— Спрашиваю в последний раз, Альба, где Мигель? — не унимался Гарсиа.
Она молчала. Еще одним ремнем ей привязали голову.
— Когда захочешь говорить, подними палец, — велел он.
Альба услышала голос другого человека, который сказал, что включает машину.
И тогда она почувствовала нечеловеческую боль. Она возникла сразу во всем теле и овладела ею целиком, об этом она не сможет забыть никогда в жизни. Альба погрузилась во тьму.
— Я сказал вам, чтобы вы были осторожны с нею, идиоты, — услышала она голос Эстебана Гарсиа, который доносился до нее как бы издалека, почувствовала, что ей открывают глаза, но не увидела ничего, кроме рассеянной вспышки, затем ощутила укол в руку и снова потеряла сознание.
Век спустя Альба проснулась мокрой и обнаженной. Она не знала, покрыта ли она потом или влажная от воды или мочи, она не могла шевельнуться, ничего не помнила, не знала, где она и почему ей так мучительно больно. Она испытывала жажду, словно шла по пустыне, и попросила воды.
— Потерпи, товарищ, — ответил ей кто-то рядом. — Потерпи до утра. Если выпьешь воды, у тебя начнутся судороги и ты можешь умереть.
Она открыла глаза. Повязки не было. Смутно знакомое лицо склонилось над ней, чьи-то руки завернули ее в одеяло.
— Ты помнишь меня? Я Ана Диас. Мы товарищи по университету. Не помнишь?
Альба закрыла глаза и отдалась сладкой иллюзии смерти. Несколько часов спустя она опять проснулась и, шевельнувшись, почувствовала, как болит у нее каждая клеточка.
— Скоро тебе станет лучше, — пообещала женщина, которая погладила ее по щеке и откинула влажные пряди волос, закрывавших ей глаза. — Не двигайся и попытайся расслабиться. Я буду рядом, отдохни.
— Что произошло? — пробормотала Альба.
— Тебе сильно досталось, — с горечью сказала женщина.
— Кто ты? — спросила Альба.
— Ана Диас. Я здесь уже неделю. Моего друга тоже схватили, но он еще жив. Один раз в день я вижу, как он проходит, когда их ведут в уборную.
— Ана Диас? — прошептала Альба.
— Она самая. Мы не очень-то дружили в университете, но никогда не поздно стать друзьями. Правду говоря, Графиня, ты последняя, кого я думала здесь встретить, — мягко ответила женщина. — Не разговаривай, попытайся уснуть, чтобы быстрее шло время. Мало-помалу к тебе вернется память, не беспокойся. Это из-за электрического шока.
Но Альба не смогла уснуть, потому что открылась дверь камеры и вошел мужчина.
— Завяжи ей глаза! — приказал он Ане Диас.
— Пожалуйста!.. Разве вы не видите, что она очень слаба? Дайте ей отдохнуть немного…
— Делай то, что тебе говорят!
Ана наклонилась над койкой и завязала Альбе глаза. Затем откинула одеяло и попыталась одеть, но охранник оттолкнул ее, поднял Альбу за руки и усадил. Еще один помог ему, и оба понесли Альбу, потому что идти она не могла. Она была уверена, что умирает, если уже не умерла. Она поняла, что ее несут по коридору, где эхо возвращало шум шагов. Снова грубые пальцы ощупали ее лицо, приподняли ей голову.
— Можно дать ей воды. Вымойте ее и сделайте еще укол. Посмотрите, не сможет ли она отхлебнуть немного кофе, и приведите потом ко мне.
— Одеть ее, полковник?
— Не надо.
Альба долго находилась в руках Гарсиа. Через несколько дней он понял, что она его снова узнала, но из предосторожности продолжал держать ее с повязкой на глазах, даже когда они оставались вдвоем. Ежедневно привозили новых арестованных. Альба слышала крики, шум машин и закрывающихся ворот и пыталась считать задержанных, но это казалось почти невозможным. Ана Диас полагала, что их было человек двести. Гарсиа, несмотря на крайнюю занятость, ни одного дня не пропускал, чтобы не мучить Альбу, чередуя разнузданное насилие с вниманием а-ля «добрый друг». Иногда он становился по-настоящему трогательным и собственной рукой давал ей из ложки суп, а в другой раз сунул ее головой в бадью с экскрементами, и она упала в обморок от этой мерзости. Альба поняла, что он совсем не пытается выяснить местонахождение Мигеля, а мстит за обиды, причиненные ему в детстве, и что ничто, в чем она могла бы сознаться, не изменило бы ее судьбу как личной заключенной полковника Гарсиа. Тогда она мало-помалу вышла из круга ужасов и стала меньше бояться, испытывая сострадание к другим. К тем, кто только что попал в заключение, к несчастным, которых подвешивали за руки, к человеку, которого прямо по ногам в колодках переехал грузовик. Всех заключенных вытолкали в патио и заставили смотреть на эту пытку, потому что бедняга тоже был личным заключенным полковника. В тот день Альба впервые открыла глаза не во тьме своей камеры, и мягкий свет утра и иней, сверкавший на лужах после ночного дождя, показались ей невыносимо яркими. Охранники выволокли на середину двора заключенного, который не оказывал сопротивления, но и не мог держаться на ногах. Их лица были закрыты платками, чтобы их не узнали в том случае, если обстоятельства изменятся. Альба зажмурила глаза, когда зашумел мотор, но не могла не услышать вопль, навсегда оставшийся в ее памяти.
