Когда в ставку Девлет-Гирея привезли истекающего кровью Теребердей-мурзу, а хан, не позвав лекарей, оставил его умирать, Дивей-мурза с тоской подумал, что теперь он остался один, лишившись талантливого помощника, чьи добрые советы часто имели решающее значение и кому можно было полностью доверять ответственное дело. Он понял одно: все нужно взваливать на свои плечи.
И к хану:
— Изъявите милость, о великий из великих, позвольте мне, рабу вашему, встать во главе штурма дощатой крепости гяуров. Завтра крепость ляжет к вашим ногам, великий хан, а гяуров всех я порежу, как баранов!
— Лашкаркаши не водит нукеров на штурм. Разве у вас нет темников? Ты должен быть при моей руке.
— Вы, великий хан, как всегда, говорите мудрые слова, но я прошу вас, да продлит Аллах годы вашего могущества, отступить от принятого. Гуляй-город брать нелегко, это известно вам из заветов Субудея. Идти же на Москву, не разгромив гяуров, укрывшихся за досками, мы не можем. Зачем нам нужна угроза удара в спину?
— Уступаю твоей настойчивости. Да благословит тебя Аллах, разящий врагов.
Довольный тем, что ему удалось перебороть упрямство хана, поскакал Дивей-мурза к гуляй-городу, не огородив себя боковыми дозорами, да и охрану взял малую, чтобы не привлекать внимания лазутчиков гяуров. Так будет лучше, посчитал он, и никак не предполагал знатный воевода, что случится у него неожиданная встреча с русскими порубежниками. Произошла она, когда Дивей-мурза оказался в том месте, где к гуляй-городу подступал овраг, и принялся прикидывать, как воспользоваться этим удобным подходом к крепостной стене. Спешили в это время по оврагу казаки и дети боярские из порубежной рати в гуляй-город по приказу князя Воротынского, а вел их княжеский гонец из суздальских детей боярских Темир Талалыкин. Он первым заметил лазутный отряд крымских татар.
Порубежникам, привыкшим к подобным встречам, не нужно было долго соображать, что к чему, тем более численностью они превосходили врагов, татары же замешкались и оказались охваченными полукольцом, которое теснило их к крепостной стене. Дивей-мурза, хлестнув своего коня камчой, вырвался из окружения и понесся прочь. Увы, далеко уйти ему не было суждено: конь пропорол копыто триболой и завалился. Всадника тут же заарканил Талалыкин.
Захваченных допрашивал по поручению князя Воротынского Никифор Двужил, выезд которого за языком был остановлен, но крымцы, словно сговорившись, твердили одно и то же: хотели взять языка. Двужилу же такое единодушие показалось подозрительным, и он доложил об этом своему князю:
— Дозволь попытать?
— Что ж, не искренни раз, Бог простит.
Но и пытки никакого успеха не дали. Телохранители мурзы, да и сам мурза, сказавшийся рядовым воином, терпеливо сносили пытки, что еще больше убеждало и Никифора Двужила, и самого Михаила Воротынского в сановитости одного или даже нескольких из пойманных.
«Не иначе, как оглядывали гуляй-город, где ловчее напасть», — рассудил главный воевода, а чтобы подтвердить этот свой вывод, повелел Никифору Двужилу:
— Поезжай, как и договорились, за языком. Очень он нужен. Знатный!
— Расстараюсь, — ответил Двужил. — Понятно мне, сколь важен много знающий язык.
Князь Воротынский надеялся на свою дружину и особенно на верного своего боярина, но даже он не мог представить, какая удача ждет его. Дело в том, что Девлет-Гирей, обеспокоенный долгим отсутствием Дивей-мур-зы, послал к гуляй-городу тысячный отряд во главе с одним из своих сыновей — царевичем Ширинбеком. Уверенный, как был уверен и Дивей-мурза, в том, что русские после дневного боя зализывают раны и ни о чем больше не помышляют, Ширинбек не выслал впереди себя дозоры. Двужил же, даже если бы не понимал, что татары держат перед решающим боем ушки на макушке, все равно выслал бы вперед и в стороны дозоры, ибо, как считал, береженого Бог бережет. От этого правила он никогда не отступал, оттого никогда не попадал в засады, сам же их ловко устраивал.
Вот и вышло, что отряд Ширинбека угодил в засаду и после короткого боя бежал, оставив более половины убитыми и плененными. В руках у дружинников оказался сам царевич.
Допрос Ширинбека был очень коротким. Поначалу он надменно молчал, и тогда князь Михаил Воротынский предупредил его:
— Разве ты не ведаешь, как мы, русские, поступаем с непрошеными гостями и как царь наш жалует тех, кто встает на его сторону? Мало ли царевичей, особенно казанских, живут в почести в городах российских. Станешь упрямствовать, я вынужден буду пытать тебя, несмотря на царское твое происхождение, ответишь чистосердечно на мои вопросы — молвлю за тебя слово самому царю, да и теперь не пленником ты станешь, а гостем моим.
