Началась погоня. На окраине города гестаповская машина уже была видна Кузнецову.
— Сворачивай влево! — крикнул он Струтинскому, заметив, что впереди них идет такой же «оппель» черного цвета.
Струтинский свернул в переулок, потом в другой. Погони не было видно.
Гестаповцы продолжали гнаться за «оппелем», но не за тем, где находились наши товарищи.
Уже за городом немцы поймали «преступников». Они нагнали черный «оппель» и открыли по нему стрельбу. Пуля попала в покрышку, и «оппель» на полном ходу, резко повернув в сторону, свалился в кювет. Из машины гестаповцы вытащили полумертвого от страха немецкого майора, избили его и увезли в гестапо.
Кузнецов и Струтинский благополучно вернулись на «зеленый маяк», а оттуда в лагерь.
Но, как выяснилось позже, Даргель не был убит. Граната упала в бровку (кромку) тротуара, осколки и взрывная волна ударили главным образом в обратную сторону. Даргель был оглушен и тяжело ранен, и его тут же вывезли в Берлин. Карьера правительственного президента кончилась.
А из Берлина вскоре последовал приказ о снятии начальников ровенского гестапо, фельджандармерии и многих видных сотрудников этих учреждений.
Шум, поднятый в связи с этими актами возмездия, радовал советских людей: и здесь, во вражеском тылу, смелые партизаны расплачивались с гитлеровскими захватчиками!
Гитлеровцы, назначенные на освободившиеся посты, тоже не помогли оккупантам.
А на «зеленом маяке» вновь началась подготовка. Здесь только что перекрасили недавно уведенную из гаража рейхскомиссариата машину «мерседес». Машина еще не высохла, когда Кузнецов и Струтинский уселись в нее, чтобы ехать в Ровно.
— В один приличный день заметят, что краска свежая, вот и попадетесь, — предупреждал Коля Маленький.
— А мы поедем побыстрее, вот краска и просохнет, — отвечал ему Струтинский.
Блестя свежей краской, «мерседес» с Кузнецовым и Струтинским подъехал к Ровно. У заставы их остановили.
— Хальт! Ваши документы.
Кузнецов предъявил документы на себя и на автомашину. Их пропустили. Но проехали квартал — снова застава:
— Хальт! Ваши документы! Кузнецов возмутился:
— Позвольте, у нас только что проверяли! Жандарм доверительно пояснил:
— Извините, но сегодня на каждом шагу будет проверка: мы ловим бандитов, одетых в немецкую форму. — И, посмотрев документы Кузнецова, он добавил: — Пожалуйста, проезжайте.
— Коля, сворачивай в ближайший переулок. Этак где-нибудь да нарвешься, — сказал Кузнецов Струтинскому.
Проехав квартал, Струтинский свернул в переулок. На углу Николай Иванович остановил «мерседес» и вышел на мостовую.
— Коля, смотри за главной улицей, а я буду помогать немцам.
Через несколько минут Кузнецов остановил проезжавшую машину:
— Хальт! Ваши документы!
Проверил и пропустил. Потом видит — идет вторая машина. Он поднял руку. Машина остановилась.
— Хальт! Ваши документы! Ему отвечают:
— Господин капитан, у нас уже три раза проверяли!
— Извините, но сегодня на каждом шагу вас будут проверять: мы ловим бандитов, переодетых в немецкую форму.
Не успела отъехать эта, показалась новая.
— Хальт! Ваши документы! — грозно приказывает Кузнецов.
— Не беспокойтесь, господин капитан, — говорит один из пассажиров, показывая гестаповский жетон, — мы ловим того же бандита. — И, улыбаясь иронически — что ж, мол, дружок, своих не узнаешь, — поехали дальше.
Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не сказал ему, что на других улицах заставы уже сняты. Тогда они сели в свою машину и спокойно поехали.
Когда-то на параде Кузнецов и Валя видели на трибуне необыкновенно толстого человека. Это был генерал Кнут, заместитель рейхскомиссара Украины по общим вопросам и руководитель грабительской конторы «Пакет-аукцион».
Грабеж населения был профессией Кнута; все достояние конторы «Пакетаукцион» состояло из награбленного. Сам Кнут наиболее ценное отбирал для себя лично. На этом деле он несказанно разбогател и так разжирел, что ему трудно было ходить. Выглядел он точь-в-точь как большая свиная туша.
