А как вы думаете, село Ливни далеко от нас?
Ливни? Не знаю. Впрочем, стой-ка, тут ко мне дружок заявился. С ним мы сегодня малость и клюнули. За Орлом где-то его деревенька, — он куда-то сбегал и вскоре привел в хату Ермолая, крича с порога: — Из ее он, из самой этой Ливни!
Ермолай! — обрадованно произнес Николай Кораблев. — Как это вы сюда-то? А баня?
Ермолай с сожалением ответил:
Саша Плугов в измену ударился: «Слышь, треплешься ты много в бане, во все дела нос суешь, потом разбалтываешь. Трепач!» Так вот и огорошил! — закончил Ермолай.
Ты откуда будешь? За Орлом ведь где-то родня-то твоя? Об этом речь, а ты пошел биографию писать, — оборвал его Егор Иванович.
Из Ливни, — ответил Ермолай.
Николай Кораблев подскочил с лавки.
Нет, правда, из Ливни? А далеко она от Орла?
Нет. Вот как Орел-то возьмем, я и поковыляю прямо в Ливни. Я ведь под чистую отпущен.
Так мы с вами… с вами вместе пойдем… в Ливни… Обязательно!
Непременно! — сказал Ермолай, весь почему-то покраснев; он чуточку подождал, а потом, как это часто бывает в мужском обществе, откровенно сказал: — Сразу за бабу, то исть за свое возьмусь. Стосковался за два года-то.
Произнес он это откровенно, краснея, и потому Николаю Кораблеву показалось не грубо. Да он и сам чувствовал в себе ту же тоску. И еще Егор Иванович, хорошо смеясь, добавил:
Мне вот уж пятьдесят, а природа зовет, ничего ты с ней не поделаешь. Конечно, как вернусь, так и скажу… Жена-то малость помоложе меня, на восемь годков. Скажу: «Давай закладывай: Расею надо пополнять».
бВ комнату сначала вошел, как бы расчищая дорогу, адъютант, а за ним и Троекратов.
«Вот некстати-то!» — раздраженно подумал Николай Кораблев, отходя и садясь в темном углу.
Троекратов тоже сел. За время боев с него слетел всякий лоск и блеск. До этого он обычно ежедневно менял беленький воротничок гимнастерки, сейчас воротничок из беленького превратился в серенький, а сама гимнастерка была помята: видимо, он где-то спал, не раздеваясь. И лицо помято, даже в каких-то синих прожилках.
Сев на лавку, он вяло спросил:
Где полковник?
На работе наш полковник, в бою, — с некоторой развязностью ответил Егор Иванович. — Где же ему еще быть?
Да-а, — протянул Троекратов и только тут разглядел Николая Кораблева. — Ах! Давненько мы с вами не виделись! Ну, вы тут как? — и, не дожидаясь ответа, продолжал: — А мы очень устали. Да ничего! Все идет хорошо: историческую победу выиграли. Враг бежит. Нет, это здорово! Здорово! Знаете, что я думаю? Это конец войны. То есть это, может быть, не сегодня, не завтра, но это конец, — и тут же заспешил. — Да, мне надо ехать к партизанам. Велено забрать и вас, Николай Степанович.
Николай Кораблев впился глазами в Ермолая, не отвечая на приглашение, боясь, что тот один отправится в Ливни.
Что-то поняв, Троекратов сказал:
Сдружились, вижу, вы здесь. Но ведь мы вас обратно доставим.
Что ж? Поеду… к партизанам, — машинально проговорил Николай Кораблев.
Вскоре они мчались на «эмке» через леса, поля, обходя открытые дороги, все дальше и дальше удаляясь от гула, методического, постоянного и назойливого стука.
Партизаны их ждали в селе около церкви, на площади.
Взобравшись на грузовик и став рядом с Троекратовым и генералом, которого он видел впервые, Николай Кораблев посмотрел на партизан. Их было много: тысяч пять-шесть. И все они были разные: одни бородатые, другие начисто бритые, молодые, в шляпах, в кепи, в пилотках летчиков. Каждый из них держал в руках или винтовку, или автомат, или ручной пулемет. Их было так много, что они заполнили собой не только площадь, но и улицы. А дальше, к изгородям, были привязаны лошади, запряженные в телеги, старинные тарантасы, и еще дальше стояли часовые, увешанные гранатами.
Вот сколько их! — радостно проговорил Троекратов, внутренно чем-то гордясь, утаивая от Николая Кораблева, какую особую, по распоряжению из Москвы, работу ему самому пришлось провести среди партизан…
…Сначала в лесах появились мелкие, разрозненные группки партизан. Их надо было свести воедино, по ставить под одно командование, наметить цели и задачи, научить воевать, обороняться и… не пропускать в свои ряды предателей.
