Борис Балтер - Проездом

Черный с белыми шашечками «ЗИЛ» сбавил скорость: рабочие прокладывали под дорогой трубу для стока талых вод. Все выглядело не таким, как помнил Дмитрий Сергеевич, словно то, что он помнил, происходило в другой жизни.

Движение по новому шоссе открылось недавно. Но столько машин проносилось навстречу друг другу, что казалось, это широкое, необычное для горных дорог шоссе существовало всегда. Но «всегда» было другое — узкое и извилистое, с крутыми спиральными поворотами. Участки старой дороги местами сохранились, кое–где примыкая к новому шоссе. Узкие полоски асфальта выглядели глухими и заброшенными. А в его памяти старая дорога оставалась широкой и удобной. По ночам по ней двигались огоньки извозчичьих линеек, и далеко был слышен цокот кованых копыт. Конечно, ездили на линейках и днем. Но днем было по–другому. Барьеры из обтесанных камней, побеленные известкой, ограждали опасные места. Черная пустота, бездонная и зыбкая, из которой долетал едва уловимый шум моря, оказывалась днем просто крутым склоном, покрытым виноградниками. Лошади бежали ровной рысцой, пассажиры сидели на линейках спиной друг к другу, свесив ноги, и близко под ногами убегал теплый асфальт. В то время уже попадались на дороге небольшие автобусы с откидным верхом. Они ходили немного быстрее. Но те, кто понимал, ездили на линейках, и дорога от Симферополя занимала полдня. Куда спешить? Извозчики с согласия пассажиров сворачивали в сторону от дороги, и где–нибудь в ложбине, за выступом скалы, неожиданно оказывалась сакля и над ней виноградники на камнях, нагретых солнцем. Мохнатые псы подходили к линейкам и пристально смотрели круглыми глазами. Пахло дымком и пряным чадом: в жаровне на очаге кипело масло, и в нем жарились чебуреки. Из сакли выходил хозяин, отгонял собак, и они уходили куда–то в тень. Хозяйка в шальварах выносила на свежих виноградных листьях овечий сыр, хозяин ставил на низенький стол глиняные кувшины с вином, блюдо с чебуреками. Ели весело и неторопливо, и хозяин ел, как будто это были его гости, а не случайные люди, с которых он за все возьмет деньги.

В «ЗИЛе» ехали муж с женой. Муж, в джинсах, с брюшком и в ковровой тюбетейке на бритой голове, всю дорогу жужжал кинокамерой. Он снимал все подряд сосредоточенно и самозабвенно: поздняя страсть — самая неистовая страсть.

Его жена еще в Симферополе доверительно сообщила Дмитрию Сергеевичу:

— Камера японская и всего тысячу рублей. Новыми деньгами, конечно. — Из всех пассажиров она почему–то выделила Дмитрия Сергеевича. Наверное, потому, что она никогда не видела так близко торговых моряков, и потому, что этот моряк и ее муж сидели на откидных стульях, хотя оба, по ее мнению, заслуживали лучших мест. Время от времени она говорила:

— Костик, очаровательный пейзаж!..

Костик немедленно наваливался на кого–нибудь животом и выставлял в окно камеру. Другая женщина, сибирячка из Красноярска, первый раз приехала в Крым. Она была патриоткой Сибири и всякий раз говорила:

— Ничего особенного — у нас в Сибири не хуже…

Пассажир рядом с шофером выкрикнул:

— Как не хуже?! В Сибири бесплатно, а здесь раз посмотришь — в другой не захочется!

Он острил от самого Симферополя. Острил много, но на одну тему: в Крыму все дорого. Каждую остроту он почему–то выкрикивал. Дмитрий Сергеевич решил, что у себя дома, где–нибудь в Петушках или Кинешме, он работает директором магазина.

Дмитрий Сергеевич тихо злился. Он хотел взять в Симферополе отдельную машину, — машин было сколько угодно, они в три ряда стояли на привокзальной площади. Но человек предполагает, а бог располагает. Богом оказалась Вика, соседка по купе. В свои сорок семь лет Дмитрий Сергеевич так и не научился обращаться с детьми и женщинами — те и другие немедленно садились ему на голову.

На привокзальную площадь он вышел вместе с Викой, но когда оглянулся. Вики рядом не было. Это его не огорчило. Он еще в вагоне–ресторане заметил: Вика, как пробка на воде, — легко приближалась и легко отскакивала.

Шофер вертел на пальце цепочку с ключами от машины; он подошел и взял из рук Дмитрия Сергеевича чемодан.

— Пойдемте, — сказал шофер.

Вика уже сидела в черном «ЗИЛе» с белыми шашечками.

— Я вам кричала. Неужели не слышали? — спросила она.

