– Если бы за малого попросил кто-нибудь из этих мерзавцев, дело бы выгорело, – буркнул он и уже собрался развернуть лошадь, чтобы разминуться с ними, когда заметил в самой гуще ненавистного Барникеля. – Этот свиделся даже с королем! – выругался Булл, думая о дне вчерашнем. – Добьется небось чего угодно.
Тут его осенило. У Мартина Флеминга еще остался крохотный шанс. Надежда на единственного человека, который мог заставить короля передумать.
– О черт! – воскликнул Булл. – Дьявол и тысяча чертей! – Ему предстояло унижение. – Но жизнь есть жизнь, – утешился он и смиренно подъехал к рыботорговцу.
– Что, еще один просит за этого паренька? – Король изумленно уставился на рыботорговца. – Да кто он такой, что у него такие друзья?
Но Барникель и ухом не повел. Хотя ему не было особого дела до Флеминга, он знал, чего стоило аристократу явиться к нему с такой просьбой. И если он преуспеет и явит личную победу над поверженным Буллом, оно и к лучшему.
– Ты уже просишь меня об услуге, олдермен Барникель? – холодно спросил монарх, изучая его из-под опущенного века. – Тебе известно, что даже королевские услуги приходится оплатить?
– Да, сир, – кивнул Барникель.
Король Эдуард улыбнулся.
– Парламенту предстоят серьезные дела, – заметил он и многозначительно добавил: – Помни, олдермен Барникель, что я положусь на тебя.
– Да, сир, – кивнул рыботорговец.
Король подозвал служителя.
– Иди с ним, – велел он. – По-моему, вам лучше поторопиться.
Так и вышло, что четверть часа спустя Мартин Флеминг, чрезвычайно удивленный и уже стоявший у вяза на Смитфилде с петлей на шее, увидел Уильяма Булла, олдермена Барникеля и королевского клирика – они мчались, крича на скаку:
– Королевская милость!
Свадьба Мартина и Джоан Флеминг состоялась через несколько дней в притворе береговой церкви Сент-Мэри Овери в Саутуарке.
Хотя Мартин уже полностью удовлетворился невинностью жены, ему пришлось долго беседовать с Буллом, дабы преодолеть свой ужас от поступка Джоан, падшей женщины, пусть даже только на словах. Что до их близких, то превозмочь оный не сумели ни те ни другие. На свадьбу они не пришли.
Поэтому рядом с Мартином стоял олдермен Барникель, а невесту вел Уильям Булл; подружками невесты выступили сестры Доггет, и священник подумал, что в жизни не видывал ничего подобного.
Быть может, самым замечательным было то, что молодой Мартин Флеминг оказался в тот день единственным в церкви мужчиной, который никогда не спал ни с одной из сестер Доггет.
На следующий день Марджери Доггет и ее сестра Изобел покинули Лондон. У них нашлась причина, с которой не мог поспорить даже епископ: они отправились паломницами в Кентербери.
А пока они находились в отлучке, Марджери продолжала лечиться мазью, полученной от врача, и крайне удивилась, когда к моменту их возвращения та помогла.
Парламент 1295 года, который из-за широкого состава нередко называли образцовым,[35] успешно завершил свою работу к Рождеству. Бароны и рыцари обеспечили королю налог в виде одиннадцатой части своего движимого имущества, духовенство – десятую часть, а городские парламентарии, несомненно вдохновленные пылкой и преданной речью олдермена Барникеля, – добрую седьмую.
В тот же день олдермена могло бы развлечь заключение, к которому нехотя пришла Изобел Доггет: он будет отцом.
– Я точно беременна и уверена, что это Барникель, – сказала она сестре.
Сразу же после Рождества Дионисий Силверсливз начал испытывать жжение в интимных местах.
Ибо переспал он не с Изобел, а с Марджери.
С приближением средневекового мира к последнему расцвету о двух вещах можно было судить наверняка. Во-первых, земная жизнь, столь изобильная и волнующая, была быстротечной. Болезни, войны, внезапная смерть подкарауливали на каждом шагу. Во-вторых, было познано устройство Вселенной, что несколько утешало. С тех пор, как его описал великий астроном Античности Птолемей, прошло больше двенадцати веков – и кто мог усомниться в столь древнем авторитете?
В центре Вселенной полагалась Земля. И хотя простолюдины – и даже некоторые моряки, боявшиеся заплыть за край, – считали ее плоской, мужи просвещенные понимали, что она шарообразная. Вселенная была организована в несколько концентрических сфер – прозрачных и потому невидимых, в составе которых двигалось по одной из семи планет: тревожная и призрачная Луна, резвый Меркурий, прекрасная Венера, Солнце, воинственный Марс, грозный Юпитер, мрачный Сатурн. Их обращение вокруг Земли осуществлялось в замысловатом танце, доступном астрономическому расчету. Снаружи находилась другая сфера, где пребывали звезды, которые тоже кружились, но крайне медленно. «За всем этим, – заявляли ученые, – присутствует сфера еще большая, своим движением понуждающая вращаться остальные. Сия же сфера, Primum Mobile – Перводвигатель, управляется рукой самого Бога».
