В корчму поспешно вошел подпоручик, вслед за ним протиснулись пять драгунов.
— Прошу прощения, господа, — сказал подпоручик, прикладывая два пальца к треуголке, — кто из вас будет граф Сен-Жермен?
— Это я, — сказал граф.
— В таком случае прошу вас следовать за мной.
— Зачем?
— Я имею приказание арестовать человека, именующего себя графом Сен-Жерменом, и препроводить в Санкт-Петербург.
— О, я очень рад! — улыбнулся Сен-Жермен.
Подпоручик опешил, корнет от крайнего изумления даже приоткрыл рот.
— Я очень рад тому, — продолжал граф, — что моя мимолетная просьба столь быстро возымела действие.
Накануне отъезда я был принят ее величеством императрицей и в разговоре помянул о том, что в Санкт-Петербурге появился шулер и мошенник, который нагло присвоил себе мое имя, всячески шарлатанствует, показывает какие-то фокусы, словом, обманывает доверчивых людей и выманивает у них деньги. Я просил императрицу оградить мое доброе имя, приказать, чтобы того мошенника изловили и примерно наказали. Вот почему вы и получили такой приказ. Признаться, я не ожидал, что это произойдет столь быстро. Но вы… в каком вы чине?
— Подпоручик невского полка.
— Вы неправильно поняли приказ, подпоручик. Вам приказали изловить человека, именующего себя графом Сен-Жерменом, а я себя не именую, я и есть граф Сен-Жермен. Или вы в этом сомневаетесь?
— Господи! — сказал Ганыка. — Да это за версту видать…
— Подождите, корнет!.. Как вы полагаете, подпоручик, если бы мне нужно было скрыться, я бы заранее объявил день своего отъезда, согласно принятому у вас порядку? Я бы избрал самую дурную дорогу, по которой нельзя быстро ехать. Я бы ехал на перекладных от станции к станции, всюду предъявлял подорожную и тем самым указывал путь своим преследователям?..
— Но позвольте, господин граф…
— Не позволю! Со своими обывателями вы можете проделывать что угодно, но я подданный его величества короля Франции и нахожусь под его эгидой. Разве я в чем-то преступил законы Российской империи? Я приехал в Россию гласно и так же гласно покидаю ее. Вот вид на въезд, выданный русским послом в Париже. В Петербурге я проживал на Вознесенском проспекте с ведома и позволения генерал-полицеймейстера барона Корфа. Вот подорожная на выезд в Польшу, выданная генерал-губернаторской канцелярией. Вот, наконец, распоряжение главноприсутствующего ямской канцелярии Лариона Овцына, предписывающее всем станционным смотрителям, дабы оказывали мне всяческое содействие и помощь. И у вас есть приказ, отменяющий все это и предписывающий меня арестовать? Предъявите его!
— Приказ не у меня, господин граф… Где тот чертов крючок?.. — оглянулся подпоручик.
— Батюшки! — несмотря на драматизм сцены, Ганыка поперхнулся от смеха. — Это что за чучела такая?
В словесной перепалке никто не заметил, как бричка въехала в корчемный двор. Кряхтя и ойкая, Зряхов выкарабкался из нее, добрел до корчмы и появился в дверях.
Полусогнутый, раскоряченный, весь в сенной трухе, он был нелеп, смешон и страшен. На искаженном страданием лице горел лихорадочный румянец. Он переводил взгляд с графа на корнета, с корнета на графа.
— Который? — хрипло спросил он.
— Вот граф Сен-Жермен, — сказал подпоручик. — Извольте, сударь, предъявить приказ.
— Приказ тут! — Зряхов ткнул себя пальцем в висок. — Взять его!
— Что это значит, господин подпоручик? — сказал граф. — Кто этот человек? Вы ему подчиняетесь?!
— Да что вы его слушаете?! — закричал Зряхов. — Он заговорит, заморочит вас… Хватайте, вяжите его!
Он выдернул из-за пояса пистолет и навел на-графа.
Грянул выстрел. Зряхов изумленно открыл глаза, издал странный звук, будто подавился, и мешком осунулся на пол.
— Зачем вы?! — досадливо обернулся граф к Ганыке.
— Да ведь он мог дуром выпалить, убить вас! Вы же видели, он пистолет, как ухват, держал…
— Как вы посмели стрелять?! — вскричал подпоручик. — Кто вы такой?
— Корнет ямбургского полка Ганыка.
— Вы за это ответите! Я вас арестую!
— Не беспокойтесь, господин подпоручик, брыкнулся он от страха, я знаю, куда попал. Извольте поглядеть — видите того таракана на стене?..
Ганыка взял со стола второй пистолет и выстрелил.
Огромный черный таракан утратил половину тела, остаток шлепнулся на лавку.
— В тараканов вы стреляете прекрасно, однако зачем было стрелять в человека? — сказал Сен-Жермен.
