Уже давно скрылась за горизонтом светлая полоска крымского берега, отстали от растянувшейся до самого горизонта эскадры говорливые чайки. Кончилась многодневная сумасшедшая суета, связанная с последними днями отступления и размещением на кораблях покидающие Россию войска.
Все кончилось!
Но Врангель все не уходил с палубы крейсера «Генерал Корнилов», словно еще не верил, что все это уже случилось, мосты сожжены и возврата к прошлому нет.
Все последние месяцы непрерывных изнуряющих боев в Северной Таврии он понимал, что проигрывает и проиграет эту битву. И его неотступно преследовала одна и та же мысль: как достойно, не потеряв лица, сохранить при этом дееспособную армию, пригодную для будущих сражений. Веры в то, что удастся закрыть на железный запор Крымский перешеек и отсидеться в Крыму до будущей весны, у него уже давно не было. Не то время, не та война! Но и не обращать внимания на пессимистические, деморализующие умозаключения своих подчиненных он не мог, не имел права, хотя тоже уже думал так же, как и многие из них.
Каждодневно, а точнее, каждую ночь, он раскладывал в уме, как некий карточный пасьянс, самые несбыточные варианты спасения армии. Голова все время была забита безумными расчетами различных военных хитростей: десантов, окружений. Он мысленно бродил взглядом над оперативной картой, отыскивая, за что бы спасительное еще можно зацепиться? Казалось, вот оно! Но по здравому размышлению, только что найденное оказывалось мыльным пузырем, бессмыслицей.
Лишь одна мысль стала все чаще задерживаться в его голове. В последние недели она стала едва ли не единственной. Собственно, других вариантов и не было, он все их пристально рассмотрел и отбросил. Но и этой мыслью он не торопился ни с кем делиться. О его душевных терзаниях мало кто знал: друзей у него почти не было, большей частью его окружали сослуживцы, которым он не стремился открывать свою душу.
Окончательно он в нее уверовал и принял к действию после того, как ее как-то произнес командир Кубанского корпуса генерал-лейтенант Фостиков.
— Ваше превосходительство. Может, не то скажу, но выслушайте! — сказал тогда он. — Вы ведь ломаете голову над тем же, над чем и многие из нас: как спасти армию от разгрома и бесславия. Я многим высказывал эту мысль, хочу высказать и вам. Не вижу иного варианта, кроме как эвакуировать войска в Турцию. А там Господь укажет, как поступить дальше.
С того дня все и началось.
Вероятно, будущие историки будут писать о нем как о человеке с твердым, гранитным характером. Никто не знал, какие душевные терзания переживал он каждый раз, когда судьба ставила его перед очередным поворотом.
Когда союзники отказали в доверии Деникину и предложили ему возглавить Добровольческую армию, он поначалу отказался от этой должности.
Подвело его честолюбие. Его упросил сам Деникин, а он не понял подвоха. Деникин недолюбливал своего честолюбивого подчиненного, и они часто и порою яростно конфликтовали. Уставший и разуверившийся в затянувшейся войне, перекладывая на Врангеля свой тяжкий крест, он, вероятно, злорадно подумал: «Пусть попробует горький хлеб человека, на плечи которого возложена судьба России».
Врангель верил в свою судьбу и не мог предположить, что все так обернется. Но такова судьба любого военачальника — без головокружительного восторга принимать славу победы, а случится поражение — до дна испить чашу с ядом презрения и позора.
Взглянув еще раз на растянувшуюся до горизонта эскадру, Врангель решил уйти в свою каюту. Капитан «Генерала Корнилова» временно уступил ее Главнокомандующему, сам же унес свою постель в капитанскую рубку, рассчитывая спать лишь урывками. Своему помощнику он доверял, но все же тот был еще молод: и предугадать, что может возникнуть на их пути, было трудно.
Капитан понимал, какая ответственность легла на его плечи: возглавить эскадру из ста двадцати разномастных судов, на которых покидали родину двести пятьдесят семь тысяч человек, не считая судовых команд. Надо было проявить заботу и о самых тихоходных судах, они, несомненно, будут отставать, а в непогоду, шторм могут и вовсе затеряться в море. Немалую угрозу эскадре представляли и подводные лодки, о которых его заранее предупредил вице-адмирал Кедров. Все это капитану «Генерала Корнилова» надо было учитывать, время от времени сбавлять скорость или даже совсем останавливаться, ожидая, пока отставшие суда вновь займут свои места в кильватерном строю.