Контора «Пакетаукцион» помещалась близ железной дороги, на улице Легионов. На этой улице, недалеко от конторы, Кузнецов, Струтинский и Ян Каминский остановили свою машину. Ждать им пришлось недолго. С немецкой точностью, ровно в шесть часов, Кнут выехал из конторы.
Каминский приподнялся и, когда машина Кнута поравнялась, бросил в нее противотанковую гранату. Переднюю часть машины разнесло; потеряв управление, она ударилась в противоположный забор. Николай Иванович и Струтинский открыли огонь из автоматов и после этого умчались.
Геля немцы хоронили пышно, с венками, с ораторами. Газеты были заполнены некрологами и статьями. О покушении на Даргеля тоже много шумели. А вот о Кнуте нигде не единого слова не было ни сказано, ни написано. Как будто его и не было на свете, как будто ничего не случилось!
Кнут был убит, но немцы решили об этом молчать. В самом деле: они «хозяева», они установили «новый порядок», они «непобедимы», а их главарей среди белого дня на улицах Ровно, в столице оккупированной Украины, убивают партизаны!
К тому же поймать виновников никак не удается. Лучше уж молчать. И без того создана невыносимая обстановка: на улицу не выйдешь не только ночью, но и днем.
Осенние дожди и холодные ночи сильно докучали партизанам, особенно тем, которые не имели теплой одежды. За лето полушубки, сброшенные нам на парашютах прошлой зимой, поистрепались. Ими пользовались вместо подстилок, когда ложились спать у костров. У новых партизан теплой одежды вообще не было.
Пришлось думать о строительстве зимнего лагеря.
Место для лагеря было выбрано в лесу, между селами Берестяны и Лопатень, недалеко от узкоколейной железной дороги. Вековые сосны прикрывали наше строительство с воздуха, а густые кустарники маскировали лагерь со стороны узкоколейки и большой дороги, идущей параллельно ей.
Размеры строительства были немалые. Требовались большие помещения для четырех рот, для штаба, разведки, санитарной части, радистов, хозяйственной роты; нужны были бани и другие подсобные строения.
Опыт строительства лагеря мы уже имели. Сначала распланировали строительную площадку, определили сроки, потом уже приступили к работе.
Деревьев не только на месте строительства, но и на расстоянии двух километров вокруг мы не срубали, чтобы не оголять место лагеря. Для каждой постройки рыли полутораметровые котлованы; над землей возвышались только покатые крыши.
К строительству санчасти и помещения для радистов приступили в первую очередь. Через три дня радисты уже поселились в новом чуме. Для отопления была сделана печь из металлической бочки от бензина. По обеим сторонам печи стояли нары. У настоящего окна был устроен стол, к которому подвели антенну. За этим столом радисты по расписанию работали с Москвой.
Еще лучше была построена санчасть. В одном помещении — госпиталь на двадцать коек; у каждого раненого свой топчан с матрацем, набитым свежим сеном. При входе — комнатка для дежурного врача и медсестер, комната для приема «амбулаторных больных» и зубоврачебный кабинет. Помещение светлое, уютное. Чтобы с крыш не сыпалась земля, потолок обтянули парашютным шелком. Второе помещение санчасти — операционная, светлая, со специальным столом, изготовленным по чертежу и под руководством доктора Цессарского.
Штаб разместился в настоящем доме из семи комнат. Мы его забрали у немецкого старосты одного села и целиком перевезли в лагерь.
Вокруг здания штаба разместились помещения комендантского взвода, разведки, санчасти, радистов. На расстоянии примерно двухсот метров выросли или, вернее, вросли в землю постройки стрелковых рот и хозяйственной роты с ее колбасными, коптильнями, складами и хлебопекарней.
Помещения для расквартирования рот были до того удобны и обширны, что их уже называли не чумами, а общежитиями. Они имели не только настоящие, сложенные из кирпича, печи и настоящие окна, но и дощатые полы, а во второй роте из дощечек забора выложили пол в виде паркета.
Как только заканчивалось строительство, каждое подразделение устраивало новоселье, с самодеятельностью и танцами.
«Сюрприз», готовившийся Гитлером под Курском, о котором в мае Кох говорил Паулю Зиберту — Кузнецову, кончился полным провалом. Потеряв стодвадцатитысячную армию, гитлеровцы отступали. Красная Армия в конце сентября подошла к Днепру.
Когда-то самоуверенные и самодовольные, немцы потеряли веру в победу.
— Я у них сейчас, кажется, самый бодрый и самый уверенный офицер! — смеясь, говорил Николай Иванович Кузнецов.
