class="p">– Сегодня отличный день. Пожалуй, мажор.
Удовлетворенный ответом, юноша отставляет стул как можно дальше, так, чтобы получилась большая шелковая натянутая струна.
– Подайте смычок, вон там.
– Пожалуйста.
Обратной стороной смычка Дубай проводит вдоль "струны", и та издает сомнительный гитарный риф. Затем оттягивает шторку, как гитарную струну, и она производит другой звук. После – еще раз вдоль и еще один щипок. Вдоль и два щипка. Туда-обратно несколько раз, щипок. Выходит нечто вроде незамысловатой блюзовой композиции.
Антон Палицкий не замечает, как начинает притопывать ногой.
Из-за кулис раздается мелодия скрипки. Герман Елагин пытается переложить "шторную мелодию" на свой инструмент.
Штора и скрипка. Уже неплохо.
Русская народная троица тоже появляется из неоткуда и начинает пристукивать ложками, барышня в платье стучит по сцене каблучками. Старый смотритель, за неумение играть на музыкальных инструментах, просто бьет в ладоши.
Штора, скрипка, ложки и каблуки, стариковские ладоши.
Молодой музыкант умеет задавать темп – Палицкий прекрасно это понимает.
Мелодия длится еще несколько минут – не так уж много, чтобы наскучить, но и не так мало, чтобы не успеть подивиться ее мастерскому исполнению.
Лев Дубай завершает сонету очередным рифом, остальные музыканты заканчивают играть чуть раньше.
– Соло для шторы с оркестром. – Безразлично объявляет чей-то глубокий голос, и Роман Алексеевич, до этого времени руководитель-невидимка, переступает порог концертного зала, медленно аплодируя.
– Это же штора! – Восхищенно, недоуменно, радостно и черт знает как еще, восклицает дирижер, вскакивая на ноги и тут же падая обратно в кресло.
– Да, это штора. – Все с той же интонацией, которую Елагин называл не иначе как «эмоции медведя», подтвердил Конкин. Кому неизвестно, сообщу, что морда медведя покрыта настолько толстым слоем жира, что видеть подлинную его мимику не представляется возможным. Поэтому медведи считаются самыми опасными хищниками – никогда не угадаешь, собирается ли зверь напасть. Таким же талантом обладал и Роман Алексеевич Конкин, мог говорить спокойно, но это не означало, что тот, к кому он обращается, находится вне опасности. – Отличная комиссионная штора. И я советовал бы вам повесить ее на место.
– Вы прячете великий талант! Величайший! Как можно обременять гения стенами концертного зала? О, Вы ужасный человек! Ужасный, если губите молодое дарование и не даете ему развиваться!
Роман Алексеевич до этого момента и не смотрел на Палицкого, но теперь не мог оторвать глаз от его пунцового от возмущения лица.
– В Романе Алексеевиче зарыт потенциал. – С издевкой шепнул на ухо Льву Герман. – Великий талант, который он прячет. Даже вот этот господин унюхал.
– Оркестр! – Продолжал щебетать Антон Афанасьевич, потрясая руками, притопывая ногами и вообще мотаясь по залу, как загнанный зверь. – Что я говорил, я всегда знал – филармония губит таланты.
Медведь внутри Романа Алексеевича недружелюбно зарычал. Да и по виду руководителя при большом желании можно было догадаться, что реплики незваного и очень назойливого гостя ему, мягко говоря, не очень-то нравятся.
– Оркестр? Филармония губит таланты? Да я его вообще сюда из жалости взял. – С удивительной эмоциональной стойкостью говорил Конкин. – Не будет он в оркестре играть.
– А я Вам говорю, что должен! Это же второй Паганини! Нельзя губить такой талант, – пытался оспорить его слова Антон Афанасьевич.
– Таких Паганини в подворотнях знаете сколько? Прикажете всех в оркестр тащить? На шторах он играет! – Тут он, конечно, чуть вспылил, но быстро вернулся к своему медвежьему состоянию. – А ведь они, между прочим, мои! И вообще, почему это Вы решаете? Может он сам не хочет в оркестр.
После этих слов он подскочил к зажатому между двух зол Дубаю и, глянув на него в упор, прорычал:
– Ты хочешь в оркестр?
– А что это? – Тихо спросил Дубай.
– Герой нашего времени. – Тихо проскандировал руководитель.
– Я прошу Вас, дайте шанс попробовать, – вступился за мальчика дирижер.
– В общем так, через неделю большой концерт. – Медведь оказался не опасен и скрылся за стволами деревьев. – Если он плохо сыграет – отправится обратно на улицу. Можете там его подобрать.
Прощание
Большого концерта через неделю не случилось. Все выступления филармонии приостановили в связи с трагическим уходом ее бессменного руководителя.
Тишина.
Концертный зал окрасился в траур. Темные шторы, смотрящие на них люди в темных одеждах, темные скатерти на столах. И даже старый дуб, казалось, потемнел от грусти.
Весь день лил дождь. Тучи-великаны, мрачная опора неба, беспечно плыли над городом и не подозревали, что нагоняют тоску. Наверное, им тоже было грустно. Но, минуя здание филармонии, они тут же теряли всю свою скорбь. И бездумно плыли дальше.
Плакали все. Плакала чувствительная участница русского народного ансамбля, утирал скупую слезу Герман Елагин, понуро сидел на подоконнике Лев Дубай.
Улыбалась лишь фотография Романа Алексеевича Конкина, обрамленная в черную рамку.
Глава 3
Несколько слов об устройстве Вселенной
Ничто не берется изниоткуда и не исчезает в никуда. Был один представитель человеческого рода, выразившийся в такой форме. Сейчас, хотелось бы навести справки для представителей того же вида, сомневающихся в нескольких простых фактах.
Для начала, да, Вселенная бесконечна. Именно та черная и бездонная вселенная, выдуманная людьми для того, чтобы найти ответы на, казалось бы, сложнейшие вопросы.
А теперь правда.
Масса, Пространство, которое окружает все существующее в том, что люди называют Миром, огромно, но никак не бескрайне. Как у некоторых предметов, в нем есть острые и тупые углы, есть множество проходов и тупиков, как и в городских переулках, есть выпуклости и вогнутости, дыры и выступы. Оно не бесформенное. Оно – форма самой первой, самой настоящей и самой подлинной жизни. Именно той жизни, породившей другую жизнь.
В Пространстве всегда покой. Нет войн, потому что нет тех, кто мог бы воевать.
Не было, пока не произошла ошибка.
Ошибка заключалась в том, что одно случайно зародившееся в воде существо посчитало себя достойным перейти на следующую ступень эволюции и вышло на сушу. Другие, менее разумные создания, подчинившись стадному чувству, последовали примеру своего лидера и, хоть и не по собственной воле, а по наводке одного инициатора, принялись активно развиваться.
И вот, в конце концов, каждый выходец почувствовал свою индивидуальность. Один из них научился быстро бегать, догонять и убегать от своих менее развитых предков. Второй взял в руки несколько камней и попробовал составить из них что-то вроде убежища от тех же разъяренных предков – тоже приносил какую-никакую пользу. Самый же первый, тот, что привел всех к такой жизни, стал их лидером, и думать ни о чем не хотел, кроме того чтоб раздавать своим соплеменникам всяческие указания. Но был
