ТЕЛЕГРАММА
Я еду в Баку. В родной Баку! Эту мою радость могут понять только те, кто не был дома целых четыре года.
Что скрывать, на фронте были у меня и такие дни, такие мгновения, когда я совершенно терял надежду вернуться домой и мог утешать себя только воспоминаниями о городе, где рос, учился, играл со сверстниками в мальчишечьи игры.
Когда поезд повернул к Кавказу, я совсем потерял покой. Мне казалось, что он не мчится на юг, а стоит на одном месте.
Поезд этот был выделен специально для военнослужащих. В нем ехали демобилизованные. Большинство солдат и офицеров в нашем вагоне только что выписались из госпиталя и, как и я, спешили в Баку. Все улыбались, все были веселы и счастливы.
На станции Минеральные Воды я вышел и дал домой телеграмму о том, что еду. Конечно, ее можно было дать и раньше, например из Ростова, но я хорошо изучил мамин характер: узнай она о моем приезде за день, за два, она на все это время лишится сна, будет стоять с утра до вечера у дверей.
Чем ближе мы подъезжали к Баку, тем больше пустел наш вагон. В нем уже не было ни одного переполненного купе. Наконец остались только те, кому предстояло ехать до конечной станции.
Вечерело. Целый день веселившиеся соседи стали укладываться на отдых. Это была последняя ночь, которую нам предстояло провести в вагоне.
Я тоже лег. Но не спалось. В голову лезли всякие мысли, воспоминания. Снова стал думать о маме. Я не мог представить ее без Баку и Баку без нее. Во многих местах довелось побывать мне за четыре военных года, много перевидел я городов — и больших, и маленьких, и красивых, и не очень красивых, — но мне казалось, что ни один из них не может по красоте, своеобразию сравниться с моим родным городом. Не укоряйте меня, может быть, в данном случае я слишком пристрастен.
Наступила ночь. Многие в вагоне уже спали. Но немало было и таких, как я, которые не могли уснуть и ворочались на своих полках.
Оглушая грохотом пустынные поля, покачиваясь на стыках рельсов, поезд мчал нас в ночной темноте в Баку. «Наверное, мама уже получила телеграмму и теперь — смотрит, смотрит в окошко, — думал я, глядя на струящую тусклый свет, запыленную, висящую под потолком лампу. — Ничего, мама, теперь уже скоро… Считанные часы остались…»
Еще не рассвело как следует, а в вагоне все уже стояли одетые. Все тянулись к окнам.
Как только поезд отъехал от станции Баладжары, волнение удвоилось.
— А ведь ничего не изменилось! — слышались голоса.
— Да, все осталось как было!..
— Как я скучал, братцы, по этим местам!..
— Чего там, с Баку ни один город не сравнится!..
Пофыркивая паром, паровоз подошел к бакинскому вокзалу. На перроне, на мосту, который был построен над путями, столпилось столько народу, что яблоку негде было упасть. Гремел, приветствуя нас, духовой оркестр.
Поезд остановился, но никто не выходил. Все выглядывали из окон, искали родных, близких. А те суетились на перроне, взволнованно махали руками.
Многие из встречающих, увидев своих, устремлялись в вагоны, обнимали, целовали прибывших, а потом все вместе, с вещами, радостные, спешили к выходу в город.
Встречали, как мне показалось, всех, только не меня. Сколько я ни вглядывался в лица суетящихся на перроне, среди них не находил ни мамы, ни сестры. Я перекинул вещмешок через плечо, взял свою трость и, хромая, вышел из вагона. «Почему? Почему они не пришли встречать? — беспокойно забилось в голове. — Что-нибудь случилось? Может, не в состоянии были прийти?..»
Лейтенант, ехавший со мной в одном вагоне, увидев, что я, расстроенный, один спускаюсь по лестнице, удивился:
— В чем дело, Гасан? Никто не пришел встречать?
— Да вот… дал телеграмму, а никого почему-то нет, — вздохнул я.
Мой попутчик чуть не силой заставил меня взять букет цветов, который был у него в руке:
— Возьми это и не переживай! Мало ли что могло случиться… Хочешь, пойдем к нам, а нотой пойдешь домой…
— Конечно, идем к нам, — стали уговаривать и его родственники.
Я поблагодарил их и пошел к скверу Ильича, там сел в трамвай. Всего четыре трамвайных остановки от вокзала до моего дома, но этот путь показался мне путешествием длиной в год. Мысли одна мрачнее другой проносились в голове, и, как я ни старался гнать их прочь, ничего у меня не получалось. После того как я потерял на войне двух братьев, у меня, кроме мамы и сестры, никого не оставалось. Уж не случилось ли чего и с ними? Конечно, случилось! Будь все в порядке, они обязательно встретили бы меня…
Рядом с Тезабаг (Новый сад) у Бешмартаба (Пятиэтажка — название дома) я вышел из трамвая и, до предела обеспокоенный, заспешил к своему дому. Как мне хотелось по дороге встретить кого-нибудь из знакомых, но, увы, никто не встретился. Ребята нашего квартала были, наверное, в школе, а взрослые, оставшиеся по брони в тылу, конечно же работали.
