Владимир Першанин - «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»

— Сколько вас оставалось возле так называемого разрушенного моста? — спрашивал он.

— Двадцать два или двадцать три человека. Человек семь я послал искать брод.

— Перечислите, какое оружие у вас имелось?

— Ручной пулемет, карабины, автоматы. Ну, гранат еще сколько-то.

— Вот, — торжественно уличал меня молодой следователь. — А против вас, согласно показаниям, действовали три немецких мотоцикла и броневик. Их, что, нельзя было уничтожить? Ведь вас было больше.

Складывался никчемный бестолковый разговор. Слово «уничтожить» казалось следователю простым и понятным. Как в кино. Подползти к глупым фрицам с тыла и забросать гранатами. Бесполезно было доказывать, что немецкая разведка на трех мотоциклах и бронетранспортере состояла из двенадцати-пятнадцати человек, вооруженных как минимум тремя пулеметами, в том числе одним крупнокалиберным. Они ближе ста метров нас бы не подпустили.

В документах следствия появились такие слова, характеризующие мою никчемную личность: пассивность, неумение командовать и, наконец, преступная трусость. Я превращался в довольно мерзкого типа. В чем-то следователь был прав. Может, и надо было вступить в безнадежный бой, положить остатки батареи, погибнуть самому. Тогда сумевшие выбраться солдаты (в лучшем случае — один или два) показали бы, что батарея славно сражалась и осталась на камнях безымянной румынской речки.

В подвале, где я сидел, находилось человек десять. Здесь я познакомился со Степаном Архипкиным. Мелкий, морщинистый мужичок, лет тридцати, оказался моим земляком из города Алатырь, километрах в ста от Коржевки. Он был буквально придавлен арестом и маячившим впереди приговором. Архипкин пробыл на фронте недели полторы, до этого не брали по здоровью. Попал под следствие по величайшей глупости. Приятель из роты уговорил Степана пальнуть ему в руку. Мол, недельки две в санбате хочу полежать, устал от войны. Как признавался Архипкин, сказано было с такой убежденностью, что он согласился. Стрельнуть… отдохнуть, подумаешь, мелочи. Винтовка в руках неопытного бойца тряслась, пуля перебила кость. Тяжелораненого увезли в госпиталь, а Архипкина сунули в подвал.

С нами вместе сидели разные люди. Некоторые вляпывались по пьянке. Один попал за убийство и изнасилование. Рассказывал, что не стерпел, полез на девку. Та сопротивлялась, он ее слегка придушил. Когда уходил, девка пригрозила пожаловаться командованию. Тогда задушил по-настоящему. Ему дружно предрекали расстрел. Здесь друг друга не утешали, зато давали дельные советы. Капитан, бывший командир роты, обросший щетиной (бритвы у всех отобрали), обвиняемый за отступление без приказа, посоветовал мне каяться. Напирать на то, что, отступая, мы выпустили по врагу все снаряды и патроны.

— Не бойся, лейтенант. Тебя не расстреляют, — уверенно сообщил он. — Артиллеристов стараются беречь. На заседании трибунала не спорь, но и не молчи. Ты полгода воевал, имеешь ранение. Это большой плюс!

— А я? — спрашивал рядовой Архипкин.

— Ты просто дурак, — изрекал капитан. — Даже сейчас умнеть не хочешь. Скажи на суде, что тебе угрожали. Запугали сильно.

— Соврать, значить?

— Значить! Лейтенант из пушки полгода немцев бил, а ты дурил всю войну. Наконец призвали, человека искалечил, помог от фронта уклониться.

У Степана было трое детей. Он очень переживал за них, приставал ко мне, без конца спрашивал, как лучше вести себя на суде. Трибунальские дела были мне незнакомы, и я советовал прислушиваться к опытному капитану. Кстати, в адрес капитана прошелся один из тыловиков, арестованный за хищение обмундирования и продуктов: «А ты сухим из воды хочешь выйти. Самый умный?»

— Был бы умный, комбатом бы уже стал и с вами дураками здесь не сидел, — ответил капитан. — Получу два месяца штрафбата, отвоюю и дальше ротой командовать стану.

Уверенность опытного офицера передавалась и мне. Человек убежден, что выкарабкается из штрафников, вернет награды и звание. Чем я хуже? Тоже не новичок, воевать научился.

Спустя неделю я предстал перед военным трибуналом. Приготовленная небольшая речь не пригодилась. Ответил на несколько вопросов, а когда хотел заверить судей, что готов честно искупить вину, мне ничего сказать не дали. Обменявшись двумя-тремя фразами, судьи объявили, что я разжалован в рядовые, приговорен к шести годам лишения свободы с заменой на два месяца штрафной роты. Архипкин получил пять лет и тоже два месяца штрафной роты. К капитану трибунал отнесся более снисходительно. Он отправился в штрафной батальон сроком на месяц.

