Ури Орлев - Беги, мальчик, беги

Этот мой рассказ основан на подлинной жизненной истории. Ее рассказал мне Йорам Фридман. Ему было пять лет в начале Второй мировой войны, когда немцы захватили Польшу, и восемь лет в разгар войны, когда он остался совершенно один на всем белом свете.

Среди множества детей, которые внезапно остаются совершенно одни на всем белом свете, всегда находятся такие, которые не покоряются выпавшей на их долю судьбе, какой бы жестокой и тяжелой она ни была, потому что пульсирующая в них воля к жизни оказывается сильнее самой страшной судьбы. Правду говорят, что порой реальность превосходит всякое воображение.

Стояло раннее-раннее утро. На улицах еще никто не появлялся. Иоси разбудил младшего брата:

— Пошли, Давид. Давай попробуем пробраться на польскую сторону.

— Как это? — удивился Давид.

— Как те поляки, которые пробираются в гетто, чтобы тут воровать. Я вчера подглядел, у них есть тут пролом в стене, рядом с нами, за домом напротив. Через этот пролом можно из нашего гетто выйти прямо на польскую улицу.

У Давида загорелись глаза. Он не всегда соглашался с Иоси. Не настолько уж старше был Иоси, чтобы во всем с ним соглашаться. Но на этот раз его предложение показалось ему очень заманчивым.

— А что там, на польской стороне? — спросил он у Иоси.

— Там много еды и там свобода, — сказал брат.

Что такое «еда», Давид уже знал. Но что такое «свобода»?

— Что это значит — «свобода»? — спросил он.

— Это когда вокруг тебя нет никакой стены и никаких охранников, — объяснил Иоси. — Ты можешь идти и идти куда хочешь, и никто тебя нигде не остановит. Я знаю ребят из гетто, которые стоят и ждут возле ворот, пока там заступит на охрану добрый полицай. Тогда он разрешает им перебежать на польскую сторону.

— И ты тоже так перебегал? — спросил Давид.

— Нет, я сам не перебегал. Но я думаю, что через пролом перебежать легче.

— А где они достают там еду, на польской стороне? — не унимался Давид.

— Ребята говорят, что можно выпросить немного милостыни у поляков, а потом на эти деньги купить еду в любой тамошней лавке. У них там в лавках есть все что угодно, как у нашей пани Станьяк до войны в Блонье.

— И конфеты тоже?

— И конфеты!

В свои восемь лет Давид был очень симпатичный мальчик. Рыжий, кудрявый, весь в веснушках, с голубыми глазами и пленительной улыбкой. Когда в их Блонье пришли немцы и дома почти не стало еды, Давид то и дело пользовался этой своей улыбкой, чтобы, под большим секретом от мамы, выпросить у отца несколько грошей. Потом он на эти деньги покупал себе конфеты в лавке у пани Станьяк. Нос тех пор как их переселили из Блонье в Варшавское гетто, у отца не стало даже этих нескольких грошей.

— Хорошо, — сказал он решительно. — Пошли.

— Но знаешь что, Давид, — остановил его Иоси. — Там нужно стеречься хулиганов.

— А что они делают, эти хулиганы?

— Они дерутся.

— Сильно?

— Очень сильно. Ты все равно хочешь пойти?

— Да, — сказал Давид.

Они выбрались через пролом и тут же увидели двух польских парней, которые смотрели на них с какой-то кривой ухмылкой.

— Давай вернемся, — встревоженно сказал Иоси.

Давид очень огорчился. И не только из-за конфет. Еще больше он огорчился из-за того, что на той стороне можно было идти и идти, сколько и куда захочешь. Так же, как они, бывало, ходили по полям, когда еще жил и дома, в их маленьком Блонье.

Вернувшись из своего неудачного похода, Иоси рассказал родителям о проломе в стене. Родители очень возбудились. Они посовещались друг с другом и решили использовать этот пролом, чтобы попробовать убежать из гетто. Они хотели тайком вернуться домой, в Блонье. Может быть, кто-нибудь из поляков, с которыми они дружили до войны, согласятся спрятать их от немцев. Прошло уже два с половиною года с тех пор, как их переселили из родного городка в Варшавское гетто. Это были два с половиною мучительных года, и теперь даже опасный побег казался им лучше, чем грозившая голодная смерть.

Родители решили, что сначала они пойдут сами. Возьмут с собой только Давида, потому что он самый маленький в семье. Если им повезет и они доберутся до Блонье, то два старших брата и сестра тоже присоединятся к ним. Но как же старшие дети узнают, что родителям удалось уйти? А вот как — отец пошлет им почтовую открытку. Там будет написано: «Давно уже ничего от вас не слышали. Напишите, как дела. Яцек». Кто это Яцек? Просто польское имя, сказал отец. А если мы не получим открытку? Если долго не получите, сказал отец, все равно уходите и пробирайтесь в Блонье сами.

