Москва — солнечная, радостная, весенняя. Только прошел Первомай, еще не снято праздничное убранство: красные цветы, красные звезды, красные полотнища со словами призывов, белыми и золотыми буквами, портреты, гирлянды. Все это играет на ветру под солнцем. Ожидается, близок уже второй праздник, День Победы, и не просто День Победы, а двадцатипятилетие со дня окончания Великой Отечественной войны — 9 мая 1970 года.
На вокзалах столицы все больше людей с цветами и венками, они отправляются к местам боев, на могилы погибших. Идут, идут по перронам люди, плывут, плывут венки и цветы. Чем ближе знаменательный День, тем гуще цветочный поток. Венки из веток туи, красной гвоздики и белых нарциссов, венки из бумажных пестрых цветов, металлические венки, позванивающие тонкими пальмовыми ветками и листьями лавра, и живые цветы, цветы, больше всего весенние — красные тюльпаны, белые и желтые нарциссы.
Приближается торжественный день, радостный и печальный, день избавления и день поминовения — праздник и траур вместе.
Много лет прошло, прежде чем этот день стал днем памяти, и не просто памяти, а обрядом памяти — Днем поминовения. Скорбь по умершим была отмечена минутой молчания, а затем появилась могила, куда можно принести свою печаль, свои цветы, если ты не знаешь, где могила близкого тебе человека. Неизвестный солдат — может, твой, может, мой сын, брат или муж,— равно всем родной и близкий. До этих минут общей памяти, всеобщего горя каждый нес свой траур в одиночку, и плакали в одиночку, по ночам.
Навещать девятого мая могилы погибших, приносить им венки, цветы стало обычаем, получило в народе название — “возложение”. Возложение венков на могилы воинов: родных, друзей, товарищей-однополчан.
На лентах, пока спрятанных, чтобы сберечь хрупкую краску, надписи золотом и серебром:
“Буду помнить тебя всегда”,
“Мужественным воинам, отстоявшим наш город”,
“Братьям-товарищам от оставшихся в живых”,
“Любимой нашей маме от детей и внуков”.
День возложения венков, день памяти, день поминовения.
Никто не забыт, ничто не забыто.
Медленное торжественное шествие. Идут женщины, идут ветераны — седые головы, ордена и медали на груди, едут к местам знакомым и уже неузнаваемым смертных боев, где они чудом уцелели. Живые едут к мертвым.
Мелькают в толпе и юные лица — веселые, быстроглазые, им все любопытно, они здесь впервые. Внуки едут к дедам.
Среди множества поездов, уходящих в эти дни из столицы на юг, запад, северо-запад, отходит и наш. Он идет к западным краям страны, к местам боев, к солдатским могилам. И неважно, куда именно и через какие станции идет. С ним едут женщины,— вдовы едут на могилы мужей. Для них этот поезд, и он будет идти столько времени, сколько нужно, чтобы они могли —
вспоминать,
рассказывать,
говорить о войне, о смерти,
плакать об утраченном, радоваться тому, что у них есть.
Мужчина с микрофоном в руках, корреспондент радио, подходит к небольшой группе женщин. Возможно, готовит репортаж о Дне Победы.
— Скажите, пожалуйста, о себе несколько слов: кто вы? Куда едете? Ваше имя?
— Мария Николаевна Пылаева. Еду на могилу к мужу. Я реставратор старинных книг. Да, еще работаю. Провожают внуки, оба школьники, в десятом. Нет, не близнецы — один от сына, другой от дочери.
— Матушкина, Аксинья Кузьминична. Тоже на могилку, к мужу, да-да. Колхозница, крестьянка я. Мы орловские. А как же, провожают, вон стоят: дочь — знатный пивовар, зять — механик, а парень — мой внук, идет в армию. Остальные в Орле. Работаю, пока силы есть.
— Фогель Лора Яковлевна. Литературный работник, редактор, а в прошлом журналист. Провожают? Нет, зачем. Ах нет, простите,— провожают. Дочь. Вон стоит худенькая женщина. Еду к могилам, хотя не знаю...
— Нонна Романовна Корнева, врач, хирург. Еду на могилу мужа, военврача. Вот эти двое — сын и дочь, а внуки остались дома.
— Казанцева я, Федосья Никитична. Сына еду проведывать. Могилку указали школьники, спасибо им. Кто я? Да теперя — никто. Бабушка и бабушка. Из крестьян мы, алтайские. Зять провожает, добрый человек.
— Ганна, Анна Петровна. Фамилия Махоткина, а по первому мужу — Коваль. Иван Коваль. Мы з Великих Сорочинцив. Теперь я полтавская, роблю на трикотажке. К Ивану еду, а где он, не знаю. Искать еду. Никто не провожает.