— Пропаду я, — вздыхал после суда мой земляк. — Штрафников на смерть посылают.

Я посоветовал ему не помирать раньше времени, а Архипкин попросил разрешения держаться рядом со мной. Вдвоем не так страшно.

Штрафная рота располагалась недалеко от поселка. Мы шли со Степаном Архипкиным под конвоем сержанта. Конвой был весьма условным. Автомат у сержанта висел за спиной, сам он не изображал начальника и даже угостил махоркой. Когда подошли к КПП, нас передали другому сержанту и отвели к командиру роты. Капитан, с орденом Красной Звезды и двумя нашивками за ранения, разговаривал с нами по отдельности. Выслушав мою историю, сказал:

— Ладно, Малыгин. Что было, то было. Теперь будем вместе воевать. Ты фронтовик с опытом, лейтенант, все хорошо понимаешь. Дальнейшее от тебя зависит.

Он не назвал меня «бывшим лейтенантом». Настороженность уступала место любопытству. Вместе с Архипкиным мы попали в третий взвод, которым командовал лейтенант Буняк. Очень крепкий парень, широченный в плечах. Разговаривал с нами тоже нормально, но сразу предупредил, что никаких фокусов не потерпит. Взвод насчитывал человек пятьдесят, а всего в роте было четыре взвода.

Рота как рота. Обмундирование обычное: поношенные шинели, солдатские гимнастерки, ботинки с обмотками, у некоторых кирзовые сапоги. Оружие имели только офицеры, старшина и кое-то из сержантов. Расположение роты было огорожено хилой изгородью с колючей проволокой, перемахнуть через которую ничего не стоило. Только бежать некуда.

Командир нашего отделения, сержант Дейниченко, тоже был крепким парнем, только высокого роста. Я подумал, что в штрафную роту специально отбирают физически сильных командиров. «Наверное, чтобы скрутить в случае чего», — мелькнуло в мыслях. Я был прав только отчасти. Отношения рядовых штрафников с сержантами и офицерами были такие же, как в обычных ротах. После общения со следователем и трибуналом, где в ходу было слово «гражданин», меня снова называли «товарищ». Впрочем, чаще выкликали по фамилии:

— Малыгин, завтра заступаешь дневальным по роте.

— Есть, товарищ сержант!

Познакомился с ребятами из отделения. За что попал в штрафники, не спрашивали. Задали несколько вопросов, откуда родом и где воевал. В течение полутора недель мы находились на прежнем месте. День начинался с физзарядки и небольшой пробежки. Затем следовал завтрак, и начинались занятия. По боевой, тактической подготовке, изучали оружие. Каждое утро проводили политинформации. Все это поначалу удивляло. Я ожидал встретить здесь прожженных волков, которых держат за проволокой, а потом по команде «фас» пускают в атаку.

Однако «волков» было не так много. Из разговоров я понял, что большинство штрафников такие же бедолаги, как Архипкин и я. Запомнились некоторые истории (хотя я не полностью в них верил), похожие друг на друга. Двое бойцов нашего взвода где-то пьянствовали, отстали от своей части. Блуждали дня три по тылам, пока не задержали. Один солдат умудрился потерять винтовку. Дело с винтовкой замяли бы, но парень испугался, бегал, искал оружие. Как назло, попался на глаза проверяющему из штаба полка. До этого в полку уже был случай утери оружия. В назидание другим парня судили, дали месяц штрафной роты. Кстати, для таких, как он, занятия по тактике и боевой подготовке были не лишними. Парень не успел дойти до передовой, никакого боевого опыта не имел.

По крайней мере, человек пять из взвода попали за различные нарушения, связанные с пьянкой. Кто-то подрался с патрулем, другой устроил стрельбу в румынской деревне, требуя вина. Попадали и за серьезные дела. Архипкин показал мне на бойца с безразличным, почти сонным лицом. Подозревали, что он стрелял в спину офицера. История получилась темная, вину доказать не смогли, иначе бы расстреляли. Судили за невыполнение приказа и дали на всю катушку, три месяца.

Был и трудно объяснимый случай. Боец, уже повоевавший, вышедший после ранения из госпиталя, перед атакой стал бросать из траншеи гранаты. До немцев (или румын) было с полкилометра. Глядя на него, открыли стрельбу другие солдаты. Кто-то крикнул, что прорвались немцы, началась суматоха. Рота попала под минометный огонь, и атака сорвалась. Я хорошо запомнил этого солдата. Светловолосый, лет двадцати, звали его Семен. Сколько он получил, не помню. Кажется месяц или два. Уверен, у бойца просто не выдержали нервы. Что-то вроде психоза.