Давид хорошо помнил родной городок. Они жили там все вместе в одной большой комнате — папа, мама, дядя, дедушка и пятеро детей. Но потом началась война, и дядя со старшей сестрой Фейгой бежали в Россию. А потом дедушка заболел, и его забрали в больницу. Из больницы он уже не вернулся, и вот так они остались вшестером.

На следующее утро Иоси привел родителей и Давида к пролому. Там они попрощались с ним и выбрались через узкую дыру в стене на польскую сторону. Солнце уже поднялось. Они шли по варшавским улицам, и все вокруг выглядело так мирно, как будто никакой войны не было и в помине. Только немецкие солдаты и польские полицаи, которые то и дело попадались им по пути, нарушали это приятное впечатление.

— Главное — не спешить, — еще раз напомнил отец. — Делайте вид, как будто мы просто гуляем. И не смотрите на немцев. И на полицаев тоже. Как будто мы так привыкли — гулять каждый день с утра.

Но маленький Давид не мог удержаться. Он жадно глядел на всё — на витрины с едой, на красивых, нарядных женщин, которые катили детские коляски, на машины и трамваи, на пролетки, запряженные лошадью или парой лошадей. И даже на немцев с полицаями. А родители не смотрели никуда, только прямо перед собой, и все время останавливали себя: не спешить! не бежать! просто медленно идти! Как будто они вышли погулять со своим маленьким мальчиком. Пока не выйдем за город.

Наконец они вышли за город, и здесь Давиду сразу стало радостно на душе. Он шел, широко улыбаясь всему, что видел вокруг, — зеленым полям и цветам на обочинах дороги, коровам с лошадьми, что паслись на своих пастбищах, бескрайнему голубому небу, которое тянулось над ними до самого горизонта, и лесу, который уже обозначился тоненькой черной полоской вдали. Все здесь оставалось совсем таким, как раньше, тихим, мирным и спокойным, как будто на свете никогда не было никакой войны.

И вдруг из-за пригорка вдали появились три немецких мотоциклиста. Они ехали прямо им навстречу. Родители застыли на месте. Потом отец сильно толкнул маму с Давидом в канаву, которая тянулась справа от дороги, а сам прыгнул в канаву на другой стороне. Мотоциклисты сразу остановились, и двое немцев бросились вдогонку за отцом. Но вскоре они вернулись обратно, с пустыми руками, громко ругаясь по-немецки. Тем временем третий мотоциклист нашел маму с Давидом в канаве, вытащил их оттуда и бросил в коляску своего мотоцикла.

Немцы привезли маму и Давида обратно в город, в свою полицию, в гестапо. Там маму долго били розгами, и она очень кричала. Потом их вернули в гетто, в ту же крохотную комнатушку, и там мама без сил свалилась на лежанку.

А отец так и не вернулся.

Только через две недели мама поднялась на ноги и почувствовала в себе достаточно сил, чтобы отправиться на поиски еды. Она знала, что остатки еды попадаются иногда в больших мусорных ящиках, которые стояли на улицах гетто. Каждый день они с Давидом выходили на поиски, и, когда находили такой ящик, мама открывала верхнюю крышку и поднимала Давида на руках, помогая ему забраться внутрь. Давиду было уже восемь лет, и он не раз говорил маме, что может забраться в ящик сам. Он даже показывал ей, как наловчился это делать. Нужно просто сильно разбежаться, подпрыгнуть и ухватиться за край ящика, а потом можно уже подтянуться и перекатиться внутрь. Лучше всего это получается, если ящик устойчиво стоит в кирпичной укладке. В обычные металлические ящики, которые ни к чему не прикреплены, забираться было немного труднее.

— Я все понимаю, — говорила мама, — но ты меньше пачкаешься, если я тебе помогаю.

— Какая уж разница, мама? — отвечал Давид, но про себя все же признавал иногда, что мама не так уж не права.

Забравшись в мусорный ящик, Давид начинал разрывать мусор обеими руками. Там, где было трудно, он помогал себе палкой или обломком доски. Мама объяснила ему, что нужно искать шелуху от картошки, кожуру свеклы, морковки или яблока и любые другие остатки пищи. Иногда ему удавалось найти также сухой и заплесневевший кусочек старого хлеба. Все это Давид собирал в маленькую плетеную корзинку. Когда корзинка наполнялась, он передавал ее маме, которая стояла возле ящика снаружи. Потом они с мамой шли домой, и там мама перебирала всё, что они нашли, чистила, мыла и варила из этого немного еды для всей семьи. Правда, ей самой, как взрослой и главе семьи, выдали в гетто «продовольственную карточку», но по этим карточкам давали так мало еды, что те, у кого, кроме карточек, ничего больше не было, мало-помалу умирали голодной смертью.