– А кум Андрей дома? – спросил дед Фишка.
– На сходку увели, – ответил женский голос, – да вот еще не вернулся.
– Ну-ка, выйди, кума, – сказал дед Фишка.
Голова мгновенно скрылась в темноте. Через минуту дед Фишка стоял уже во дворе Горшковых и вполголоса говорил:
– От мужиков, кума, иду. Филипп наказал к вам зайти. Под клетью амбара спрятан у него дробовик. Велел он тайком перенести его на зады, положить под черемуховый куст. Завтра ночью он его заберет. Домой-то заходить не будет. Сама знаешь: береженого бог бережет. Ну, прощевай-ка. Да не забудь насчет дробовика-то…
– Ладно, кум, старик придет – передам, – сказала старуха.
Дед Фишка вышел со двора Горшковых и, не доходя до мостика, пересекавшего мутный ручей, повернул к большому недостроенному дому Тимофея Залетного. Тут его словно поджидали. Едва он прикоснулся к окну, как оно раскрылось, и дед Фишка увидел жену Тимофея.
– Феклушка, мужик твой жив-невредим. Наказывал весь свинец, какой он из городу привез, в баню под полки положить. Завтра ночью он за ним наведается. Домой-то не обещал. Если, нычит, есть охота повидаться, подожди у бани. Это я уж от себя тебе говорю. Знаю, что тоскуешь. Ну, будь здорова. Да о деле не забудь.
– Что ты, дед Фишка! С утра все соберу, – сказала Фекла, довольная тем, что старик принес весточку от мужа.
Выполнив все поручения партизан, дед Фишка направился к своему дому. Вдруг неподалеку от него послышались голоса.
«Не патруль ли? – пронеслось в уме старика. Встречаться с солдатами у него не было никакого желания. – Надо утекать», – решил он и, кинувшись к забору, перелез через него и притаился.
Мимо прошли двое. Дед Фишка узнал гнусавый голос Демьяна Штычкова.
– Мы их выкурим из буераков, выкурим! – говорил Демьян громко.
Дед Фишка понял, что речь идет о партизанах, и с досадой подумал: «Выкурим! Выкурим! Руки у тебя, гундосый, коротки».
Голоса затихли вдали. Дед Фишка перелез через забор и торопливо зашагал к дому. Но не прошел и десяти шагов, как совсем неслышно перед ним возникла тень человека. Дед Фишка хотел скрыться, но было уже поздно. Его резкий поворот в сторону испугал человека, и тот встревоженно вскрикнул:
– Кто это?
– А, кум Андрей! Это я, – сразу повеселел дед Фишка.
– Данилыч! А я со сходки иду.
– Ну, ну, расскажи, о чем там судили-рядили, – с живостью спросил дед Фишка.
– Эх, кум, совсем мужику край пришел, – с сердцем сказал Андрей. – В солдаты вот на старости лет угодил.
– Что ты говоришь?! Как так? – изумился дед Фишка.
– Да так, всех мужиков под ружье берут. Сам этот Ерунда – ни дна ему ни покрышки! – по бумаге вычитывал.
Они еще поговорили несколько минут о сходке и о наказах Филиппа – сына Андрея, скрывшегося от мобилизации в партизанский отряд Матвея Строгова, и разошлись.
Утром деду Фишке надо было отправляться в лес готовить дрова.
Выйдя за село, он увидел мужиков, выстроенных на широкой поляне. Солдаты суетились возле них, кричали и ругались, обучая ружейным приемам.
Бабы и ребятишки сгрудились в одну кучу и глядели на все происходящее, печальные, молчаливые.
Дед Фишка подошел к толпе, посмотрел на мучения, с какими мужики проходили солдатскую муштру, и повернул обратно.
Все, что происходило в селе за последние сутки, очень озадачило его. В самом деле, зачем понадобилось штабс-капитану Ерунде учить стариков военному делу? Ясно, что белый атаман что-то замышлял. Но что же? Обеспокоенный этим, дед Фишка тихонько брел огородами и пустырями, не зная, на что решиться: бежать ли к Матвею или сначала попытаться все доподлинно разузнать? В одном из огородов, возле невзрачной закопченной бани, толпились бабы. Они стояли плотной кучкой и тревожно о чем-то разговаривали.
«Знать, слушок какой-нибудь появился. Зря бабы собираться не будут», – подумал дед Фишка и, сунув в карман шаровар кисет, направился к ним.
– Доброе утро, сударушки! – крикнул старик.
Бабы повернулись на его голос, и Зотиха, до неузнаваемости постаревшая за последние дни, воскликнула:
– Да тебя, дед Фишка, видно, сам бог к нам посылает! Только-только о тебе разговор был.
– А как же! Бог и шепнул мне: «Сходи, дескать, к бабам», – пошутил дед Фишка, но шутка не получилась. Зотиха подняла на него мученические глаза, не высохшие еще от слез, и с болью и голосе, чуть не плача сказала:
– Беда, дед Фишка! Сгубят они наших мужиков в буераках.