Сколько мучительных, бессонных ночей провел Троекратов! Ведь дело-то было, как это ни странно, абсолютно новое, не встречавшееся в истории войн. Верно, в каждой войне были партизанские движения. Партизаны при Кутузове или в годы гражданской войны сыграли огромную роль, но по сравнению с тем, какую роль должны были сыграть партизаны в эту войну, все то старое стало мелочью.
Среди мирного населения враг применял так называемые «сатанинские» методы.
Чтобы разбить, уничтожить единство колхозного крестьянства, враг «рассыпал» колхозы, роздал в частное пользование коровенок, лошадей — стареньких, полухромых, полуживых, то есть тех, которые не нужны были «великой Германии», и этим достиг каких-то успехов: частная собственность, в каком бы виде она ни была, разъедает мозг и душу человека.
Одновременно с этим враг насажал своих старост, обычно из пропойц, полубандитов, захватывал «власть».
Затем для борьбы с партизанами враг стал создавать полицейские отряды, и опять-таки путем применения «сатанинского» метода. Обычно в деревню или село приезжал каратель, по его приказу староста выставлял на улицу всех здоровых мужчин — жителей деревни или села, — и немец каратель, идя по рядам, выбирая того или иного в полицаи, тыкал пальцем в грудь и говорил:
Вот ты… Вот ты…
А после этого заставлял подписывать «договор», суть которого заключалась в следующем: подписавшийся обязан «честно служить» в полиции, при попытке к бегству он будет расстрелян, как будет расстреляна и его семья. Тут же бралась на учет и семья.
Из полицаев враг потом начал создавать провокационные партизанские группы, которые делали налеты на деревни, грабили население, пытаясь этим самым восстановить жителей против партизан. Группы полицаев вливались в карательные отряды и шли на разгром партизанских гнезд. Полицаи охраняли железные дороги, склады.
«Как разрушить эти «сатанинские» методы? — вот над чем думал Троекратов. — Да разрушить так, чтобы «противоядие» не было заранее вскрыто врагом…»
Руководитель партизанского движения нашелся. Он был прислан из Москвы: небольшого роста, уже пожилой, участник партизанских боев в Сибири во время гражданской войны, по фамилии Громадин. Он, этот Громадин, вскоре был переброшен к партизанам, а спустя месяц прибыл в армию Анатолия Васильевича и рассказал о «сатанинских» методах врага.
Что делать? Как все это разрушить?
На совещании, где присутствовали только Анатолий Васильевич, Громадин, Пароходов и Троекратов, долго ломали головы, ища «противоядие» «сатанинским» методам… И ничего не нашли.
Бить! Расстреливать их надо, полицаев! — раздраженно предложил Анатолий Васильевич, хотя в душе еще совсем не верил, что в этом «противоядие».
Милай, Анатолий Васильевич! — забасил Громадин, вытягивая все свое маленькое тельце. — Ну старост мы еще можем пощелкать… Да что толку? Пощелкаем, а гитлеровцы других выставят. И выходит: шей да пори.
Троекратов начал «копаться».
Как это могут? Как это могут наши люди, советские люди, уйти в полицаи? — горестно восклицал он.
Тогда Пароходов, со свойственной ему прямотой, сказал:
Как это могут? Как это могут? Давайте займемся такой «мировой скорбью». Будем сидеть и горевать, а нас враг будет лупить. Там идет растление… духовное растление, и нам это надо разрушить…
Я об этом и говорю, — произнес Троекратов. — Вы, товарищ член Военного совета, утверждаете: «Там идет растление». А я говорю: «Как это может быть?» — и, подумав, столь же резко добавил: — Надо прощупать полицаев и честных свести к партизанам.
А как, милок? — пробасил Громадин.
Мне кажется так, — отчеканивая каждое слово, ответил Троекратов, — я над этим долго думал. Надо в отряды полиции заслать своих людей. Поступит такой человек в полицию и начнет работу: приглядится к тому, к другому, к третьему и глаз на глаз задаст вопрос: «Ну, как живешь?» Если у того душа не запачкана, ответит: «Да что, туды-суды».
Верно, — оглушая всех басом, подхватил Громадин. — Значит, свой такой человек, веди его к партизанам.
А семья? Семью-то ведь его после этого немедленно расстреляют? — задал вопрос Пароходов.
А мы сначала его семью к себе уведем, а потом его, — снова загремел Громадин.
Вот это и будет великое противоядие, — подчеркнул Троекратов. — Только я боюсь одного: вместе с честными в партизанские отряды проникнут и предатели!
Ах! — обрушился на него Анатолий Васильевич. — У нас так боятся всего десятистепенного. На тысячу прорвется один — и мы уже будем готовы не пускать к себе девятьсот девяносто девять. А относительно старост-подлецов — пощелкайте, а на их место ставьте своих людей.
