Пелагея была высокой, худощавой женщиной преклонных лет. Каждое утро, только открыв глаза, она сбивчиво шептала «Отче наш» и «Живые помощи». Вставала, пристально глядела в окно. Так и не увидев желанного, уходила в ванну. Затем готовила завтрак на двоих – себе и сыну, который ушел на войну и пропал без вести. Был у нее муж. Давно. Не сумел смириться с потерей отрока и помешательством жены на этой почве. Запил. Однажды вечером возвращался домой в пьяном угаре и свалился на рельсы, прямиком под электричку. То ли случайно, то ли сам так решил – уже не узнать. Вот и осталась она совсем одна.
Каждый раз ее сердце замирало, когда кто-то звонил в дверь: «Вернулся! Я знала! Я верила! Родной мой!» Но на лестничной клетке ждал почтальон, сварливая соседка или же просто дети подшучивали над городской сумасшедшей. Так ее прозвали за то, что после завтрака Пелагея повязывала темный платок на голову и в любую погоду выходила на улицу, стояла у подъезда с фотографией сына в руках. Ждала, пристально всматривалась в лица прохожих, иногда спрашивала, не встречался ли им рослый парень с русыми волосами, серыми глазами и заразительной улыбкой.
– Вот этот, посмотрите внимательно, пожалуйста, – робким голосом умоляла она незнакомцев. Но никто ее сына не видел.
– Да помер Егор твой, прими уже и смирись! Мало, что мужа в гроб загнала, так и сама вон в кого превратилась! – ругалась на безутешную женщину бабка Люся из четвертого подъезда.
– Тьфу на тебя, ведьма проклятая! – тихо отвечала Пелагея, изо всех сил сдерживая слезы, но глаза все равно набирались и картинка мутнела. Тревога нарастала: вдруг пропустит главное, не увидит дорогие очертания фигуры вдалеке. Сердце матери верило, что сын ее жив и обязательно вернется домой.
С одной стороны, все привыкли к этой чудачке. Пелагея стала неотъемлемой частью обстановки дома номер семнадцать по улице Пискаревской. А с другой – очень уж она не давала покоя жителям. Кто-то относился к ней с уважением и сочувствием, иные могли и плюнуть, и чем-нибудь зашвырнуть. Несмотря на все издевки и насмешки, женщина каждое утро выходила на улицу и ждала. Под дождем, под снегом, под градом, в лютую жару и всякую другую погоду.
Однажды прохладным летним утром Пелагея, как и прежде, стояла у подъезда, облокотившись на ставшую уже такой родной перекладину дверного проема. Улица была практически пустой, редкий прохожий спешил на автобусную остановку. Из четвертого подъезда, бряцая колесиками сумки-тележки, вышла бабка Люся. Она торопилась на продуктовый рынок, пока тот не заполонила толпа зевак.
– Все стоишь, дура? И никак тебе не надоест! – язвительно прошипела соседка.
– Иди ты к черту! – в сердцах выпалила Пелагея. Впервые она смогла разозлиться и подавить слезы. Сделав несколько глубоких вдохов, женщина сердито выпустила воздух и уставилась вдаль, игнорируя вредную бабульку. Та нелестно на нее огрызнулась и скрылась за поворотом.
Подул прохладный ветерок и на дереве ласково зашуршала листва. Чирикали птички. Раннее солнце приветствовало всех не спящих. «Сегодня особенный день, – подумала Пелагея, – сегодня он обязательно вернется!» Это было необъяснимое ощущение, сравнимое с наваждением. Словно материнское чутье било в какой-то внутренний колокол. Радость предстоящей встречи накрыла с головой. Вопреки привычному ритуалу, Пелагея бросилась домой и стала рыскать в давно забытом гардеробе. Она искала лучшее платье. Сын не видел ее столько лет, хотелось быть красивой.
Взгляд упал на пыльную коробку от массивных кожаных туфель. Муж Пелагеи был довольно крупным мужчиной, носил обувь сорок седьмого размера, в коробках из-под которой удобно было хранить различные домашние вещи. Конкретно в этой – фотографии. Женщина смахнула ладонью пыль и открыла картонную крышку.
Черно-белая свадьба. Сдержанное платье, но модная, по тем временам, белоснежная шляпа, напоминающая летучий фрегат. Молодые, счастливые жених и невеста. Гости, желающие всего самого доброго. Половины уж нет в живых. А вот и румяный Егорка в игрушечной голубой «Волге» с педальками – первые цветные снимки. Тут он пошел в школу. Как тяжело было достать ему хороший кожаный портфель, но папа сильно постарался для любимого сына. Пионерский галстук. Юный паренек в белой рубашке и коротких шортах отдает салют перед памятником Ленину.
Пелагея листала дальше. И снова правая рука сына у фуражки, но тут уже присяга, армия, широкие плечи, военная выправка… Мать зарыдала. Жизнь пронеслась перед глазами. Сколько было тепла и любви, сколько потерь и бессонных ночей. Кажется, она вспомнила их все. Осознала вдруг, что скучает по мужу. Как не хватает ей сейчас твердого плеча и поддержки. «Ну ничего, – успокоила она сама себя и смахнула слезы с лица, – сегодня особенный день!»
Женщина подошла к зеркалу. Потухший взгляд вдруг снова засиял. Она надела белое платье в цветочек, сняла темный платок и аккуратно уложила поседевшие волосы. «Совсем другое дело!» – улыбнулась себе Пелагея и вышла на улицу. Солнце уже находилось в зените. Терпко пахло сиренью. На горизонте показался до боли родной силуэт. Неужто и вправду Егор! Сердце заколотилось так сильно, что Пелагею бросило в жар. Ноги обмякли, ладони задрожали и стали влажными.
– Егор! Егорушка! Родной мой сынок! – из последних сил закричала женщина и бросилась навстречу коренастому мужчине в военной форме.
Из-за угла снова раздалось бряцание колесиков. На этот раз более гулкое. Бабка Люся возвращалась домой с набитой сумкой. Успела-таки урвать крупы и сахару по дешевке, а на сэкономленные деньги купила себе шмат домашнего сливочного масла и была невероятно довольна этим событием. Во дворе она увидела странную картину: Пелагея лежала на тротуаре, вытянув одну руку вперед. Вторая была согнута в локте, как будто женщина пыталась ползти. Щекой она прижималась к земле, глаза были закрыты, на лице застыла невероятно счастливая улыбка.
– Померла что ли? – вскрикнула бабка и, бросив тележку, подбежала к чудачке. – Пелагея! Матушка! Живая? В платье-то вырядилась! Ау! – Люся трясла женщину за плечо. Потом приложила руку к лицу, оно было холодным.
Бабка перепугалась до ужаса и завопила что есть силы:
– Помогите! Пожар! Пожар! Пелагея померла! Пожар! Люди, помогите! – кричала она, сама не понимая, зачем приплетает про огонь. Настолько сильным был шок.
Собравшиеся соседи вызвали скорую. Пелагею погрузили на носилки и увезли. Постепенно народ стал расходиться. Бабка Люся подобрала свою тележку и медленно потелепала домой. «А ведь дурой ее назвала… последнее, что сказала, – переживала она, – некрасиво. И масло растаяло… Чертова Пелагея!» Прохладный ветерок по-прежнему щекотал листву и разносил по двору приятный сиреневый аромат. А по земле медленно волочилась немного выцветшая фотография молодого человека.