Вот и наш узкий невзрачный тупичок с потрескавшимся асфальтом. Сколько раз, только научившись ходить, я падал здесь и снова поднимался! Сколько раз мы, мальчишки, играли здесь, крутили волчка, били на праздник крашеные яйца, запускали змея! Бывало, из-за какой-то мелочи ссорились, даже дрались. Каждый камень здесь, каждый кусочек земли были для меня родными. На фронте я привык к бескрайним степям, широким полям, поэтому казалось, что тупичок стал еще уже, но все равно он был для меня милее, прекраснее самых широких проспектов.
Во дворе тоже никого не было. Я взглянул на двери нашей квартиры — и обомлел, трость выпала из руки, со стуком ударилась об асфальт… То, что я увидел, не могло не потрясти. Потолок в нашей старой квартире обвалился, двери и окна были без стекол. Теперь я уже не сомневался в том, что с мамой произошло несчастье.
Взяв себя в руки, я постучал в застекленную веранду соседей. На мой стук вышла Окума-баджи.
— Кого вам?
— Окума-баджи!..
— Вах, Гасан, это ты? Ты вернулся? Как хорошо! Что же ты там стоишь? Проходи, проходи, — радостно засуетилась соседка.
Но я не спешил входить в ее квартиру.
— Где мама, Окума-баджи?
— Не стой в дверях, проходи. Здесь твоя мама, здесь! Спит, бедняга! Сейчас разбужу ее. Умулейла-баджи! — позвала она. — Поздравляю тебя: Гасан вернулся!..
Я прошел вслед за Окумой в комнату. Навстречу мне бросилась мама, обняла меня на пороге, расплакалась. Так мы и стояли с ней — обнявшись и плача…
— Гасан, Гасан мой!.. — говорила мама, осыпая меня поцелуями.
Услышав о моем приезде, в дом заспешили соседи. Все поздравляли нас, радовались вместе с нами, женщины плакали.
Мама была больна, температурила. Взяв на руки, я уложил ее в постель. Она была легкой, как ребенок, и очень изменилась: поседели волосы, на лице остро выступили скулы. Обрадованная моим приездом, она забыла о своей болезни, держала в ладонях мою руку, смеялась, говорила что-то…
Сестра была на работе. Соседи вскоре разошлись, и мы остались с мамой одни. Я оглядел комнату. Увидев здесь свои вещи, висящий на стене в чехле тар погибшего брата Али, спросил у мамы:
— Вы теперь здесь живете?
— Да, сыпок, да упокоит земля отца Окумы! У нас рухнула крыша. Соседка увидела, что мы остались на улице, отдала нам эту комнату.
Мама не могла лежать. Несмотря на мои протесты, встала и начала готовить обед. Я глядел на нее и думал: «Как изменилась, бедная! Еще нет и пятидесяти, а похожа на восьмидесятилетнюю!..»
— Умулейла Гиясзаде! — позвали со двора. Я вышел во двор. У дверей стоял почтальон. Он протянул мне телеграмму:
— Получите и распишитесь. Поздравляю вас, к вам возвращаются с фронта…
Я получил телеграмму, которую сам же и посылал.
Через месяц после того, как вернулся в Баку, я поступил на нефтепромысловый факультет Индустриального института. После четырехлетнего перерыва мне, естественно, трудно было учиться вместе с ребятами, которые только окончили школу, поэтому все свое свободное время я проводил в читальном зале институтской библиотеки, повторял забытое.
Это случилось в начале ноября сорок пятого года. Как-то вечером, после занятий, я по обыкновению сидел и занимался в библиотеке. Понятно, отключившись от всего, ничего не видя и не слыша вокруг. И вдруг почувствовал какое-то неудобство, поднял голову и увидел, что рядом стоит красивая девушка с пышными черными волосами, спадающими на плечи. Глазами она искала свободное место. Я один занимал столик, рассчитанный на двоих. Естественно, увидев ее, убрал книги, тут же предложил ей место:
— Садитесь, пожалуйста.
— Спасибо, — улыбнулась она, села, открыла портфель и стала переписывать что-то из книги в тетрадь.
Перелистывая лежавшую передо мною брошюру, я время от времени краешком глаза поглядывал на свою соседку, и чем больше смотрел, тем больше она мне нравилась. Вскоре она полностью завладела моими мыслями, и уже никакая учеба не шла в голову.
