встретился с сержантом Каневым. Несмотря на то что вокруг никого не было, он обратился к нему шепотом:
— Видать, сержант, скоро и впрямь в наступление пойдем?
— Это что — чирей в госпитале рассказывал?
— Серьезная примета есть: старшина дюже хлопочет. Опять же и пополнение идет. Да и Засухина не зря посылали… Оружие надо проверить.
Если бы Миусов обнаружил у кого-нибудь из бойцов неисправную винтовку, он, наверное, дал бы взыскание самому себе. Оружие в роте было безупречно, и то, что происходило сегодня, не было предусмотрено исполнительным старшиной.
Начал Коптев. За ним потянулись остальные. Ходили из блиндажа в блиндаж:
— Дай-ка свою протирку.
— Братцы, кто тряпочку одолжит?
Считали патроны и запалы.
Быстро покончив с чисткой, старые фронтовики подсаживались к копавшимся новичкам, помогали им насмешками, советами и делом.
Солдатское усердие нарушило распорядок дня, намеченный старшиной Миусовым.
— Полагалось оружие с пяти часов чистить, а они в отдых вычистили.
— Все? — удивился Трофимов.
— Все до одного, — растерянно говорил Миусов. — Самую обстоятельную проверку сделал… В отличном состоянии!
— Ну, а новички?
— Помогли им, значит, а Засухин — так тот Евстигнееву автомат объяснил… Какой теперь распорядок дня будет?
— Пусть отдыхают, — улыбаясь, решил Трофимов.
14
Жара становится нестерпимой. Сохнет во рту. Хромовые голенища жгут, точно вокруг ног обернуты листы раскаленного металла. Безветренная желтизна знойного дня неподвижна. В лесу душит пыльная теплота сухой хвои, в блиндажах морит парная сырость.
Но нужно быть на ногах. В эти дни его, Трофимова, заменить некому. Его воля, сила и разум противопоставлены тысячам случайностей. И что, самое главное, он отвечает не только за себя, даже не за роту, а за что-то значительно большее. Теперь уже определенно известно: то, чего он ждал столько дней, случится завтра.
Может быть поэтому вынутая из планшета карта приобретает совершенно новое значение… Вот хотя бы маленькие концентрические эллипсы, обозначающие высоту… Эта высота отмечена ничего не говорящей цифрой — 337. Ее хорошо видно с опушки леса — маленький вытянувшийся в длину холм, покрытый вереском и сухой травой. Завтра здесь пройдет рота, затем она ворвется в село, перережет его, выйдет на дорогу и там закрепится… Такова задача. Сделать все это кажется сейчас совсем не трудным, и Трофимову становится непонятно, почему подполковник, пожимая ему руку, сказал:
— Наша судьба здесь…
«Почему именно Ряхово?» — спрашивает себя Трофимов. Почему этот маленький кружок, совершенно такой же, как тысячи других, разбросанных на географических картах, должен стать его судьбою?
— Почему именно Ряхово? — настойчиво повторяет Трофимов.
Может быть, смысл кроется в самом слове?
— Ря-хо-во! — раздельно повторяет он вслух, и ему представляется что-то бесформенное, коричневое, теплое и мохнатое.
«Это — Ряхово!» — успевает подумать он и засыпает…
Спустившийся в блиндаж старшина Миусов впервые за последние три дня видит командира роты спящим. Трофимов спит, положив голову на раскрытый планшет. Миусов некоторое время раздумывает, потом бесшумно уходит, спускается в соседний блиндаж, где сидят писарь и телефонист, и предупреждает:
— Без звонка из штаба старшего лейтенанта не беспокойте.
15
Давно не выдавалось такого тихого и мирного вечера. Замолк птичий щебет, все заснуло и успокоилось. Ползет по лесу мирный и теплый запах грибов и хвои, смотрятся в сумеречные болотца спокойные ветлы, не видно и не слышно человека.
Не стреляют немцы, не стреляем и мы. И чем тише становится вокруг, тем тревожней на сердце. Разговоры идут вполголоса. На что компанейский человек Коптев, и тот, когда его попросили прочитать «серенаду», рассердился:
— Ну вас!..
— Самое время посмеяться — тихо ведь.
— То-то и есть, что тихо…
Оглянулся новичок и осекся. Такие все вокруг серьезные и торжественные.
Евстигнеев нашел Засухина под кустом. Разведчик что-то писал, и поэтому Евстигнеев сразу к нему не подошел, а подождал, пока Засухин спрятал листок в бумажник.
— Можно рядком сесть, старший сержант?
То ли усами Засухин шевельнул, то ли бровью, но показалось Евстигнееву, что он согласился. Взял и присел рядышком.
— Не обидел я давеча вас своей шуткой? — заговорил он. — Я потому спрашиваю, что ребята вас побаиваются, а вы их разговором не балуете. Я все вижу… Друга мне такого, как вы, хорошо бы. Мы на пару бы что сделали!
Засухин молча глядел в серые, на этот раз очень серьезные глаза Евстигнеева.
— А что ты можешь сделать? — задумчиво спросил он.
— Мечту жизни построить. У меня, видишь, старший сержант, твердости большой нет, а смелости много.
— В чем мечта твоя?
— Коли понять можешь, скажу… Когда война началась, я в тюрьме сидел. Что хулиган я — это верно, потому что и охальничал и пил. Мог без вина обойтись, а так, из озорства: вот, мол, какой отчаянный. И раньше не таился, и сейчас не таюсь… Ничуть тюрьма меня не испугала. Сижу и думаю: «Выйду, еще удалей стану». А оказалось, что удаль вовсе не в том… Ты мне, старший сержант, сперва на один вопрос ответь: человек сам по себе?.. Или как?
— Сам по себе человек быть не может, — спокойно ответил Засухин.
— Вот!.. Ты это знаешь, а я раньше думал, что проживу. В том, может, и вся моя ошибка. Оказалось, что человек, какой он ни на есть, от родной земли отказаться не может… Накрепко к ней привязан. Сросся.
— Ну, и что же? — помолчав, спросил старший сержант.
— Теперь поправлять надо, что напортил по глупости.
Засухин обдумал.
— На войне тебе легко поправлять, а потом, на гражданке, куда удаль денешь?
— Решил уже. Вот заключится мир, возьму и завербуюсь в самую дальнюю Сибирь золото искать. Я молодой еще — мне об этом думать можно. Мое счастье в том будет, чтобы главные люди про меня сказали: «Был, мол, Евстигнеев на фронте первый воин — Родины защитник, а с войны вернулся — первым добытчиком стал…» Вот я как обдумал… Хочешь, вместе пойдем?
— Скорый ты больно, — снова задумчиво проговорил Засухин.
Может быть, и дольше продолжалась бы беседа, если бы не нарушил ее маленький рыжеватый солдат. Подбежав к блиндажу, он споткнулся о корень и упал.
— Что случилось, сухари с кашей подрались? — съязвил Евстигнеев.
— До нашего командира полковник пришел…
— Один?
— Один.
— Ну и врешь! Полковник один не пойдет… Какой он из себя?
— Молодой такой, а форма высшая командная, пуговицы золотые и погоны ясные.
— Дурья голова, ясные погоны — значит, повседневные. А на погонах что?
— Этого не рассмотрел, только видал, что ясные.
Из хода сообщения показался сержант Канев.
— Говорят, товарищ сержант, начальство приехало?
— Не видел. А что у нашего старшего лейтенанта лейтенант Бовыко сидит — это верно.
— В кителе