Дед Фишка смотрел на Зотиху с недоумением.
– Слух, вишь, Данилыч, прошел, – заговорила Дубровчиха своим низким голосом, – будто не зря стариков ружью-то учат. Говорят, вот-вот погонят их солдаты наших беглых мужиков бить. Вот они какие, дела-то, Данилыч. Стоим и горюем. Надо б мужикам весточку подать, да куда мы годны: ни троп, ни дорог не знаем.
– А слух-то верный? – нетерпеливо спросил дед Фишка.
– Вернее не может быть, Данилыч! – сказала Дубровчиха. – Солдат, вишь, один проболтался, из тех, что у Поярковых на постое. Выпили они вчера с Емельяном, захмелели, ну он и скажи: «Эх, хозяин, не завидую я тебе!» – да и выложил все от чистого сердца.
Дубровчиха умолкла, и все бабы смотрели теперь на деда Фишку, словно он мог успокоить их надорванные тревогой сердца и помочь в беде.
Слух был правдоподобен. Теперь становились понятными и слова Демьяна Штычкова, с бахвальством кричавшего темной ночью: «Мы их выкурим из буераков! Выкурим!» Надо что-то предпринимать, и как можно скорее.
– Они всё, бабочки, могут. И резню сотворить могут, – заговорил тревожно дед Фишка, но в тот же миг спохватился, понимая, что говорить бабам такие слова не следует. И тогда он выпрямился, приосанился и сказал: – Ну, вот что, горевать пока нечего. Идите по домам и о мужиках не кручиньтесь. Препоручите их мне, а я уж как-нибудь о них позабочусь…
Лица у баб просветлели, и они заговорили все сразу. Дед Фишка предупреждающе поднял руку.
– Тише, бабочки, тише. Этак Ерунда о нашем уговоре вперед мужиков будет знать.
Упоминание о штабс-капитане отрезвило баб. Они притихли и поодиночке стали расходиться.
Дед Фишка кинулся в свой двор.
Дома Агафья попыталась заставить его сделать кое-что по хозяйству, но старик посмотрел на нее и сказал:
– Нет уж, Агаша, не буду. Хоть изба гори, а мешкать мне тут нельзя. – И он рассказал сестре о своей встрече с бабами.
Агафья закивала головой, потом торопливо зашаркала в куть. Не прошло и часу, как она напекла для сына ржаных, заведенных на квашеном молоке караликов.
Старику хотелось скорее двинуться в путь, но, невзирая на это, он терпеливо наблюдал за тем, как Агафья любовно складывала подрумяненные каралики в белую тряпку.
– Ну, ну, пусть покушает Матюша свеженьких. Сухари-то поди опостылели хуже горькой редьки, – с лаской в голосе сказал дед Фишка.
– Пусть, пусть покушает. Он каралики-то всегда любил. Вот как сейчас на него гляжу: махонький он, вихрастый, глаза – чистое небо, и каралик в руках…
Агафья умолкла, дыхание ее стало неравномерным, тяжелым, и чувствовалось, что тихие слезы слепят ей глаза, сжимают горло. От всего этого дед Фишка тоже ощутил какую-то легкую, но мучительно сладостную горечь в душе и, боясь, что это чувство расслабит его, завертелся по прихожей.
Агафья заторопилась, быстро перетянула узелок прядью кудели и подала брату.
На полях было безлюдно и сумрачно. Ветер со свистом раскачивал гибкие стволы берез и осин. Сизые облака клубились, переливались, как кипящая вода в котелке. Нахохлившиеся вороны угрюмо и неподвижно сидели на макушках сухостойных лиственниц. Порывы холодного воздуха приносили откуда-то запахи надвигающейся зимы.
Дед Фишка тропкой подошел к кедровнику. Теперь ему предстояло обогнуть высокий скалистый выступ и, миновав широкую равнину, спуститься в глухое ущелье, ведущее в буераки. Прежде чем выйти на равнину, он остановился и прислушался. Никаких посторонних звуков слух его не уловил. Все так же со свистом метался жестокий ветер да где-то у речки с надрывом горланила ворона. Дед Фишка смело направился вперед и, выйдя на другую сторону выступа, к опушке леса, взглянул на широкую равнину.
Неподалеку от него щипала сухую траву лошадь, запряженная в легкую тележку на железном ходу; возле нее стояли Евдоким Юткин, штабс-капитан Ерунда и высокий, мрачного вида поручик.
О чем они говорили, дед Фишка слышать не мог, но по жестам Евдокима Юткина, то и дело махавшего рукой в сторону буерака, старик понял, что все, о чем говорили ему сегодня бабы, было верно.
«Плантуют, как людей убивать, душегубы!» – задрожал старик от немой ярости, прячась в ветвях мохнатого кедра.
Через несколько минут офицеры и Евдоким сели в телегу и поехали по дороге к селу.
Они проехали мимо деда Фишки шагах в двадцати. Он видел их лица и мог бы услышать разговор, но Евдоким и офицеры молчали, мрачные и нахохлившиеся, как вороны.