Небеса не оставались безразличными к людям внизу. Кометы и падающие звезды были Божьими знамениями. Хотя Церковь не жаловала языческие суеверия, большинство христиан считалось со знаками зодиака. Каждая планета обладала характером, и его влияние на людей не подлежало сомнению. Аналогичным образом вся материя состояла из четырех элементов: воздуха, огня, земли и воды, в согласии с которыми пребывали четыре времени года и четыре телесные жидкости. Такой мистической связью сочетались все вещи в Божественном мироздании.
И если в этой упорядоченной Вселенной Земля находилась в центре, то было ли на земной поверхности место, достойное именоваться фокусом всей системы? В этом пункте мнения широко разнились. Одни называли Рим, другие – Иерусалим. Христиане Востока могли выдвинуть Константинополь, сарацины – Мекку. Но коренной лондонец, будучи спрошен, ответил не задумываясь. Все это никакие не центры Вселенной. Центром был Лондонский мост.
К тому времени Лондонский мост стал много больше простой переправы. За полтора столетия его перестроили в камне; длинная платформа на девятнадцати арках разрослась в массивную надстройку. Посреди тянулась проезжая часть, достаточно широкая для двух груженых повозок. Вдоль каждой стороны вздымались высокие дома с остроконечными крышами, выпиравшие и нависавшие над водой. Некоторые из них соединялись через проезд пешеходными мостиками. Пустым оставался лишь один пролет из девятнадцати – разводная часть, благодаря которой по реке проходили суда с любыми, даже самыми высокими мачтами. Была и пара больших ворот. Во внешних платили пошлины все «иностранцы», входившие в город. По центру стояла старая часовня Святого Томаса Бекета, разросшаяся до двухэтажного здания.
Вдобавок мост имел еще одну особенность: опоры, поддерживавшие арки, выстроили столь массивными, что они служили дамбой. Когда течение неспешно направлялось вверх по реке, это было едва ли заметно, зато когда устремлялось вниз, неполная запруда сдерживала натиск полноводного прилива. В такие периоды уровень воды на выходной стороне моста оказывался на несколько футов ниже, чем на входной, и каждый сводчатый проход бурлил, как мельничный лоток под бешеным водным напором. Иногда туда совались отчаянные лодочники, но шутки с этими порогами были плохи. Одна ошибка – и лодка переворачивалась, утонуть мог даже крепкий мужчина.
На Лондонском мосту выставлялись на всеобщее обозрение головы изменников, насаженные на пики. Государственные торжества ознаменовывались пышными шествиями по-над водой. Мост был сердцем города и всей Англии.
Солнечным майским днем тучное тело Гилберта Булла было втиснуто в короткую котту до пояса и сине-зеленые рейтузы.
Мост украсили гирляндами. На городской стороне ждали мэр и олдермены, облаченные в свои красные одеяния и меха; перед ними держали два городских жезла из золота и серебра. Им прислуживали предводители гильдий: одни – в костюмах своей гильдии, другие – со стягами с обозначением ремесел. Присутствовали каноники собора Святого Павла, чернорясники, серорясники и монахи, сестры и священники из сотни приходов, одетые столь празднично, сколь позволяли уставы. Вокруг же, заняв все мыслимые наблюдательные посты, стояли тысячи зрителей, напряженных в ожидании исключительного зрелища.
В город вели плененного короля Франции.
Последние десятилетия старинный конфликт между Францией и Плантагенетами вступил в новую и отличную фазу, описанную позднейшими историками как Столетняя война. Через брак и по праву родства Плантагенеты получили возможности претендовать на наследование французского престола, и хотя французы отвергли эти притязания, английские монархи с тех пор на протяжении поколений украшали свой герб французскими геральдическими лилиями – fleur-de-lys.
Англичане достигли и поразительных успехов. Король Эдуард III, достойный внук могущественного Эдуарда I, на которого был сильно похож, не раз побивал французов. Его старший сын, отважный Черный принц,[36] командовавший английскими рыцарями и лучниками в знаменитых битвах при Креси и Пуатье, прослыл величайшим героем со времен Ричарда Львиное Сердце. Под уверенным владычеством английской короны пребывали не только южные края Аквитании и виноградники Бордо. Порт Кале на севере Франции тоже стал английским городом, таможней и базой для широкой торговли шерстью, которую вела на Европейском континенте Англия.