Минута молчания и — подавленно:
— Я скажу все. Спрашивай, князь.
— Что собирается делать дальше отец твой, хан крымский?
— Думы великого хана в голове у Дивей-мурзы, а он нынче не у вас ли в плену?
«Неужто суздалец с порубежниками его заарканили?!» — еще не веря такому счастью, все же невольно возликовал душой Воротынский. Спросил, стараясь оставаться спокойным:
— Если я покажу тебе моих пленников, укажешь его?
-Да.
Ширинбек сдержал слово, и свое разоблачение Дивей-мурза воспринял с достоинством великого. На вопрос о своих планах ответил просто:
— Я собирался победить тебя, князь, но Аллах предопределил мне иное, и сейчас неважно, как я это собирался сделать.
— Как думаешь, хан крымский Девлет-Гирей постарается тебя вызволить?
— Взял бы ты моего повелителя, — гордо вскинув голову, ответил Дивей-мурза, — я бы его промыслил, он же мною не промыслит. Он — никудышный лашкаркаши… Был бы жив Теребердей-мурза, тот бы нашел ход, хотя и того дважды ты бил. Но его нет, и это — роковое. Хан может сегодня же повести тумены обратно в Крым, чтобы вернуться через год или два. Внезапно для вас. Как в прошлом году.
Ответ этот весьма озадачил князя Воротынского. Уйди хан небитым, вновь придется выставлять новые сторожи, ладить новые засечные линии, возводить новые города-крепости в Поле, ибо не дадут крымцы покоя ни летом, ни даже зимой, противясь продвижению русских в ничейные земли. И если ратники и посоха, подчиняясь повелению царя Ивана Васильевича, поедут в Поле, возможно, даже на смерть, то пахари, ремесленники, купцы и иной деловой люд не очень-то расхрабрятся — кому хочется оказаться на базаре рабов в Кафе.
«Не сложа руки сидеть, ожидаючи ханского хода! Не сложа! Упредить! Заставить штурмовать гуляй всеми силами! Заставить!»
Легко сказать — заставить. Но как?
Если, однако, очень хочется, то решение в конце концов найдется. И оно нашлось.
«Объявлю о захвате Дивей-мурзы, лашкаркаши крымского войска. Радость-то великая. Пусть ликуют ратники. К хану же пошлю как перебежчика Селезня Николку, чтоб шум в стане моем объяснил, будто гонец государев прискакал, идет-де царь всей России с полками. Поспешает. Послезавтра на исходе дня здесь будет».
Сказано — сделано. По гуляю и так уже расползся слух о пленении самого главного воеводы крымского, радостно будоража всех, но этому верилось и не верилось. Вот тут в самое время слово главного воеводы князя Михайла Воротынского. Подошел он всего лишь к одному костру, где в тесном кругу сидела десятка ратников вместе со своим десятником и пила крепкий травный чай.
— Ликуйте, соколы. У меня в руках сам Дивей-мурза. Без ратной головы остались крымцы-разбойники.
Спустя очень малое время уже весь гуляй-город пел песни, от души радуясь. Ахнула первая пушка, вторая, третья — началась канонада, словно встречали пушкари лезущих в крепость татар.
А князь Воротынский в это время вел беседу наедине с боярином своим Николаем Селезнем.
— Два хода нынче у хана крымского: дуром на нас переть либо через Поле бежать к себе. Вот этого никак нехотелось бы. Сколько людишек, которые срубы сторож и городов повезут в Поле, на верную смерть посылать мы будем. Рати не хватит всех оборонить, ибо сохранит Девлетка свои тумены и станет противиться нам в Поле. Да и новый поход замыслит, тумены новые полча. Нам его в пух и прах сейчас разбить желательно. С Божьей помощью. Вот тогда без помех порубежье на ноги встанет. Успеет оно и окрепнуть, пока Крым снова с духом соберется. Вот этому делу тебе послужить придется.
— Повелевай, князь. Исполню все. Только дозволь слово свое сказать?
— Милости прошу.
— Рискуешь, князь. У тебя более чем вдвое меньше рати, чем у Девлетки. Пустил бы от греха подальше Девлетку в свои улусы. А засеки? Исподволь станем пробиваться с Божьей помощью, да царевой волей…
— Рискую. Верно: либо пан, либо пропал. И еще одно меня мучит: как наше поражение на судьбе России скажется? Хоть и говорят исстари, будто мертвые сраму не имут, только неверно это. Проклянут нас потомки наши, как проклинают сербы нынешние тех воевод, которые не
