покупке Луизианы к Западу присоединился Новый Орлеан. И хоть жители границы не любили своих восточных соотечественников, они жаждали войны с Испанией, а не отделения от Атлантического побережья.
— У меня хорошие отношения с донами. — Еще бы. Мне три года понадобилось, чтобы распутать его интриги. Я смотрел завороженно, как вино исчезает в его утробе. — С донами… — повторил он, заморгал, на мгновение потерял нить.
Джейми рыгнул. Вздохнул. Начал плакаться.
— Вы знаете, что семье Уилкинсонов принадлежала большая часть той земли, на которой стоит сейчас город Вашингтон? А мой отец продал эту землю за бесценок! О господи, Бэрр, сколько б можно было за нее выручить! — Он стукнул себя по огромному животу так злобно, словно наказывал незадачливого покойного родителя.
Я слышал эту историю много раз и повернул разговор.
— У меня такое впечатление, — я нащупывал почву, — что западные штаты сейчас вполне довольны правительством. В конце концов, у них ведь есть Новый Орлеан. Вся Миссисипи, за исключением Батон-Ружа, принадлежит теперь Америке.
— Но доны до сих пор в Мобиле. Мы до сих пор лишены Флорид. А они ведь наши, наши по всей справедливости! — Уилкинсон вдруг заговорил как Джефферсон.
— Что думает народ в Новом Орлеане?
— Жаждет крови, Бэрр, жаждет крови! Джефферсона ненавидят. Янки ненавидят. Вы — и я — мы можем освободить город, нам хватит тысячи — нет, пятисот солдат.
Я забавлялся.
— Зачем нам столько солдат, когда защитник Нового Орлеана — командующий американской армией — вы!
Уилкинсон засмеялся — ей-богу, так булькает бульон на франклиновской печке (прости мне, Чарли, такое прозаическое сравнение).
— Теперь вы понимаете, почему я вернулся в армию пять лет назад. Что ни говори, я сумел стать командующим. — Это вовсе не такой уж важный пост, как кажется. Джефферсон с радостью свел бы армию на нет, и трудно было найти уважающего себя военного, который принял бы на себя командование смехотворной военной «мощью» Соединенных Штатов.
— Да, интересно. — До этого вечера в Филадельфии Джейми лишь намеками говорил о своих намерениях. Мы переписывались с 1794 года (по его настоянию — шифром). Но наша переписка не представляла особого интереса. Я обрисовывал ему политическую ситуацию в Вашингтоне, а он рассказывал мне о настроениях на Западе, где моя популярность росла из года в год. Жители западных штатов по достоинству оценили роль, которую я играл в принятии Теннесси в Союз, мою вражду с Гамильтоном. На расстоянии все выглядит привлекательнее. К лету 1804 года я сделался самым популярным — после Джефферсона — американцем к западу от Аллеганских гор.
— В тысяча семьсот девяносто девятом году, когда казалось, что может начаться война с Францией, я сказал генералу Гамильтону… — Джейми замолк; подбородок упал на ворот мундира, глаза выкатились, как у жабы в силке. Он решил, что допустил бестактность.
— Это имя меня не огорчает, — утешил я его.
— Вот не думал, что вы так метко стреляете! — И Джейми хихикнул. Приятный собеседник, он при всем своем грубом вкусе был не лишен чувства юмора и находил смешное во всем, только не в самом себе. Я — наоборот.
Джейми рассказал, как он якобы вынудил Гамильтона назначить его командующим на территории Миссисипи.
— Я вел себя с ним так же откровенно, как с вами. — Такое заявление всегда смахивает на ложь. — Я сказал: «Генерал Гамильтон, война с Францией неизбежна. Франция добралась до Испании, и все испанские территории, вроде Луизианы и обеих Флорид и Мексики, могут достаться нам за понюшку табаку». Ну, а он смотрит на меня эдаким снисходительным взглядом и говорит: «Мой дорогой Уилкинсон, никогда не рассказывайте старшему офицеру то, что ему уже известно». А я ведь еще много чего мог бы ему порассказать. Но я человек вежливый, скромный, я и не стал ничего говорить, вот он и сказал мне, что его идея — и генерал Вашингтон, мол, с ней согласился — заключить союз с Англией, использовать ее флот и нашу армию, атаковать Новый Орлеан, Гавану, Веракрус, а затем пройтись и дальше по континенту.
Мне стало не по себе от рассуждений Джейми. Я услыхал в них мечты Гамильтона. И все же я не верил, что Гамильтон посмел сослаться на Вашингтона.
— Так или иначе, как только Гамильтон узнал, что мне тоже не терпится взяться за донов, я и получил территорию Миссисипи.
Я был в сенате, когда Джейми вернулся в армию бригадным генералом; помнится, мы говорили о нем с новоиспеченным генерал-майором Гамильтоном. Гамильтон тогда сказал: «Уилкинсон, должно быть, хороший офицер. Но вы его знаете лучше меня. Ведь он ваш друг, не правда ли?»
Гамильтон тогда неловко чувствовал себя со мной. Оно и понятно: из-за него меня не произвели в бригадные генералы. Вряд ли Гамильтон знал, что Уилкинсон — испанский подданный, но он прекрасно знал про его связь с «испанским заговором», ведь Макгенри, военный министр, говорил ему без обиняков, что Уилкинсон прочно связан с донами и ему ни в коем случае нельзя доверять командование войсками вблизи границы.
— Но Гамильтон наседал, — Макгенри скорчил гримасу, когда все это мне рассказывал, — а желания Гамильтона — это ведь желания генерала Вашингтона, и что я мог поделать?
Почему Гамильтон настаивал на выдвижении Уилкинсона? Причина одна — Гамильтон хотел иметь под боком кого-то, кто тоже страстно желал завоевания Мексики, и он заключил, что новое увлечение Уилкинсона пересилит старые обязательства перед Испанией. Глупейшее, если не порочное, умозаключение. Ну, а я был столь же глуп, сколь и порочен.
— Вы, да я, да еще тысяча солдат — мы возьмем Мексику в три недели. — Круглые, невинные, косящие глаза застыли на мне, словно я единственный якорь спасенья в зыбком мире.
— Но нужна поддержка с моря. — Сам я еще не решил ничего о своем будущем, но, как и Гамильтон, придавал Мексике большое значение, подробно изучил оборонительные сооружения вице-короля и прекрасно знал, что без поддержки хоть одной морской эскадры и захвата порта Веракрус попытка вторжения с суши обречена на провал.
— Все устроится! — Джейми рассчитывал подхлестнуть меня своим азартом. Его интересовала и точка зрения президента. Я сказал, что Джефферсон придет в восторг, если Мексику удастся отторгнуть от Испании. — Но вряд ли он обрадуется, если это сделаю я.
Мне бы поостеречься Джейми. Но я просто не принимал его всерьез. Да и не я один. Потому-то он и сумел обмануть Вашингтона, Гамильтона, меня и еще множество влиятельных испанцев и американцев, как военных, так и гражданских.
На другое утро, мучаясь страшной головной болью, командующий отбыл, предложив мне встретиться