— Лизавета Тимофеевна, фамилия Пичужина. Еду к мужу, сомневаюсь, доберусь ли. Далеко. Мы звенигородские. Дочери вон стоят — Тина и Липочка, а мальчик — это Алевтины сынок. Работаю помаленьку, я — швея-надомница.
— Всех ли я представил? Нет. Простите, куда же вы? Вижу глубокий траур, все черное. Красные гвоздики в руках. Что ж, не будем беспокоить.
На этом я с вами прощаюсь — доброго пути!
Не ждите здесь описания путешествия и мест, где похоронены мужья этих женщин. По местам боев везде и всюду могилы воинов — именные, безымянные, одиночные и братские, а есть и поля-могилы, где трактора все еще поднимают человеческие останки.
Человеческими костями усеяла война нашу землю.
Поезд пойдет медленно, и, пока он идет, женщины будут вспоминать пережитое в военные годы, и не только войну, но и то светлое и радостное, что война у них отняла. Вспомнят прощание, скитания свои, утрату и горе. Вспоминать несчастия, конечно, нелегко, но надо. Зачем? Как — “зачем”? Чтобы люди знали и кровь войны и ее слезы. Знали, что значит “пережить войну”. Рассказывать о тех страшных годах надо, чтобы дети наши и дети детей, каждое новое поколение почувствовали, что значит война, чем была эта война, самая страшная из всех бывших войн. И чтобы дети из далекой заокеанской страны могли понять: русские войны не хотят. Не могут хотеть.
Поезд дает гудок. Семеро женщин, нет, их восемь, садятся в вагон. Они еще не знакомы, они чужие, но чем-то уже и родные: пережитым, ожидаемым. Поезд трогается мягко, бережно.
А те, кто провожал наших путешественниц, пусть остаются дома. Они будут ожидать матерей, бабушек, а те будут знать, что из трудного своего путешествия вернутся домой, где их ждут тепло, участие и заботы, заботы, наполняющие всю жизнь.
Поезд незаметно набирает скорость. Проводницы, беленькая и черненькая, размещают цветы и венки в отделении, где влажно и прохладно, где растения не завянут. Хотят ли пассажиры чаю? Только что заварен — ароматный, крепкий. Кроме чаю, говорят девушки, есть соки плодов и ягод, настои целебных трав, собранных знающими людьми — ведунами и ведуньями, травниками в разных краях нашей родины — на лесных светлых полянах, в темных еловых лесах, меж папоротников и хвощей, на солнечных склонах холмов и сопок, в глухих таежных чащобах. Напитки эти успокаивают, исцеляют, дарят легкий и светлый сон, оживляют память.
Женщины удивляются, переспрашивают, но говорят: целебные напитки потом, позже, а сейчас, пожалуйста, чаю.
Аксинья Кузьминична захлопоталась, помогая проводницам разместить цветы и венки, потом подняла свой венок из бумажных роз наверх, разрумянилась, жарко стало, сняла платок, черный с алыми узорами, и села напротив Марии Николаевны, положив руки на колени — рабочие руки с широкими натруженными кистями, припухшими венами. Лицо миловидное, ясное. “В молодости была красива”,— думает Мария Николаевна, глядя на соседку.
Аксинья Кузьминична улыбается и говорит:
— Смолоду я была кра-а-сивая, ой какая.
Мария Николаевна отвечает улыбкой, соседка ей нравится — простодушная, хлопотливая, видно, душой спокойная.
В ней же самой все было тревожно и неспокойно, потому что она ехала на могилу мужа впервые. Почему так не скоро едет, она не могла объяснить. Она знала, где он похоронен, фронтовые товарищи написали, назвали село, указали место — возле церкви, описали могилу.
До конца войны ехать было невозможно. А потом война кончилась, но ехать было страшно. Боялась, не найдет. Вообще боялась. Написала в село, спрашивала, есть ли кто-нибудь — присмотреть, ухаживать. Ей ответили: церковь разрушена, под обломками теперь вряд ли что найдешь. И она смирилась, успокоилась — ехать не надо.
Себе самой она долго не признавалась, а потом поняла: она боялась могилы. Просто боялась. Ведь могила не весть о смерти, не соболезнования друзей, не рассказы о похоронах, могила — это могила. Ее можно тронуть, к ней можно приникнуть, обнять, зная, что там, в земле, лежит он, что осталось от него.
Ей было стыдно своего страха, своей нерешительности, а время все шло. Вдруг пришло письмо — приглашение от совхоза, от школы приехать к двадцатипятилетию со Дня Победы. Писали, что могила ее мужа Николая Ивановича Пылаева, героически погибшего в боях за село Аланово, найдена, приведена в порядок, поставлены ограда, железный обелиск трудами совхоза и школы, а сначала о Николае Ивановиче разузнал, собрал все сведения комсомолец, молодой лесотехник Геннадий. Он немало потрудился в розысках по следам боевой славы на Брянщине, где шли бои в августе сорок третьего года
