Владимир Старостин - Дожить до дембеля

Бирюков прервал на полуслове ознакомительное собеседование с прибывшим час назад в его распоряжение лейтенантом Карцевым и повернул голову к двери. Через пару секунд снаружи донесся звук взрыва.

— Третий день в это же время, — сказал Бирюков.

— Обстрел? — спросил Карцев.

— Да, минометный. С двенадцати до двух, двадцать четыре мины.

Дверь распахнулась, и в блиндаж один за другим ввалились несколько солдат.

— Романов! А где Никольский? — спросил Бирюков.

— Рыл окоп на северном склоне. Наверное, там и остался, — ответил сержант.

Бирюков со вздохом поднялся из-за стола, надел бронежилет, каску и стал смотреть на часы. Дождавшись очередного взрыва, он вышел из блиндажа. Солдаты после его ухода занялись кто чем — трое легли на кровати, двое сели за шашки, сержант взял гитару и тихонько наигрывал незнакомую мелодию. Карцев разглядывал солдат, пытаясь обнаружить в их облике что-то необычное или особенное, но вид их был вполне обыденный — выгоревшая форма, молодые загорелые лица. Они тоже с любопытством поглядывали на Карцева.

— Служить у нас будете? — спросил сержант.

— Да.

— А откуда вы родом?

— Из Москвы.

Сержант хотел спросить еще что-то, но вслед за взрывом мины послышалась ругань старшего лейтенанта, затем открылась дверь и в блиндаж вошел парень в трусах, кедах, с автоматом на плече и сигаретой в зубах. За ним появился Бирюков.

— Никольский! — закричал он с порога. — Здесь не курят!

— Где же курить? — обиженно спросил парень, гася сигарету о стену. — На улице нельзя, здесь тоже нельзя.

— Что ты все время придуриваешься?! — Бирюков, видно, здорово разозлился. — Курить и любоваться пейзажем в ямке под обстрелом — не храбрость, а дурость!

Никольский снял с плеча автомат и присел на корточки у стены.

— Дуракам легче живется. Поэтому я с детства стараюсь влиться в их ряды, — сказал он серьезно.

— Хочешь пораньше дуба дать от шального осколка? — язвительно осведомился Бирюков.

— Наоборот. Говорят, дуракам везет.

— Ладно, хватит! — Бирюков махнул рукой. — С тобой спорить бесполезно.

Никольский довольно ухмыльнулся. Бирюков подошел к столу положил на него каску, сбросил на скамью бронежилет. Достав и расстелив на столе карту, он сел и уставился на нее, постукивая пальцами по каске.

— Вертолетчиков надо вызывать, — задумчиво проговорил он.

— Они на вас зуб имеют, — подал голос Никольский. — В марте по вашему вызову они две метлы{Метла вертолет (жарг.)} потеряли.

— Я же их не по собственной прихоти вызываю, — резко возразил Бирюков. — Надо же определить, где спрятана эта проклятая батарея и ликвидировать ее.

— Тоже верно, товарищ старший лейтенант, — легко согласился Никольский. — Надо определить и ликвидировать. — Помолчав, он добавил:

— Батарея стоит за северо-западным бугром. Судя по частоте выстрелов, не более двух минометов, значит, один ДШК{ДШК крупнокалиберный зенитный пулемет.} в прикрытии. Итого не больше дюжины бандюг.

— Как же ты углядел, что за северо-западным бугром? — недоверчиво поинтересовался Бирюков.

Весело улыбаясь, Никольский смотрел на него.

— Когда я курил и любовался пейзажем, — неторопливо-спокойно заговорил Никольский, — я увидел, как на вершине бугра что-то на миг блеснуло. Через пару минут — то же самое на том же месте. Это мог быть только бинокль корректировщика.

Высказавшись, Никольский продолжал все так же смотреть на Бирюкова. «Как он не устает сидеть в таком положении?» — удивленно подумал Карцев.

— Логично, — после раздумья констатировал Бирюков. — Молодец.

Никольский артистично изобразил скромно-застенчивое удовлетворение от похвалы командира — потупился, смущенно улыбнулся. Впрочем, он почти сразу же принял серьезный вид.

— Товарищ старший лейтенант, до них всего минут сорок ходьбы, — сказал он. — Разрешите мне пошуровать, пока еще есть время до конца обстрела. Я прикинул, как к ним незаметно подобраться. Все равно ведь в такую жару метлы плохо держатся в воздухе.

Сержант, давно уже отложивший в сторону свою гитару, довольно громко присвистнул. Шашисты прервали партию, да и остальные солдаты с интересом наблюдали за происходившим. Лицо Бирюкова стало опять недовольным:

— Снова за свое, Никольский? — сказал он. — Опять на рожон лезешь? В одиночку подвиг Геракла совершить желаешь?