Путь эскадры до Константинополя, по расчетам капитана, должен был занять приблизительно три дня. Врангель решил использовать это время для отдыха, ну, хотя бы пару дней. Он рассчитывал, что это ему удастся. На каждом большом или малом судне был назначен командир, который должен был гасить все мелкие недоразумения и конфликты, возникающие среди солдат и офицеров. Крупные неприятности пообещал разрешать генерал Кутепов, который, по сути, на время нахождения эскадры в пути командовал вместе с молодым энергичным вице-адмиралом Кедровым всей Русской Армией.
По пути к себе в каюту Врангель снова задержался у трапа и, сняв фуражку, подставил голову солнцу. Море завораживало его. Волна была тихая, ленивая, она дробила вечерние солнечные лучи на тысячи осколков. Он подумал, что последнее время он едва ли не каждый день то на катерах, то на маломерных судах носился по морю. Из Севастополя в Феодосию, в Керчь, в Ялту или в Евпаторию. А вот остановить свой взгляд, увидеть море, ощутить его величественную мощь и красоту все как-то не удавалось. Лишь сейчас вдруг понял, как много в этих бешеных хлопотах он потерял.
Возле Врангеля остановился вице-адмирал Кедров и, заметив какую-то просветленность на лице Главнокомандующего, не стал нарушать тишину.
— На редкость был хороший день, Михаил Александрович. Я имею в виду погоду, — после длительного молчания сказал Врангель.
— Последний привет уходящей осени, — ответил Кедров.
— Еще бы пару-тройку таких деньков, пока мы доплывем до Константинополя, — мечтательно произнес Врангель.
— В эту пору, ваше превосходительство, на такую природную милость уже надеяться не приходится. Со дня на день, боюсь, Черное море покажет нам свой черный характер, — не стал утешать Главнокомандующего Кедров. — Я накануне успел просмотреть в Морской библиотеке ноябрьские метеосводки за последние десять лет. Самый скверный и коварный, штормовой месяц… но будем уповать на Господа!
Врангель ничего не ответил, лишь молча кивнул и стал неторопливо спускаться вниз, в свою каюту.
На рассвете он услышал какую-то возню у каюты, приглушенные голоса. Ранние гости, видимо, не решались его будить и под дверью ожидали, когда он проснется.
Врангель накинул на плечи халат.
— Ну, что стоите под дверью? — окликнул он. — Входите!
В каюту вошли Кутепов и Кедров.
— Докладывайте! — сказал он вошедшим. — Я так понимаю, случилось что-то серьезное?
— Исчез тральщик «Язон», — недоуменно пожав плечами, сказал Кутепов.
— Как? При каких обстоятельствах?
— Его буксировал транспорт «Ельпидифор». На транспорте заметили его исчезновение, сообщили. Остановили эскадру. Подумали, может, оборвался трос. Подождали. А потом все же проверили. И оказалось, что буксировочный трос просто обрублен.
— Может, все же оборвался? Бывает такое, — предположил Врангель.
— Нет-нет, обрублен. Топором.
— Ну, и что вы по этому поводу думаете?
— Следом за «Ельпидифором» следовал транспорт «Рион». Вахтенные слышали на «Язоне» короткую перестрелку. Спросили, что у них там случилось? Не ответили, — дополнил рассказ Кутепова Кедров. — Никто не заметил, когда он вышел из строя и сгинул в темноте. Я так думаю, они решили вернуться к большевикам. Предали Родину.
Врангель помолчал, осмысливая происшедшее.
— Ну, что ж… Ну, что ж… — задумчиво сказал он. Вспомнил картинку из этого же ряда, которую ему буквально вчера или позавчера рассказал генерал-лейтенант Иван Гаврилович Барбович.
Кажется, действие происходило в Ялте. Врангель это доподлинно не запомнил. Вся эвакуация из Крыма: из Керчи, Ялты, Феодосии, Евпатории запомнилась ему как нечто единое — бесконечные шеренги угрюмых солдат, движущиеся по сходням на миноносцы, транспорты, пароходы.
Транспорт «Крым» принял на борт наполовину разбитый махновскими повстанцами конный корпус Барбовича. Загрузились без всякой меры, и в трюмах, и на палубах не протолкнуться. Но солдаты и офицеры все прибывали. Предполагая, что уже больше никаких судов не будет, они с боем, дракой проникали на судно. И тогда капитан принял единственно правильное, хотя и жестокое, решение: он отшвартовался от причала и, ожидая команды на отплытие, бросил якорь в сотне саженях от берега.
