Николай Задорнов - Капитан Невельской

Муравьев отдал Меглинскому приказание начать работы в горах на вновь открытом богатом месторождении и намыть там за лето пуды золота. Про эти пуды губернатор никому, кроме Перовского, решил отчета не давать. Все это для будущей Амурской экспедиции. Губернатор идет на риск, а Фролов ничего не мог приготовить!

«Оставить нас без коней, без одежды и проводников! — подумал капитан. — И грузы стоят… Да ведь это черт знает что! Он хочет, чтобы пожили в Якутске и поплясали на балах… Что же мы, в балаган явились? Привык к развращенным чиновникам, которые за пляской с хорошенькой дамой да за кутежом позабудут все…» Мысль о танцах вдруг разъярила капитана.

А Фролов смотрел хитро, лицо его приняло льстивое выражение.

— Вам была бумага, где ясно все сказано, — сказал Невельской. — Вы знаете суть возложенного на вас поручения? Как же смели вы пренебречь своей обязанностью?

У него мелькнула мысль, что Фролов, как и все они тут, может быть, еще не верит в открытия на Амуре.

— Позвольте, однако… — обиделся Фролов.

— Оставить нас без средств к исполнению долга! Как вы смели?

— Как вы сказали? — обиженно отозвался Фролов.

— Молчать! — крикнул Невельской так, что вздрогнули находившиеся в комнате городничий и исправник. — У вас все в развале! Это равно измене!

— Позвольте, позвольте…

— Под суд пойдете!

Корсаков, краснея, вмешался в разговор.

— Требования Геннадия Ивановича вполне справедливы!

— Как вы смеете мне в глаза смотреть после этого?

— Как смеете, я спрашиваю? — Невельской ударил кулаком по столу.

Он был сильно возбужден, Миша еще не видал его таким.

«Все прорвалось! — подумал он, втайне радуясь, что Невельской закатил такую „распеканцию“ бездельнику Фролову. — Областной действительно поступил гадко. Как можно было нам ничего не приготовить!»

Фролов полагал, что этакую уйму грузов сразу не перевезти, лошадей всех заготовить невозможно, что это дело нескольких лет, а не одного года, как желает Муравьев. Несколько сот лошадей с грузами двигались по тракту. Конечно, лошадей не хватает, во многих пунктах грузы лежат, но Фролов все же помнил про это.

Невельской изругал городничего и исправника. Как человек чуткий и дальновидный, он сразу уловил во всех здешних чиновниках тот же дух самодовольства, что и у Фролова. «Сознают, что в их руках все средства, что без них тут шагу не ступишь!»

— Вешать надо! — сказал он спокойно, подходя к Мише.

Фролов, было притихший, на этот раз не выдержал.

— Как изволили сказать? За что? Я верой и правдой… — закричал он. — Никогда за всю службу… ни от кого…

Слезы навернулись у него на глазах.

— Мол-чать! — накинулся на него Невельской. — Вам нет иного названия за все, что вы допустили! Помните! Вы подлец!

Миша ужаснулся. Такого скандала он не ожидал.

Фролов помертвел и зашатался. Городничий поддержал его.

«Вот ему подарок на пасху!» — в горе подумала жена Фролова, подслушивавшая у двери.

Едва вывели областного, как исправник, толстый и на вид неуклюжий человек, стал уверять, что сейчас перевернет весь Якутск, что кони будут, как из-под земли, что тотчас же закажет шить одежду и длинные болотные бродни, достанет наилучшие седла.

Утром чуть свет приехал городничий, привез Невельскому кожаный костюм для верховой езды. Он сказал, что Фролов отошел, с ним лучше, но сегодня еще болен. Городничий хитро улыбался.

— Бродней нет. Мечусь, мечусь, но пока еще не достал… Но все будет…

Городничий уехал.

Миша еще вчера уговаривал Невельского, что с Фроловым надо помириться, извиниться, быть может. Сегодня он опять помянул об этом.

— Я знаю, что говорю, Миша. Надо повесить подлеца, и извиняться к нему не пойду, пусть знает. Я их всех бы перевешал своей рукой. Я знаю, какой несу крест добровольно, на что иду, а они, подлецы, свои обязанности не могут исполнить! Что это за приглашение остаться в Якутске поплясать? Да я и государю, и военному суду скажу, что он — подлец…

Все утро у офицеров толпились гости. Их приглашали во все дома. Вскоре опять приехал городничий, на этот раз с исправником, привезли длинные новые бродни, смазанные салом.

— Нашел! За четыре рубля серебром! — торжественно объявил городничий.

К вечеру квартира была завалена вещами. Люди, присланные городничим, укладывали все в тюки.

