Повозка знала лучшие времена, да и лошадь была значительно более тощей, чем ей следовало быть. Они спускались на пляж по дороге, Шон вел лошадь, Элен шла рядом с ним.
— Если что-нибудь не получится, — говорил мрачно Шон, — если они проведают, что ты помогаешь этому человеку, тебе грозит не тюремное заключение. Это может означать расстрел или один из концлагерей, о которых говорят.
— А как же ты?
— Господи, женщина, сколько раз нужно повторять, я нейтрал. — Он озорно улыбнулся, его серые глаза тоже смеялись. — Если они хотят, чтобы этот старый негодник в Дублине, де Валера, сохранял благодушие, со мной им придется обращаться в белых перчатках. Не забывай, после того, как я гонял его по всей Ирландии в гражданскую войну, он может и порадоваться известию, что они решили меня пристрелить.
Элен рассмеялась.
— Я люблю тебя, Шон Галлахер. Ты умеешь меня развеселить в самое трудное время. — Она положила руку на худое плечо Шона и поцеловала его в щеку.
— Как брата, — сказал он. — Ты любишь меня как брата, и не забываешь мне это часто напоминать, так что спрячь в карман свою сумасшедшую страсть и сосредоточься. Он сказал, что он полковник Хью Келсоу, американский армейский офицер с судна, торпедированного в Девоне?
— Так он сказал.
— А к чему было сказано, что он не должен оказаться в руках немцев?
— Я не знаю. Он был в полубессознательном состоянии. Нога в жутком виде. Но когда я заговорила о госпитале, он просто обезумел. Сказал, что лучше мне его сразу застрелить.
— Похоже на старую добрую заваруху, — сказал Галлахер и повел лошадь вниз, на затянутый туманом пляж.
Стояла тишина, море успокоилось. В этой тишине они услышали свисток немецкого военного поезда с другой стороны залива, когда он отправился из Сент-Хелиера в Милл-брук.
Хью Келсоу лежал без сознания на песке, лицом вниз. Шон Галлахер осторожно его перевернул, осмотрел ногу и тихонько свистнул.
— Этому парню необходим хирург. Я закину его в повозку, пока он без сознания. А ты, пока, собери как можно больше плауна, и поторопись.
Элен побежала по пляжу, а Шон без особого труда поднял Келсоу, поскольку, несмотря на свой маленький рост, был удивительно сильным человеком. Келсоу застонал, но в себя не пришел. Ирландец положил его в повозку на мешки, а поверх укрыл еще несколькими мешками. Он обернулся к Элен, которая подошла с охапкой сушняка.
— Укрой его этим, пока я вытащу плот.
Плот продолжал плясать на мелководье. Шон вошел в воду и вытащил его на песок. Он заглянул внутрь, достал оттуда набор первой помощи, потом вытащил разделочный нож с пружинным лезвием и яростно вонзил его в поверхность спасательного плота. Воздух с силой вырвался наружу, плот осел, Шон свернул его и отнес к повозке, где засунул на решетку снизу.
Подошла Элен с новой охапкой сушняка и положила ее сзади поверх первой.
— Как думаешь, достаточно?
— Думаю, да. Я остановлюсь у загона, спустим плот в старый колодец. Давай двигаться.
Они начали подъем по дороге. Элен сидела в повозке, Шон вел лошадь. Вдруг впереди наверху послышался смех, залаяла собака. Ирландец остановился и стал раскуривать одну из отвратительных французских сигарет, которые привык курить.
— Не беспокойся, я с ними справлюсь, — успокоил он Элен.
Первой появилась овчарка, великолепное животное, которое гавкнуло один раз, затем узнало в Галлахере старого друга и лизнуло ему руку. Потом появились два немецких солдата в серой полевой форме и в шлемах, с винтовками за плечом.
— Гутен морген, герр генерал, — радостно приветствовали они.
— И вам доброе утро, убогие ублюдки. — Улыбка Галлахера при этом была самой дружелюбной, на какую он был способен.
— Шон, ты совсем рехнулся, — зашипела на него Элен, когда они миновали патруль.
— Вовсе нет. Ни один из этих парней не знает ни слова по-английски. Хотя могло быть очень весело, если бы они заглянули под повозку.
— Куда мы двинемся? В усадьбе сейчас никого нет.
Это всегда называлось именно так, никогда домом.
— Разве миссис Вайбер не там?
— Я дала ей выходной. Помнишь, эта ее племянница родила ребенка на прошлой неделе?
— Развратная девчонка, — сказал Галлахер. — А ее муж служит в британской армии. Интересно, что он подумает, когда вернется домой и обнаружит шустрого мальчишку с голубыми глазами и светлыми волосами по имени Фриц.
— Не будь злым, Шон. Она неплохая девочка. Не устояла. Людям бывает одиноко.
