Ванда Василевская
НА РАССВЕТЕ
— Ну, ребята, выпьем за счастливый приезд моей Кати, чтобы ей с нами хорошо жилось.
Все встали. Зазвенели серебряным звоном рюмки. Катя смеялась. Наконец, после шести месяцев разлуки, она была с Алексеем.
— Споем, ребята!
Алексей чистым, низким голосом затянул песню. Катя смотрела на мужа. Черные, черные брови — как любила она его брови, ровными дугами очерченные на светлом лбу! Серые глаза — как любила она эти глаза, отливающие голубизной и зеленью! Черные ресницы, длинные, как у девушки… Как любила она эти ресницы… Это был Алексей, ее Алексей…
Как на Черный Ерик, как на Черный Ерик
трахнули татаре в сорок тысяч лошадей.
И покрылся берег, и покрылся берег
сотнями пострелянных, порубанных людей.
Хор сильных мужских голосов подхватил:
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
с нашим атаманом не приходится тужить…
А ну, за нашего атамана! Да здравствует Алексей!
— Да здравствует Алексей! — Катя крепко чокнулась с мужем.
Как первая пуля, как первая пуля сразила коня,
а вторая пуля, а вторая пуля сразила меня.
И снова хор — Катя присоединила к хору высокий, чуть охрипший голос:
Молоденький пограничник пел:
Атаман узнает, кого не хватает,
эскадрон пополненный забудет про меня.
Блестели глаза. Радостно, задорно звучала казачья песня:
Жалко только волюшки во широком полюшке,
солнышка на небе да любови на земле.
— Давай, Гриша, патефон. Потанцуем!
Все вскочили, с грохотом отодвинули стол.
— Катерина Ивановна, потанцуем?
— Потанцуем, отчего же! Ох, давно я не танцевала. Еще в Москве…
— А теперь потанцуете здесь, на границе.
Зашуршала, зашелестела патефонная иголка. Понеслась в ночь танцевальная музыка. Катя танцевала, запыхавшаяся, счастливая.
— Ребята, мне ведь тоже что-нибудь причитается, — смеялся Алексей, и Катя почувствовала сильное объятие мужа. Прижалась близко-близенько. Ах, это был Алексей, это был именно Алексей. Прядь темных волос на лбу.
— Ну, как, Катюша?
— Хорошо, весело… Ох, милый, как хорошо…
— Смотри, ты всем понравилась, Катя…
— Я никому не хочу нравиться, только тебе, только тебе, Алеша.
— Милая, милая… Тебя уже все мои ребята любят…
— Я хочу только, чтобы ты любил меня, Алеша.
— Люблю тебя, родная, чернобровая моя.
— Тише, тише, Алеша, они слышат.
— Товарищ начальник, нельзя так. Мы тоже хотим потанцевать.
— Потанцуй, потанцуй еще с ними, Катя. Душевные ребята, все как один… Потанцуй.
Маленькие ножки легко касались пола, рассыпались черные, шелковистые волосы. С восторгом смотрели пограничники на молодую женщину, Алексей улыбался и выбивал такт носком сапога.
Патефон захрипел.
— Иголку переменить нужно, иголку переменить.
— Я уже не могу больше, — Катя упала на стул и со смехом отбивалась от приглашающих. — Не могу, столько дней в поезде и еще сейчас… Не могу… Алексей, скажи ты им — не могу.
Вмешался старший из пограничников:
— Хватит, ребята. Люди должны отдохнуть. Ведь ночь уже — завтра рано вставать. Пошли!..
Выходили медленно, неохотно. Шумная комната сразу опустела.
Катя машинально начала убирать со стола.
— Оставь, Катюша, до завтра… Спать надо, уже за полночь. Смотри, ты еле живая.
Она улыбнулась. Шумело в голове вино, звучала песенка, и радостью билось сердце.
— Оставь все.
— Неприятно… Разбросано, грязно.
— Оставь, оставь. Спать пойдем в сад. А уж завтра начнешь хозяйничать.
Они вышли прямо в звездную тихую ночь. Алмазная пыль искрилась на небе.
Алексей стелил постель.
— Посмотри, Катюша, как здесь будет хорошо на росистой траве, под раскидистой яблоней.
— Звезды будто на яблоне.
Казалось, что звезды горят на ветвях. Сквозь черное кружево листьев и веток смотрела Катя в искрящееся небо. Одуряюще пахло маттиолой.
— Алексей, как красиво!
— Родная, единственная, родная моя.
— Алеша, Алеша, звезды смотрят…
— Пусть смотрят, Катя. Звезды радуются вместе со мной твоей красе, нашему счастью.
— Ах, Алеша!
