В дивизию майор Коротков вернулся глубокой осенью и попал в те же места, где был ранен. Он торопился в полк, которым командовал до ранения, но прежде он должен был повидаться с командиром дивизии полковником Виноградовым.
Только начинало светать, и Коротков дожидался полковника в комнате, хорошо ему знакомой. Те же обои в цветочках, керосиновая лампа в виде фонаря, большой круглый стол с резьбой на ножках — все так же стояло и летом и прошлой зимой, когда дивизия заняла этот рубеж.
— Как себя чувствуете, товарищ майор? — спросил его адъютант командира дивизии.
— Отлично, — отвечал Коротков.
В дверях стояли шофер полковника — Гринько, молодой парень, старательно отращивающий усы, и повар Иван Иванович. Они молча смотрели на Короткова. Они видели, что Коротков изменился. И не только потому, что после ранения стал хромать на правую ногу (хромота эта не так уж была заметна), — изменился он весь почти неуловимо, и только человек, хорошо его знающий, мог это определить.
Иван Иванович погасил лампу, а Гринько поднял занавеску.
Холодный туман сонно сползал с изб, открывая деревушку. Черные сучья деревьев дрожали на ветру. Сразу же за деревней шло поле — все в болотных кочках и воронках от артиллерийских снарядов и мин. В ясную погоду можно было отсюда различить рощу, в которую упиралось поле. Когда в дивизию приезжали из города артисты на концерт, они обычно спрашивали:
— А где фашисты? Далеко?
Полковник подводил их к окну, рукой показывал направление:
— Видите рощу?
В штабных донесениях фашистская оборона называлась: «Роща Фигурная», а в обычных разговорах — Фигурная роща.
За эту Фигурную рощу шли бои и прошлой зимой и летом. В бою за Фигурную рощу был ранен Коротков.
— Товарищ майор, к командиру дивизии! — сказал адъютант.
Коротков, стараясь как можно незаметнее хромать, прошел в смежную комнату:
— Товарищ полковник, майор Коротков по вашему приказанию…
— Ну-ну. Вижу, что прибыл, — сказал Виноградов. — Садись, рассказывай.
— Что ж, товарищ полковник, жизнь госпитальная, сами знаете…
— Знаю. Значит, воевать?
— Воевать, товарищ полковник.
— Места старые, хорошо тебе известные, — сказал Виноградов.
Если бы посторонний человек услыхал эту фразу, он бы ничего особенного в ней не нашел, но Коротков сразу же уловил невеселую интонацию. Фраза Виноградова означала: вот уже вторая зима, а мы находимся все на том же рубеже, и все та же роща Фигурная перед нами. За этой фразой вставала прошлая зима, когда этим рубежом гордились не только в дивизии, но и в армии. На этом рубеже были остановлены гитлеровцы, рвавшиеся к городу.
— Последний рубеж, — говорил тогда командир дивизии, — назад ни шагу ступить нельзя.
Рубеж остался нашим. Наступление гитлеровцев захлебнулось здесь осенью сорок первого. Памятен день, когда командир разведвзвода младший лейтенант Волков, стоя перед командиром дивизии в грязной и насквозь промокшей плащ-палатке, доложил:
— Противник закапывается в землю. — Он что-то хотел добавить, но только еще раз повторил: — Закапывается…
В этом слове был главный итог кровопролитных боев. Гитлеровцы поспешно укрепляли Фигурную рощу и возводили сильные укрепления.
Говоря о «старых, хорошо известных местах», полковник, вероятно, имел в виду и летнюю попытку взять Фигурную рощу приступом. В августе сорок второго Коротков со своим полком вклинился в глубину вражеской обороны, но другие части дивизии не смогли продвинуться, и гитлеровцы перегруппировались, подвели резервы и сами перешли в контрнаступление. Под шквальным огнем Коротков выстоял трое суток. На четвертые сутки, уже будучи раненным, он получил приказ Виноградова отойти на исходные позиции…
— Заместитель твой, Егорушкин, хорошо справляется с полком, — продолжал Виноградов доверительно и подвинул свой стул ближе к Короткову.
— Способный, волевой командир, товарищ полковник…
— Способный, — подтвердил Виноградов. — Вот я и думаю: в связи с тем что ты назначен начальником штаба дивизии, утвердить Егорушкина командиром полка.
И Виноградов пристально взглянул на Короткова.
Коротков молчал. Известие было для него неожиданным — требовалось привести в порядок мысли и чувства. Разумеется, новое назначение — большая честь, но жаль расставаться с полком, с которым Короткова связывало большое прошлое. Молчание затягивалось, и Коротков наконец сказал:
— Я приложу все силы, чтобы оправдать доверие командования, товарищ полковник.
