Нежный, как рука, затянутая в перчатку, снег ласкал навес над фасадом магазина на улице Камбон. Плотно закрытыми ставнями он слепо уставился на отель «Риц» напротив. Снег задержался на полотне, белый, всего лишь чуточку белее самого тента, потом начал подтаивать, и капли падали мимо больших букв, которыми было написано имя, некогда столь желанное, столь знаменитое и столь экстраординарное, что одного только этого слова было достаточно, чтобы узнать, о ком идет речь.
Шанель.
Ох, наконец-то раздаются аплодисменты, если, конечно, можно так выразиться. Приглушенные, вежливые, но довольно жиденькие; уже слышится скрип отодвигаемых стульев, шелест и шорох надеваемых пальто, звуки торопливых поцелуев, слова, в которых содержится обещание скоро встретиться за ланчем. Эти звуки сообщают все, что мне надо знать. Много лет я прожила за границей, и меня постепенно забыли все, кроме самых близких друзей, а я, в свою очередь, слишком долго игнорировала странности и причуды мира моды — и вот награда: приглашенные быстро и без лишних разговоров разъезжаются, и это надменное молчание для меня гораздо хуже, чем публичное осмеяние.
Они разочарованы. Разумеется, это именно так.
Стоит ли мне спускаться, чтобы раскланяться с ними, или оставаться здесь, пускай манекенщицы стоят там одни, пока толпа валит на выход?
Думаю, пока подожду. Они видели мои модели. Они ждали моего возвращения, спорили, разыгрывали удивление, сомневались, смогу ли я вернуть славу своей молодости. Я представила коллекцию вызывающе строгих платьев моих любимых цветов: черного, темно-синего, кремового и темно-коричневого; белые камелии на поясе и покатые плечи, а также плоские шляпки с лентой и еще костюм без воротника красного цвета. Ничего лишнего. Хотя Диор снова заставил женщин мучиться в его проволочных корсетах, километрах тюля и кринолинах, начинающихся от неестественно затянутых талий, отчего женщина стала похожа на перевернутый распустившийся бутон, я подчиняться этим стандартам отказываюсь.
С какой стати я, Коко Шанель, стану ради них меняться? Я продемонстрировала свою любовь к свободе и независимости, показала одежду для женщин, которым нужно двигаться, работают они или развлекаются. Со временем они сами поймут, что голливудские принцессы могут сколько угодно вальсировать в своих киношных фантазиях, вырядившись в фантастически нелепые диоровские творения, но это не для нормальной женщины. Так быть не должно. Мода и глупость — вещи несовместные.
Пусть делают что хотят. Я не стану жертвовать своими идеалами. И все же, стоя на самом верху лестницы, слушая, как они уходят, я чувствую их разочарование, чуть ли не слышу, как они перешептываются о том, что я утратила былую хватку. Впрочем, на что можно было надеяться после пятнадцатилетнего изгнания? На то, что мир нисколько не изменился, что он с нетерпением ждет, когда я снова приду и стану всех одевать?
И ужасное подозрение холодной змеей заползает в душу: мне начинает казаться, что в этом провале виновата моя деятельность во время войны, последствия этого работают против меня даже после стольких лет. Меня так и не привлекли к суду, но не осудили ли меня мои коллеги и люди моего круга? Если так, то это я просто должна игнорировать.
Я уже поворачиваюсь, чтобы ретироваться в ателье и поразмышлять о своем неясном будущем, как вдруг слышу внизу чьи-то шаги и неуверенный голос:
— Мадемуазель…
Я поворачиваюсь более резко, чем следовало бы, в груди словно зияет рана, вызванная равнодушием публики, но я понимаю, что не должна показывать это. Внизу стоит хорошенькая женщина в прекрасно сшитом костюме. Модель не моя, автоматически отмечаю я, и при этой мысли не могу удержаться от хриплого смеха. Да откуда на ней может быть моя модель? Ей наверняка не более двадцати.
— Да? — Я улыбаюсь, хотя у меня такое чувство, будто губы мои кто-то разжимает ножом.
— Я… помощница Беттины Баллард, главного редактора журнала «Vogue», — говорит она, и дрожь в ее голосе приносит мне удовлетворение. Интересно. Эта девица, оказывается, прекрасно знает, с кем разговаривает. Похоже, мое имя все еще имеет вес. — К сожалению, мисс Баллард нужно было срочно уйти. Она опаздывала на встречу, которую назначила у нас в офисе, но мы… мы думали…
Я продолжаю пристально изучать ее. Значит, начальница оставила подчиненную приставать ко мне с разговорами, а сама отправилась по делам. Вряд ли это демонстрирует хороший вкус.
— Полагаю, вы говорите об американском «Vogue»?
Она краснеет и утвердительно кивает. Кожа лица прозрачна, как, впрочем, и его выражение.
— Продолжайте. — Я делаю неопределенный жест рукой.
После сегодняшней катастрофы, лавиной обрушившейся на меня, разве имеет значение еще капелька унижения?