Дуги черных бровей отчетливо вырисовывались в свете звезд. Знакомое, близкое, любимое лицо.
— Ах, Алеша, какая радость, какое счастье! Сердце вот-вот разорвется.
— Это и есть любовь, Катюша…
— Ах, Алеша, если бы у меня были крылья, если бы я могла полететь к звездам… Ты любишь меня, Алеша?
— Люблю тебя, люблю, люблю.
— Алеша, Алеша, Алеша…
— Катя, Катя…
Ничего больше, лишь повторять любимое имя. Тихо стоят яблони, над яблонями хаос звезд.
— Алексей…
— Катюша…
Издалека, словно эхо, донеслась песня.
Солнышка на небе да любови на земле…
— Ребята поют.
— Спи, спи, родная.
— Алексей…
* * *
Когда же это было? Невероятно — вчера вечером, сегодня ночью. Когда же это было? Тысячу лет назад, — танец, звезды в ветвях яблони?
— Давай, Катя, давай…
Она торопливо, лихорадочно подавала патроны. Из-под платка выбились волосы. Алексей не оглядывался — припав к пулемету, он бросал:
— Давай, Катя, давай…
Трещал пулемет, двигалась длинная лента. Катя торопливо хватала следующую, держа ее наготове.
— Катя!
— Да.
— Иди, еще раз позвони. Скажи полковнику, слышишь? Все скажи.
Она поползла кустами. За пригорком пустилась бегом, добежала до дому. К телефону.
— Город давай, город, тридцать пять.
— Не отвечает.
— Давай, давай — тридцать шесть.
— Не отвечает.
Телефон щелкнул. Катя заломила руки. Бросилась к окну. Там, за кустами, гремели залпы, хлопали выстрелы. Она еще раз дрожащей рукой схватила трубку.
— Милая, дорогая, говорит Орловка… Орловка… Милая, дорогая, дай город, тридцать пять…
— Не отвечает.
— Милая, милая, пойми, говорит Орловка… Орловка! Город… Все равно какой телефон, город!
— Постараюсь, подождите, — сказал голос в трубку.
Катя преодолевала дрожь — где-то там, далеко, она слышала треск включаемых проводов и спокойный голос телефонистки, упорно повторяющий:
— Город… город… город…
— Алло, Орловка!
— Я здесь, Орловка, Орловка…
— Связь с городом прервана. Поправляют. Надо подождать.
Она бессильно опустила руки.
Катя выбежала из дому. До кустов — ползком. Вот она добралась до своих. Алексей повернул от пулемета потное, закопченное лицо.
— Ну как?
— Связь прервана. Чинят.
Он стиснул зубы.
— Катя, посмотри, — от Гриши ничего не слышно.
Она поползла направо, на пригорок. Молоденький пограничник лежал лицом к земле. Она осторожно коснулась мальчишеской щеки. Щека была еще теплая. Она сунула руку под гимнастерку — сердце не билось.
— Мертвый, — сказала она Алексею.
— Девять, — подсчитал он. — Подавай патроны, Катя.
Она подавала. Расширенными от ужаса глазами смотрела туда, на другую сторону: узенькая речушка и мосток. Там, за мостком, на зеленом фоне взрывались красные огоньки выстрелов. Немцы.
— Давай, Катюша, давай…
Они лежали, прижавшись к земле, спрятанные за кустами, за буйно растущей травой. И без перерыва, без памяти палили в ту сторону. В двухстах — трехстах шагах от них засели немцы.
Катя машинально подавала патроны и машинально считала: да, девять. Гриша ведь уже не в счет… Гриша, который так неутомимо танцевал с ней вчера.
Рядом, совсем близко, кто-то застонал. Теперь уже не девять, а только восемь. Как его звали? Коля? Ну да, Коля.
— Катя, попробуй еще, еще попробуй, может поправили.
Она вскочила, побежала.
— Орловка… Говорит Орловка… Милая, дорогая, давай город…
— Связь будет через два часа.
Катя бросила трубку. Бегом назад.
— Алексей, связь будет через два часа.
— Через два часа нас уже не будет, Катюша.
Она торопливо сосчитала. Семеро. Ну да, семеро…
— Катюша, возьми платок и посмотри, что там с Платоном.
Она поползла за кусты, обвязала раненую руку платком.
— Ползите отсюда, вы ранены…
— Ничего, ничего, Катюша, ничего.
— Катя!
Она услышала голос мужа и бросилась к нему.
— Слушай, Катя…
Он не смотрел на жену. Он не отрывал глаз от зеленых зарослей там, за мостком, где расцветали красные взрывы.
— Катя, слушай внимательно. Сумеешь вывести машину из сарая?
Она отшатнулась, словно ее толкнули в грудь.