Вике можно было дать двадцать и двадцать пять лет. Возраст таких девушек, как она, трудно поддается определению. Сейчас она выглядела на двадцать. Она сидела в углу напротив Дмитрия Сергеевича, продев руку в кожаное кольцо, и подол юбки не прикрывал сдвинутых колен. На чулке был рубчик, он выглядел очень трогательно на левом колене.

Дмитрий Сергеевич не открывал глаз, потому что не хотел, чтобы к нему приставали. Его спутники ехали в Крым по профсоюзным путевкам и так, за свой счет, чтобы получить свою порцию удовольствий. В их глазах Дмитрий Сергеевич был таким же, как они, приезжим. А в той, другой жизни Димка Ганыкин жил сам по себе и при жизни приезжих только присутствовал.

Димка появлялся на извозчичьей бирже, и лошади переставали жевать в торбах овес и отмахиваться от мух хвостами. Извозчики — те, кто дремал, просыпались, а те, кто разговаривал, замолкали.

— Привет, хозяин! — говорили они.

Но Димка не спешил. Он неторопливо оглядывался и, увидя нужного ему человека, подходил к нему.

— Есть компания: хотят в горы на ночь, — небрежно говорил он и давал адрес.

Димка уходил с биржи, и лошади принимались жевать овес и отмахиваться от мух хвостами. Извозчики говорили вслед Димке: «Байстрюк», — а то и другие слова, похлестче. Димка не обращал на это внимания.

Когда Димка приходил в горы, свирепые псы встречали его за версту от сакли, виляя обрубленными хвостами.

Хозяин выносил рахат–лукум, засахаренный миндаль и ставил на стол кувшин родниковой воды: без воды много не съешь.

— С чем пришел, Димка? Зачем пришел? — спрашивал хозяин, хотя и знал все заранее.

— Двое с бабами хотят недельку на природе пожить. Примешь?

— О чем говоришь? Твои друзья — мои друзья. Мой дом — их дом…

Димка работал на процентах, которые получал с извозчиков и горцев. Его, конечно, обманывали, но Димка не был коммерческим человеком. Больше всего он любил читать книги о морских путешествиях и ходить в кино. На книги и кино он тратил зимой рубли и трешки, которые зарабатывал летом. А в школе Димке не везло: он по два года сидел в шестом и седьмом классах. В школе на него махнули рукой с тех пор, как узнали, что его мечта — стать всего–навсего матросом дальнего плавания. Но у Димки бывали и другие желания, о которых он не распространялся.

После смерти отца Димке достался ялик, на котором он поставил мачту для паруса. Димку поймали ночью в открытом море, и сторожевой катер привел ялик в порт на буксире.

Димка проспал остаток ночи в караульном помещении, в котором, кроме подвесной койки, стола и окна с решеткой, ничего не было. Пока Димка засыпал, он слышал под окном шаги часового и проникся к себе уважением.

Утром его привели на допрос к моряку с двумя средними нашивками на рукавах кителя. В кабинете Димка увидел мать, и у него сразу испортилось настроение.

— Сынок, милый, ну признайся, что в Севастополь плыл, — сказала мать, и глаза ее были полны ужаса и мольбы. — Товарищ начальник, я вам правду говорю, дядя у него в Севастополе, — сказала она моряку.

На самом деле Димка плыл в Румынию. Никаких определенных планов у него не было. Так просто, хотелось смотаться туда и обратно, посмотреть, как румыны живут. Он слышал, что самое трудное — добраться до Одессы, а оттуда — рукой подать.

— Конечно, в Севастополь, а то куда же! — сказал Димка, потому что пожалел мать.

Моряк смотрел на него. Странные были у моряка глаза: светлые, совсем прозрачные, как будто бы без зрачков.

— В ялике нашли бочонок с пресной водой и провизии на неделю, — сказал моряк.

— А как же! Я в море шел, — сказал Димка.

Кончилось тем, что Димка обещал сообщать моряку обо всех подозрительных людях, которых встретит на берегу и в море.

— А если не встречу? — спросил Димка, прежде чем подписал бумагу.

Моряк развел руками.

— Ну, если не встретишь… — сказал он.

Это Димку вполне устраивало: неопределенных обещаний он мог давать сколько угодно. В школе он только тем и держался, что давал обещания исправиться.

— Выспались? — спросила Вика.

— Нет еще, — ответил Дмитрий Сергеевич и снова закрыл глаза.

Сибирячка и жена пассажира с кинокамерой переглянулись. Они все время переглядывались, как только Вика начинала говорить с Дмитрием Сергеевичем.

— Тогда я тоже буду спать, — сказала Вика.

Дмитрий Сергеевич мог бы попробовать рассказать ей, как жили здесь тридцать лет назад. Но понимал: из этого ничего не получится. Ему самому не верилось, что то, что было, было с ним, а не с кем–то другим.