— Ну, не обязательно в одиночку, — ответил Никольский. — Может, еще кто-нибудь захочет пойти. Достаточно трех, от силы четырех человек. Толпа в данном случае ни к чему.

Бирюков задумался, упершись взглядом куда-то повыше двери. Солдаты тоже разбрелись глазами кто куда. Сержант снова взял гитару и медленно перебирал струны. Никольский в ожидании прикрыл веки. Только Карцев с любопытством разглядывал всех поочередно.

— Ну так что, есть желающие прогуляться? — спросил наконец Бирюков, оторвав взгляд от стены и переведя его на солдат.

Сержант, почувствовав на себе вопросительный взгляд Бирюкова, спокойно сказал:

— От моего прадеда, участника империалистической войны, осталась солдатская заповедь: никогда ни от чего не увиливай, но и сам никогда ни на что не напрашивайся. Так что, товариш старший лейтенант, если прикажете — пойду, а так — нет.

Один из шашистов, здоровенный ефрейтор с каким-то детским лицом, кашлянул и не совсем уверенно проговорил:

— Я, пожалуй, пойду.

Никольский приоткрыл веки, глянул на ефрейтора и почему-то хмыкнул. Больше добровольцев не находилось.

— Я тоже хочу пойти, — сказал Карцев.

Все это время он чувствовал себя здесь лишним или посторонним, поэтому-то он и произнес эту фразу. Впрочем, и теперь, под пристальными взорами солдат (а Никольский к тому же иронически улыбнулся), Карцеву было как-то неуютно.

— Нет, — Бирюков покачал головой. — Ты здесь первый день. Я даже не знаю, как ты стреляешь.

— Стреляю я очень даже неплохо, — уверенно ответил Карцев. Он действительно хорошо стрелял. Однако Бирюков опять с сомнением помотал головой.

— Извините, товарищ лейтенант, — сказал Никольский. — У вас ведь, прошу прощения, нет опыта в таких делах. Как же вы будете сейчас нами командовать?

— В этот раз я буду следовать вашим указаниям. Кстати, время-то идет. Я думаю, не стоит затягивать выход.

— Верно, — подтвердил Никольский и посмотрел на Бирюкова.

— Ладно, пойдете втроем, — решительно сказал Бирюков. — Никольский — старший. Собирайтесь.

Никольский подошел к своей койке, надел штаны, лежавшие на табуретке возле нее, и прямо на голое тело бронежилет.

— И каску, Никольский, — строго сказал Бирюков.

Никольский поморщился и надел каску.

Карцев и ефрейтор тоже надели бронежилеты, каски. Все трое взяли автоматы, по три магазина к ним, по четыре гранаты.

— Ну, вперед на врага, — Бирюков посмотрел на часы. — До конца обстрела осталось час двадцать. Успеха вам!

Никольский, за ним ефрейтор и последним Карцев вышли из блиндажа. В двери Никольский обернулся:

— Пригнуться и бегом за мной.

Пробежав мимо бетонного квадрата вертолетной площадки, они спустились на южный склон и выпрямились в полный рост. Здесь корректировщик уже не мог их заметить. Никольский снял каску и ловко приторочил ее к ремню. Поравнявшись с окопом, он поднял руку и весело сказал сидевшему в окопе пулеметчику:

— Прощай, родина!

— На охоту, что ли? — сплюнув, спросил пулеметчик.

— Да нет, просто прогуляться, подышать свежим воздухом. Засиделись мы в блиндаже, — серьезным голосом ответил Никольский.

Они спустились в ложбину, редко заросшую кривым кустарником и какой-то жесткой на вид травой. Спускаться оказалось не так легко, как ожидалось Карцеву — постоянно приходилось притормаживать.

Не дойдя до дна ложбины, Никольский повернул вправо, в колючие заросли выше колена.

— Внизу заминировано, — обернувшись, объяснил он Карцеву. И добавил, обращаясь к ефрейтору: — Степа, будь осторожен. Если ты загнешься, Красная Армия будет уже не та. Где она возьмет второго такого образцово-показательного ефрейтора?

Тот недовольно засопел.

— Брось, Степа, не обижайся и не переживай, — Никольский рассмеялся. — Получишь ты в конце концов свою медаль. Вернешься домой — все саратовские девки по тебе сохнуть будут!

— Вовсе я не из-за медали пошел! — обиженно-зло буркнул ефрейтор.

Никольский снова рассмеялся. Хотя он и нравился Карцеву, было как-то неловко слушать насмешки над очевидно простоватым ефрейтором. Но и вмешиваться не хотелось — Карцев все-таки по-прежнему чувствовал себя посторонним.

— Я вот ясно почему иду, — опять заговорил Никольский. — Просто мне интересны всякие такие дела. А медаль мне все равно не светит.