Миша днем ездил проведать больного Фролова и, вернувшись, сказал, что тот располагает множеством замечательных сведений об Амуре, что он совсем не плохой человек и, видно, хочет помириться.

Невельской поехал к областному с требованием немедленно дать распоряжение по всему тракту о срочном сборе лошадей.

Корсаков сопровождал его. Он удивлялся в душе, как Невельской заботится о переносе Охотского порта на Камчатку, как входит во все подробности. «А ведь был против Камчатки!…»

Фролов принял Невельского холодно.

— Как же нам говорить с вами, ваше высокоблагородие, если вы оскорбляете? — сказал он неприязненно.

— Кто из нас прав, а кто виноват — разберет губернатор, — заявил Невельской. — А сейчас я призываю вас исполнить долг и отбросить личные обиды. Под предлогом ссоры между нами мы не можем уклоняться от исполнения своих обязанностей.

«Экая пьявка!» — думал областной. Он приказал написать распоряжение и послать его с курьером.

— Это люди без долга и чести, — сказал, выйдя от него, капитан.

Наутро Невельской и Корсаков встали в четыре часа, написали письма генералу и родным в Россию. Кони были поданы. Проводить отъезжающих явились чиновники. Приехал и Фролов. Невельской не подал ему руки, сдержанно поклонился.

Фролов очень беспокоился за своего родственника, приказчика Березина, который вел караван в Аян. Невельской догонит его в тайге на тракте. Что там будет? А ну как он накинется на Березина и сорвет на нем зло? А Березин единственный человек, на которого можно положиться. Но как втолкуешь это Невельскому? Фролов и боялся капитана, и рад был бы замять происшедшую ссору, и не мог решить, как поступить, писать ли жалобу. Подозревал, не нарочно ли сказаны Невельским оскорбления. Он ведь друг генерала!

Вечером в двухстах верстах от Якутска, на станции, которая находилась в юрте, крытой дерном, Невельской сказал Мише, показывая на молодую полную якутку, выносившую ведро с молоком:

— Смотри какова! Глаза черные и разрез как у чилийской красавицы. А формы?

— Не в моем вкусе…

— Посмотри, сколько в ней живости, женственности, при ее полноте. Какая свежесть!

Над тайгой летели караваны гусей и лебедей.

А еще через неделю в глухой и по-весеннему голой тайге Корсаков и Невельской прощались, стоя среди кочек, там, где тропа двоилась. Правая — аянская — шла прямо в воду, в болото, и, как говорили якуты, надо было ехать десять верст по воде. Левая шла в горы, но за ними — по слухам — тоже болота.

Корсаков ехал налево, в Охотск, наблюдать за перенесением порта, за движением грузов по охотской дороге. Невельской — на Аян.

Проводники попрощались и разъехались на вьючных лошадях. Один из якутов сидел на иноходце, ожидая капитана и держа в поводу его коня. Казак, спутник Корсакова, трусил за вьюками, ушедшими на Охотск.

— Налево пойдешь — коня потеряешь… — пошутил Миша.

— Направо пойдешь — голову потеряешь… — добавил Невельской.

Они постояли, глядя друг другу в глаза, и подали руки.

— Прощай, Миша, дорогой мой друг! Прощай, брат! — сказал Геннадий Иванович. — Один ты желал мне всегда добра!

Корсаков заморгал.

— Верь мне, кто полюбил в тридцать пять лет, тот никогда не разлюбит. Я люблю ее и не разлюблю никогда! Прощай!

Они обнялись и трижды крест-накрест крепко поцеловались.

Миша дал шпоры своему коню и стал догонять поехавшего вперед проводника.

Невельской сел в седло и тронул коня. Вскоре он въехал в болото и поднял ноги на седло. Лошади шли по брюхо в воде.

…Через потоки грязи, болота, тайгу, по рекам пробирался Невельской на Аян, проклиная новую компанейскую дорогу.

Не раз винил он себя, что зря обидел Фролова, что груб с людьми. Но на станциях опять кричал, требовал старшин, угрожал. Грузы всюду лежали, лошадей не было, люди, назначенные следить за транспортировкой, пьянствовали. День ото дня убеждался он, что все остановилось, никто ничего делать не хочет.

— Почему же нет коней? — спрашивал капитан на одной из станций.

— Нету… — отвечал горбоносый низкий якут, плотный и широкоплечий, родовой староста и местный богач, державший, по слухам, всю округу в кулаке.

— Где двести пятьдесят коней, которых ты обязан был выставить?

Якут молчал.

Другие якуты, собравшиеся тут же, с ненавистью смотрели на Невельского. Он налетел внезапно. Якуты были далеки от той цели, которой их обязывали служить. Они видели в Невельском только злого чиновника.

— Приготовить розги! — велел казакам Невельской.