— И это мне говоришь ты? — Галлахер рассмеялся. — Что-то я не приметил, чтобы ты бегала за мной вокруг амбара на этой неделе.
— Будь благоразумен, — сказала она. — Куда мы его денем? Может, в палату?
Во время английской гражданской войны, Чарльз де Виль, бывший в то время хозяином усадьбы, поддерживал роялистов. При нем под крышей была обустроена комната, в которую вела потайная лестница из главной хозяйской спальни. Комнату эту в семье называли палатой. Она спасла жизнь своему хозяину во времена правления Кромвеля, когда его разыскивали как предателя.
— Нет, слишком неудобно пока. Ему нужна помощь и как можно скорее. Давай его поместим у меня в коттедже.
— А где взять врача?
— Джордж Гамильтон. Кому еще можно довериться? Сейчас, подожди немного, я спрячу это спасательное средство в колодце.
Шон вытащил плот и скрылся за деревьями. Элен осталась ждать, слыша свое неровное дыхание в тишине леса. Позади нее, под мешками и сушняком застонал и зашевелился Хью Келсоу.
В Слептон-Сендс начавшимся перед полуднем приливом принесло еще несколько тел. Дагел Манроу и Картер сидели, укрывшись за песчаной дюной, и перекусывали бутербродами с пивом. По берегу бродили солдаты, заходившие иногда в воду, чтобы по приказу офицера вытащить тело. На пляже уже лежало тел тридцать.
— Кто-то однажды сказал, что первой жертвой войны является правда, — произнес Манроу.
— Я прекрасно понимаю, сэр, что вы имеете в виду, — сказал Картер.
К ним подошел молодой американский офицер и отсалютовал.
— Пляж освобожден от вновь прибывших, на настоящий момент. С рассвета тридцать три тела. Никаких следов полковника Келсоу. — Он помедлил. — Бригадир не желал бы наблюдать захоронение? Это недалеко отсюда.
— Нет, спасибо, — ответил ему Манроу. — Думаю, я смогу обойтись без этого.
Офицер отдал честь и пошел прочь. Манроу поднялся и помог встать Картеру.
— Ладно, Джек. Здесь нам делать нечего.
— Вы правы, сэр.
Картер балансировал свой протез, а Манроу стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на море. Вдруг он поежился.
— Что-нибудь неладно, сэр? — спросил Картер.
— Я чувствую себя на краю пропасти, Джек. Честно говоря, я предчувствую беду. Очень большую беду. Ладно, давай возвращаться в Лондон. — Он повернулся и пошел вдоль пляжа.
— Итак, Бергер, вы понимаете, о чем я вам говорю? — спросил Конрад Хофер требовательным голосом.
Хейни Баум стоял навытяжку перед столом в офисе, который был с готовностью предоставлен фельдмаршалу в Кемпо. Хейни старался игнорировать тот факт, что у окна стоял Роммель и смотрел в сад.
— Я не вполне уверен, господин майор. Так я думаю.
Роммель повернулся.
— Не старайтесь казаться глупее, Бергер. Я же вижу, вы умный человек, и смелый. — Он прикоснулся кончиком жезла к Железному кресту первой степени и к манжете с готическими буквами, охватывавшей левый рукав. — Я вижу у вас манжета Африканского корпуса, так что мы с вами товарищи. Вы были под Аламейной?
— Нет, фельдмаршал. Ранен при Тобруке.
— Хорошо. Я человек прямой, поэтому слушайте внимательно. Вы вчера вечером очень хорошо меня копировали, и внешне, и голосом. Очень профессионально.
— Спасибо.
— Теперь я хочу, чтобы вы дали еще одно представление. В пятницу вы полетите на Джерси на весь конец недели в компании с майором Хофером. Вы сможете дурачить их на Джерси в течение этого времени, Бергер? Король на день? Как вам это нравится?
Баум улыбнулся.
— В действительности, я думаю, что смог бы, сэр.
Роммель обратился к Хоферу:
— Ну вот, умный и надежный, как я и говорил. Теперь подготовьте все, Конрад, и поехали отсюда.
Коттедж построили из того же гранита, что и дом. В нем была одна большая комната с балками под потолком и обеденным столом с полудюжиной стульев в нише у окна. В противоположном конце комнаты дверь в кухню. Наверху находилась одна большая спальня, кладовая и ванная.
Чтобы не мучиться с подъемом по лестнице, Галлахер уложил Келсоу на длинный удобный диван в комнате внизу. Американец оставался без сознания, и Галлахер нашел его бумажник и открыл. Там был его удостоверение с фотографией и несколько фотографий женщины и двух маленьких девочек, очевидно, его семьи, да пара писем, оказавшихся настолько личными, что Галлахер их сразу сложил на место. Он услышал голос Элен, она говорила в кухне по телефону. Келсоу открыл глаза, посмотрел на Галлахера безразлично, потом увидел у него в руках свой бумажник.
