– Враги… Убили отца… К лошади веревкой привязывали… Из банды… Хотели уйти с караваном…
Полковник кивнул, потянулся к наушникам. Издали отдавая честь, по проулку подбегал молоденький лейтенант, задыхаясь, издали начиная докладывать. Белосельцев заметил, что бутсы его в глине, а локоть мундира усыпан мелкими, вцепившимися семенами неведомой бурьянной колючки. И пока докладывал, в проулке появились солдаты, в грязи, с измазанными автоматами. Четверо, неловко застревая в калитке, держа за углы, внесли полосатое, обтянувшее тело одеяло. Опустили, откинули углы. Белосельцев увидел Сардара, узнавая его большое сильное тело, гладкий подбородок, черные густые усы. Но выше, там где недавно были его радостные, выпукло-блестящие глаза, краснела уродливая липкая яма, залившая лоб жижей, будто страшный встречный удар остановил его пылкий порыв.
Подошел полковник, чуть сморщил лицо, на котором мелькнула досада, то ли на себя за то, что послал Сардара, то ли на Сардара за то, что нелепо погиб, то ли на Белосельцева за то, что он все это видит.
Белосельцев, не пугаясь, не ужасаясь вида смерти, а мучительно изумляясь этим движущимся картинам и зрелищам, будто ему, Белосельцеву, показывали странный спектакль со сменой декораций и он заранее знает ход пьесы, знает последовательность действий, – Белосельцев смотрел на Сардара, замечая на его мундире горсть все тех же колючих семян. Помнил его недавний бег по освещенному солнцем двору, стук его башмаков, исчезающую радостно тень.
Отворенная дверь в мечеть. Солнечный желтый квадрат. Полосатое одеяло с Сардаром. Толпящиеся на кошме старики. Головы жующих верблюдов. Спокойные, недвижные, обветренные лица погонщиков. Их кадыки, их лежащие вдоль бедер длиннопалые кисти рук. Угрюмо-жесткие лица активистов, сжимающих автоматы. Череда картин, сменявших друг друга, остановилась, замерла на хрупкой колеблемой грани, словно появилась возможность обратить их вспять, – поднять Сардара, заставить его бежать. Зашить распоротые верблюжьи тюки. Посадить на ослов погонщиков. Отправить назад караван. Мир в своих причинноследственных связях, в неуклонном течение времени, остановился, и это он, Белосельцев, удерживал остановившийся мир своими остекленелыми зрачками.
– Расстрелять, – буднично сказал полковник.
Мизмухаммад что-то негромко, почти дружелюбно сказал погонщикам. Те послушно повернулись, пошли. Четыре фигуры, две в белом, две в черном, удалялись вдоль солнечных стен. Шли недолго. Погонщики повернулись и встали. Белосельцев смотрел, не в силах шевельнуться, утратив контроль над миром, выпустив его из своих остекленелых зрачков. Слепило солнце, тая в себе черную раковину затмения. Ударили две короткие очереди. Двое в белом упали, оба в одну сторону, вдоль стены, превратившись в одно длинное тело. Активисты набрасывали на плечи автоматы, возвращались. Сквозь открытую дверь виднелся убитый Сардар, клубились старики на кошме. И казалось, пространство мира распалось на несколько отдельных объемов, и в каждом совершалось свое, – лежал убитый Сардар. Лежали убитые, в белых одеждах, погонщики. Сидели на кошме старики. Полковник склонился к рации. Будто раскололись хрусталики глаз и не было возможности совместить распавшуюся картину мира.
Тяжело дыша, торопясь, минометный расчет проносил мимо зеленые ребристые плиты, цилиндры стволов. Протискивались между стеной и верблюдами. Край плиты чуть задел верблюда, оставил на шерсти мохнатую полосу. Полковник пропустил минометчиков, направился следом. Белосельцев, не оглядываясь, заторопился за ним, оставляя за спиной несовмещенные, полные солнца кубы, в которых отдельно друг от друга размещались белые кули у стены, черноусый Сардар на одеяле, белогривые старики на кошме.
Они перебрались через бегущий арык на край кишлака. Среди рытвин, древовидных корявых лоз, пятнистой пожухлой зелени Белосельцев увидел куполообразную башню, строение виноградной сушильни с черными бойницами. В одной из них, как осколок стекла, блеснула пулеметная вспышка, хлестнувшая по виноградникам, и ответный, из зарослей, автоматный отклик осыпал сушильню гаснущим летучим пунктиром.
Минометчики, хоронясь за бугром, крепили на плитах стволы. Полковник в рост, не таясь, спиной к сушильне, отдавал приказания. Взвились две ракеты – зеленая, обозначившая залегшую цепь, и красная, по плоской, курчавой дуге, в сторону противника.