— Помилуйте, какой же это человек? По роже видно, что прохвост!
Один из драгунов переворотил Зряхова на спину.
Лицо его было синюшно-бледным, на правом рукаве выше локтя расползалось темное пятно.
— Живой, — сказал драгун. — Дышит.
— Вздор, царапина! — сказал Ганыка. — Окатите его водой, очухается.
Драгун взял стоявшую на лавке бадейку с водой, плеснул Зряхову в лицо, тот не пошевелился. Его подняли, усадили на лавку у стены, но бесчувственное тело начало клониться вниз, и одному из драгунов пришлось его придерживать.
— Надо перевязать рану, — сказал Сен-Жермен. — Кто этот нелепый человек? — снова спросил он.
Подпоручик был смущен и растерян.
— Да… кто ж его знает? Подорожная его у меня. Там только сказано — "чиновник Зряхов следует по казенной надобности".
— И это все? Поэтому он вами командует?
— Что вы, господин граф! Мне полковник приказал выполнять его распоряжения.
— В таком случае, быть может, его бумаги где-нибудь спрятаны?
— Обыскать его! — приказал подпоручик.
Никаких бумаг не оказалось. Зряхов застонал и открыл глаза. Сен-Жермен шагнул к нему. Увидев, что граф приближается, Зряхов изо всех сил прижался спиной к стене и зажмурился.
— Я не собираюсь вас убивать, — сказал Сен-Жермен, — откройте глаза! Кто вы такой?
— Зряхов… — пролепетал тот. — Зряхов я… Из Тайной канцелярии…
— Вы лжете! Никакой Тайной канцелярии нет, се упразднили еще в феврале!.. Вы видите, подпоручик? Это какой-то проходимец и самозванец, а вы ему повинуетесь.
Подпоручик уже не только пылал, он взмок от растерянности и стыда. Значит, предчувствие его не обмануло — Зряхов с первого взгляда вызвал у него подозрение и недоверие, а все дело показалось сомнительным…
— Подпоручик, вы ответите за неисполнение… — проговорил Зряхов. — Я действую по повелению!..
— Чьему повелению? — подхватил Сен-Жермен. — Канцлера? Сената? Или, может, самой императрицы?
Зряхов с ненавистью смотрел на графа и молчал — сказать он не смел. Приказано было держать язык за зубами.
— Вот видите, — обернулся Сен-Жермен к подпоручику. — Ответить ему нечего! Не знаю, каким образом ему удалось обмануть вашего полковника, должно быть, это очень ловкий мошенник… Ба! Да уж не тот ли это авантюрист, который именовал себя графом Сен-Жерменом и коего поручено вам изловить? Когда тебя преследуют, лучше всего обрядиться в шкуру преследователя…
— Святая правда! — воскликнул Ганыка. — Когда за вором бегут, умный вор тоже кричит "держи вора!", а потом — шмыг в сторону, и ищи-свищи…
— Вполне возможно. Отсюда до границы всего несколько перегонов, тут бы он и исчез, только, к его несчастью, вы нагнали меня…
— На границе кордон, — сказал подпоручик.
— Ну, кордон! Кордон на дороге, для блезиру только, — засмеялся Ганыка. — А так чуть не деревнями друг к другу на храмовые праздники ходят. Те — сюда, наши — туда. А ежели ярмарка хоть там, хоть здесь — валом валят… Уж я-то знаю, меня самого мальцом в Резекне на ярмарку возили…
— Как же теперь быть? — сказал подпоручик. — Что с ним делать?
— Я не могу давать вам советы, — сказал граф. — Но, думается мне, здесь вам личность этого негодяя установить не удастся. В Петербурге же вы сможете это сделать без затруднений. Там, конечно, найдутся свидетели и жертвы его подвигов.
— Вы поплатитесь!.. Я доложу! Вы за все ответите!.. — из последних сил проговорил Зряхов.
— Молчать! — взорвался подпоручик. — А ну, сволоките его в бричку да заткните ему пасть, чтобы я больше не слышал его вяканья… И — на-конь!
Драгуны подхватили Зряхова под руки и вывели во двор.
— А вы не хотите с нами позавтракать? — спросил Сен-Жермен.
Меньше всего подпоручику хотелось оставаться долее со свидетелями его конфуза.
— Благодарствуйте! Вернемся в Остров, там дневку сделаем. А то кони притомились, да и людям роздых нужен… Честь имею!
Сен-Жермен и Ганыка вышли за ними во двор.
Окруженная драгунами бричка затарахтела по тракту на север.
— Занятная произошла катавасия, — улыбаясь, сказал Ганыка. — Однако кончилась, и слава богу.
Здесь, при солнечном свете, еще очевиднее стала беззащитная открытость его юности, почти детская округлость щек, еле тронутых первым пушком.