Видимо ободренная, она доверчиво поднимается по лестнице ко мне, останавливается на ступеньку ниже, в одной руке крепко сжимая портфель, какие обычно носят мужчины, и уравновешивая его большой и довольно безобразной сумкой в другой. Сумка из стеганой кожи очень похожа на какую-то модную модель, которую создала я, но невооруженным глазом видно, что это лишь беспомощная имитация. Глядя на нее, я ловлю себя на мысли, что неплохо было бы усовершенствовать и мою собственную сумочку, дополнив ее ремешком, увитым золотой цепочкой.
— Мисс Баллард, — лепечет эта девица, — считает, что ваша коллекция… — Тут она снова замолкает, словно обо что-то споткнулась. Я подавляю желание закатить к небу глаза, а она смотрит мне в ноги, испытывая мое терпение. — Мисс Баллард считает, что ваша коллекция могла бы иметь успех в Соединенных Штатах! — вдруг выпаливает она. — Она бы хотела представить ее в февральском номере. Интервью, фотографии новых моделей. Особенно обновленный красный костюм и черное вечернее платье ярусами, украшенное камелиями. Мы думаем… то есть если вы не возражаете, конечно…
Мой пристальный взгляд, похоже, лишает ее присутствия духа. Она чуть не отпрыгнула, когда я достала сигарету. Пустив струю дыма у нее над головой, я наконец отвечаю:
— Вы хотите ознакомиться с моей коллекцией поближе? Прямо сейчас?
— Да, пожалуйста, если вы будете так добры. Мы можем зайти к вам позже, уже с фотографом.
Я веду ее в ателье, она торопливо семенит за мной.
— У нас прекрасный фотограф, — лепечет она, — один из лучших профессионалов в нашем деле. Мисс Баллард считает, что для этой съемки он подойдет просто идеально.
Значит, американский «Vogue» желает пропеть мне хвалу, как он всегда это делал. И если Америка примет меня в свои объятия, то Франция и подавно. Все мои клиенты снова вернутся ко мне. Женщины слишком умны, чтобы пренебрегать здравым смыслом.
Я подавляю торжествующую улыбку. Итак, Шанель вернулась.
Легендарная Шанель возродилась и отправилась в новый полет. И я желаю ей долгой и счастливой жизни.
В 1954 году, после возвращения Коко Шанель в Париж и показа ее новой коллекции, французские критики моды разнесли эту коллекцию в пух и прах, обвиняя автора в старомодности, в неспособности следовать духу времени. Тогда в моде всецело господствовал так называемый стиль New Look[50] Кристиана Диора, вернувшийся к такому образцу женственности, когда модной одеждой можно было любоваться, но носить ее было совершенно неудобно. Коко же отказалась признавать корсеты, которые снова стали считаться стильными, и представила простые, не стесняющие движений платья, отсылающие нас в прошлые времена. Тем не менее американское издание журнала «Vogue» — кстати сказать, всегда выступавшее в защиту ее работ — оценило ее твердость и дар предвидения, а также ее поистине чарующую интерпретацию выполненных в одном стиле ансамблей из юбки, жакета и шляпки. Со временем костюм Шанель станет нестареющей классикой, которую копировали и которой подражали буквально все вплоть до нашего времени.
Мися Серт умерла в 1950 году, через пять лет после Хосе-Марии Серта, который скончался от сердечного приступа, когда писал фрески в Виши. В качестве прощального жеста, ради женщины, которая, без сомнения, была ее самым близким другом, Коко вернулась в Париж, чтобы приготовить тело Миси к погребению.
Андре Палас до конца своих дней страдал от болезней, полученных во время пребывания в лагере на территории Германии, и в конце сороковых годов умер в Швейцарии. Вера Бейт-Ломбарди пережила последствия своего фиаско в Мадриде и при содействии ведомства Черчилля вернулась в Рим; она умерла в 1948 году. После двухлетнего запрещения работать во Франции за сотрудничество с нацистским режимом Серж Лифарь снова возглавил балетную труппу «Гранд-опера» и отправился в триумфальное турне по Америке, покоряя зрителей своим виртуозным искусством. В 1958 году, в самый разгар возобновившихся преследований, ему пришлось уйти в отставку. Он умер в 1986 году и был похоронен на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Уже после кончины Лифаря были опубликованы его мемуары. Жан Кокто стал одним из самых выдающихся художников Франции, его обширное творческое наследие включает в себя стихи, произведения изобразительного искусства, романы, пьесы и фильмы. Он умер в 1963 году. Уже после окончания Второй мировой войны британцы арестовали Ханса Гюнтера фон Динклаге; в 1949 году, после нескольких безуспешных попыток, он получил право въезда в Швейцарию, где снова сошелся с Коко. В том же году она появилась в Париже и предстала перед следственным комитетом, чтобы дать свидетельские показания на суде над бароном де Вофреланом, французским подданным и предателем, агентом германской разведки, который пытался впутать ее в свое дело. Все обвинения в свой адрес она отрицала, и против нее не было найдено никаких улик. В 1953 году Шанель продала виллу «Ла Пауза», куда частенько ездила отдыхать летом, иногда вместе со Шпатцем. Он удалился на один из Балеарских островов, где в последние годы жизни писал эротические картины. Шпатц умер в 1976 году.
