлович?
— Найду.
— В понедельник 3-го вечером там будет занят для нас номер. На втором этаже, № 7. Я буду ждать вас в 10 вечера. Просили вам передать, чтобы вас никто не сопровождал. Даже охрана. За безопасность будем отвечать мы.
— Мария Владиславовна с вами?
— Нет. Она осталась дома.
— Почему? Она обязательно должна была приехать. Она — мой официальный представитель.
— Много разных причин. В том числе и финансовые. Мы с вами будем об этом говорить. Так я вас жду.
— Ждите.
Кутепов повесил трубку, преодолевая желание рвануть так, чтоб провод порвался. Не дождётся! Они приехали похитить его, как Савинкова. Марию оставили заложницей. Требуют, чтобы пришёл один и без охраны.
— Я в этом участвую последний раз, — сказал Пьер.
— Я тоже, — сказал Дымников. — Выйдет, не выйдет — всё равно бросаю агентство и куда-нибудь уеду. Например, в Южные моря. Последние месяцы работаем в убыток. Жизнь в эмиграции устоялась: не воруют, жёны не убегают, родственники не теряются, все нашли тех, кого искали, — вот и сыщики для русской эмиграции становятся не нужны. Но объект завтра мы должны взять. Если всё так, как рассказал Коля Мохов, для этого у нас есть все возможности.
— Ну, почему же не так, Леонтий Андреевич? — обиделся Мохов. — Я же плачу большие деньги человеку из охраны Николая Николаевича. А они всегда всё знают. Сказано: прийти одному и без охраны.
— Кто же их самих охраняет? — спросил Серж.
— Их охраняют, — сказал Мохов, — но они сами не знают, кто. Или из посольства — там сейчас в связи с ремонтом полно народу, или с ними невидимки ГПУ.
— Значит, принимаем план Воронцова. При выходе из отеля генерал или садится в такси к Мохову, или по безлюдной улице идёт к подземке. Серж и Пьер следят за ним завтра с утра и приходят с ним к отелю. Непредвиденные случайности есть.
— Леонтий Андреевич, — укоряюще сказал Мохов, — на то они и непредвиденные.
— И дважды их автором был ты, Коля.
— Леонтий Андреевич! — уже чуть не кричал Мохов. — Но если резина...
Ноябрьский вечер был мрачный, ветреный, слякотный, а улица, на которой стоял отель Эксельциор, далеко не Пигаль. Только шум близких Елисейских Полей несколько оживляет, а то вообще — глухая провинция. Вход в отель хорошо освещён, каждого входящего и выходящего можно тщательно рассмотреть. Кутепова они бы не прозевали. Автомобиль Дымникова стоял сзади такси «Рено» Мохова, а тот сумел занять место почти рядом с входом.
Отель небольшой, проживающих немного, входные двери открываются не так часто. Но вот уже 10 ровно, вот 5 минут...
Из отеля на улицу вышли двое, никуда не торопящихся. Один — высокий, можно было бы даже сказать стройный, если б не такой худой. На нём было модное пальто по фигуре и шляпа. Другой тоже в хорошем пальто и шляпе, но пальто сидело на нём неуклюже — не по росту или не по деньгам. Этот другой был ближе к Дымникову. Оностановился, закурил, повернулся лицом, и в ярком свете фонаря Леонтий узнал улыбающегося Клинцова. Вдвоём стояли, курили, о чём-то тихо разговаривали.