Ана Диас помогала ей держаться какое-то время, пока они были вместе. Девушка выдержала все зверства: ее изнасиловали в присутствии ее друга, их истязали вместе, но она не потеряла способности улыбаться и надеяться. Она не утратила надежду даже тогда, когда ее отправили в клинику при политической полиции, потому что от побоев она потеряла ребенка, которого ждала, и истекала кровью.
— Ничего, когда-нибудь у меня будет другой, — сказала она Альбе, вернувшись в камеру.
Но именно этой ночью Альба впервые услышала, что Ана плачет, закрыв лицо одеялом, чтобы заглушить свою боль. Альба подошла к ней, обняла, вытерла ей слезы, сказала все нежные слова, какие только могла вспомнить, но не было утешения, для Аны Диас, и Альба только покачала ее на руках, убаюкивая колыбельной песней, как ребенка. Утро застало их спящими, свернувшимися, словно два зверька. Днем они с жадностью ожидали момента, когда длинной вереницей пройдут мужчины в уборную. Они шли под охраной вооруженных тюремщиков с завязанными глазами и, чтобы не сбиться, каждый держал руку на плече того, кто шел впереди. Среди них был Андрес. Через крошечное оконце с решеткой из своей камеры девушки видели их так близко, что если бы можно было протянуть руку, они дотронулись бы до них. Всякий раз, когда мужчины проходили, Ана и Альба с силой слепого отчаяния затягивали песню, и из других камер тоже вырывались женские голоса. Заключенные выпрямлялись, расправляли плечи, поворачивали головы в их сторону, и Андрес улыбался. Рубашка на нем была порвана и запачкана запекшейся кровью.
Один охранник был тронут пением женщин. Как-то ночью он принес три гвоздики в банке с водой. В другой раз пришел сказать Ане Диас, что нужна добровольная помощь, чтобы постирать белье одному заключенному, и вымыть его камеру. Он провел ее к Андресу и оставил ненадолго вдвоем. Когда Ана Диас вернулась, она выглядела совсем иначе, и Альба даже не осмелилась заговорить с ней, чтобы не спугнуть ее счастье.
Однажды полковник Гарсиа неожиданно принялся ласкать Альбу точно влюбленный и рассказывать ей о своем детстве в деревне, когда видел ее издалека, гуляющей за руку со своим дедушкой, в накрахмаленных юбках, в зеленом нимбе ее кос. Гарсиа, разутый, перепачканный глиной, поклялся, что однажды заставит ее заплатить за высокомерие и отомстит за свою несчастную судьбу незаконнорожденного. Окаменевшая и отсутствующая, раздетая, дрожащая от отвращения и холода, Альба не слушала его, но почувствовала, что в желании полковника терзать ее появилась трещина, и он испугался этого, словно услышал тревожный звук набата. Он приказал отправить Альбу в собачью будку.
Так называлась маленькая герметичная камера, темная и холодная как могила. Их было всего шесть, построенных на месте высохшего пруда для особых случаев наказания. Никто не выдерживал там долго, через несколько дней люди начинали бредить, терять представление о вещах, о значении слов, времени, и в конце концов умирали. Вначале, скорчившись в своей могиле, не имея возможности ни сесть, ни вытянуться, несмотря на небольшой рост, Альба боролась с безумием. В одиночестве она поняла, как ей была нужна Ана Диас. Альбе казалось, что она слышит едва различимый стук, словно кто-то передавал ей шифрованное послание из других камер, но вскоре она перестала обращать на это внимание, поскольку поняла, что любая форма сообщения невозможна. Она пала духом, надумав разом покончить с пыткой, перестала есть и только изредка, когда чрезмерная слабость оказывалась сильнее этого решения, выпивала глоток воды. Она попыталась не дышать, не двигаться и с нетерпением стала ждать смерти. Так продолжалось довольно долго. Когда Альба почти достигла желаемого, появилась ее бабушка Клара, которую она столько раз призывала, чтобы та помогла ей умереть. Бабушка объяснила ей, что благодать заключается не в смерти, ведь она в любом случае наступит, а в сохранении жизни, что было бы чудом. Альба увидела Клару такой, какой помнила с детства, в ее белом льняном халате, зимних перчатках, с нежнейшей беззубой улыбкой и озорным блеском ореховых глаз. Клара посоветовала ей писать мысленно обо всем, без карандаша и бумаги, чтобы занять голову, выбраться из собачьей будки и продолжать жить. Она внушила ей идею написать свидетельские показания, которые когда-нибудь откроют ужасные тайны ее пребывания здесь, и все узнают о кошмаре, в который превратилась жизнь стольких людей наряду с мирным и упорядоченным существованием других. Тех, кто не хотел ничего знать, кто поддерживал иллюзию нормальной жизни, кто отрицал, вопреки очевидному, что в нескольких метрах от их счастливого мира люди находятся на краю гибели в мрачных казематах. «Ты должна многое сделать, так что перестань жалеть себя, выпей воды и начни писать», — сказала Клара своей внучке, прежде чем исчезнуть так же неожиданно, как пришла.