Белосельцев прижался к ржавой сухой земле, к стылой зимней лозе, отдыхавшей от плодов, носившей следы многолетних любовных возделываний. Смотрел на сушильню. К его рукаву прилепилась сорная горсть колючих цепких семян, словно кто-то невидимый метил их всех одной метой.
Он вдруг подумал о Дженсоне Ли. Физически остро почувствовал его соседство, где-то здесь, в кишлаке, быть может, в виноградной сушильне, или в соседнем арыке, или в черной раковине солнца, или в колючем семени. Их связь, завязавшаяся однажды в тесноте кабульского рынка, была неразрывна, будет сопутствовать им всю остальную жизнь.
Перебираясь из рытвины в рытвину, появился Сайд Исмаил, растрепанный, потный. Выдранная с корнем пуговица, кровавая царапина на руке. Путал русский с афганским, слизывал выступавшую кровь:
– Бандитов били, все бежали… Хотели все Нагахан уйти, мы не пускали… Крепость залез, ворота закрыл, бьет винтовкой… Солдаты один раз атаку ходил, другой ходил, много раненый. Я говорю, нельзя атаку ходить, много убьют. Давай миномет… Бить крепость, потом атака… – он снова по-собачьи длинным языком слизнул кровь. Хоронясь в канавах, побежал к полковнику, унося на спине высохший, свернутый виноградный лист.
Батарея приготовилась к залпу. Полковник стоял на виду, открытый всем пулям, равнодушный к смерти, своей и чужой. «Вот сейчас еще один взрыв, – думал Белосельцев. – Еще одна гибель, еще один бой в череде бесконечных». Полковник махнул рукой, и в ответ, отзываясь копотью, пламенем, гаркнули минометы. Сдвинули, расколебав, контур сушильни, раздувая ее в бесформенный глиняный взрыв, разделяя надвое, – на обглоданные зубья основания и сносимое солнечное облако праха.
Из рытвин в рост, раздвигая жухлую зелень, поднялись солдаты, бежали к сушильне. Белосельцев, вовлеченный в это движение, готов был броситься следом, но полковник, Сайд Исмаил, офицеры штаба двинулись прочь. За ними, подхватывая теплые стволы и опорные плиты, торопились минометчики.
Остановившись у глиняного дувала, Белосельцев смотрел, как развертывается минометная батарея стволами в сторону глинобитной толстостенной крепости с угловыми усеченными башнями, вмазанными в стену линялыми голубыми воротами. Внутренних строений не было видно, только плоское кровельное навершье с желтыми, рассыпанными для просушки плодами. К воротам вела дорога с голыми, сквозящими на солнце деревьями, похожими на тутовники. Вокруг стены, прилепившись к ней, и дальше, расходясь, рябя до самых предгорий, теснились клетчатые наделы, отделенные друг от друга земляными валами. Иные – полные воды, как корыта, другие – наполненные сочно-зеленой рисовой порослью, третьи – жирно-черные, словно бархат. За крепостью, отделяя ее от предгорий, стояли транспортеры и танки полка, брусочки брони с черточками пулеметов и пушек. Рота захвата залегла, ожидая приказа вскочить, кинуться последним броском вслед минометному залпу, ворваться в пламя и дым, завершить истребление банды. И потом – грузиться в машины, заносить убитых и раненых, устало сидеть, держа у колен измызганное, избитое оружие.
Но пока голубеют в стене линялые запертые ворота, сохнет на крыше урюк. И только в бойницах начинает мерцать от винтовочных выстрелов, сочатся прозрачные дымки, катятся над полями металлические редкие звуки.
Белосельцев мысленно провел траекторию от минометных стволов по безоблачному небу к крепости. Через минуту ударит залп, уничтожит твердыню, феодальный оплот, вокруг которого по тесным кругам, сотни лет кряду вращалась жизнь кишлака. Крестьянские рождения и смерти, воловьи упряжки и мельницы, урожаи и праздники. Глиняный центр, незыблемо царивший веками, прокаленный солнцем, пропитанный соком урюка. В него нацелен удар миномета, готовый вырвать, смести феодальный мирок, разрушить еще одну соту устоявшейся древней жизни. И она не желает гибнуть, отбивается винтовочными выстрелами.
Прочесав кишлак, к крепости стягивались роты. Копились за изгородями, ожидали последнего штурма, конца операции. Полковник по рации связывался с экипажами далеких машин. Снял наушники, направился к батарее. Комбат подбежал навстречу, докладывал о готовности. Минометчики замерли, ожидая приказа. Сайд Исмаил мучительно щурил глаза, будто не желал видеть обреченную крепость. Полковник взглянул на часы, бесстрастный, точный, не боящийся выстрелов, без эмоций стал медленно поднимать руку.