— То-то же! Отправляйся сейчас в полк, повидай людей, а завтра в двенадцать, ноль-ноль быть у меня. Приступишь к обязанностям.
* * *
Дивизия занимает оборону. В этой формулировке не только боевая задача, но и уклад жизни, быт людей. Прошлогодние землянки расширены, прибраны, по семи накатов над каждой землянкой. Хорошо налажена связь между частями. Разведка доносит о любом изменении в стане врага. На каждый огневой налет вражеской артиллерии наша артиллерия отвечает тройным по мощности налетом по изученным целям.
В полку Короткова встретили хорошо. С Егорушкиным они расцеловались, и тот сказал:
— Наконец-то!.. Ну, хозяйство я тебе в лучшем виде представлю.
Коротков сообщил о новом своем назначении, и Егорушкин искренне огорчился:
— А я-то думал, вместе повоюем.
Обоим взгрустнулось. Вспомнилась летняя операция, как долгими часами просиживали над картой, и вечер, и ночь сидели — до тех пор, пока зеленые рощи и черные станционные будки, лужайки не начинали мелькать в глазах и плавать в густом табачном дыму.
— Как приказано было назад повернуть, — вздохнул Егорушкин, — так у меня внутри все оборвалось. Может, на нашем участке вовсе наступать нельзя?
Коротков разговаривал и со снайперами, и с разведчиками, и с артиллеристами, и с саперами, и все ему казалось, что он слышит один и тот же вопрос: «Может, на нашем участке вовсе нельзя наступать?»
В назначенное время Коротков вернулся в штаб и был сразу принят Виноградовым. Но почти сразу же адъютант доложил, что прибыл полковник Першаков — командир соседней дивизии. Виноградов поморщился, но сам вышел навстречу, и Коротков слышал, как он сказал:
— Рад гостю. Заходите, полковник.
Першаков вошел в комнату, на ходу говоря:
— А я из штабарма, домой возвращаюсь. Дай, думаю, заеду, посмотрю, как старик Виноградов живет.
— Мой начальник штаба, — представил Короткова Виноградов.
— Да ну? Своих людей, значит, выдвигаешь? Это, брат, хорошо. Очень хорошо. Так как живем?
— Живем — хлеб жуем… — сказал Виноградов.
— М-да… Место у тебя здесь действительно чертово. Я на своей карте над этой самой Фигурной рощей так и написал: «Чертово место». А все же слышу, как твои молодцы постреливают.
— Бывает, — согласился Виноградов.
— Вот будет операция, тебе эту рощу сковывать придется, а то еще наступление придется демонстрировать.
— Демонстрация… Манифестация… — проворчал Виноградов.
— А что? — спросил Першаков. — Задача почетная. Не все же, в самом деле, лбом стенку прошибать. Вот и начальник штаба скажет. Ему, помнится, крепче всех досталось. Что, Коротков, говорят, охромел?
— Так точно, — ответил Коротков. — Но я от прежних мыслей не отказываюсь. Почему только сковывать? Мы…
— Ладно, ладно, — перебил его Першаков. — Я, брат, не любитель дискуссии разводить.
Виноградов вызвал адъютанта:
— Поторопи там, чтобы обедать.
Першаков, выпив водки и похваливая пельмени, говорил оживленно:
— Да, брат ты мой, операция будет. И солидная… Однако помяни мое слово: ни ты, ни я дело не решим. Удар нанесут свеженькие дивизии. Раз-раз — и в дамках.
Виноградов ел молча и, казалось, был занят только пельменями. Коротков тоже молчал.
— Я от прежних мыслей не отказываюсь, — повторил он, когда Першаков уехал.
— Упорство — вещь хорошая, если мысли правильные, — задумчиво сказал Виноградов и спросил: — Ну как, повидал старых товарищей? Как нашел хозяйство?
— Полк в образцовом порядке, товарищ полковник.
— Порядок и в других полках, — все так же задумчиво подтвердил Виноградов.
Снова они помолчали.
— Разрешите откровенно, товарищ полковник? — попросил Коротков.
— Только так.
— Для прошлой зимы этот порядок был бы действительно образцовым, но сейчас…
— Вот она, жизнь госпитальная, к чему приводит, — улыбнулся Виноградов. Потом снова серьезно сказал: — Вторая зима… Да, вторая зима… — повторил командир дивизии. — Ну, докладывай, я тебя слушаю.
