— Какое ваше дело, кто ездит со мной! — перебил патрульного Кузнецов. — Я был в Париже, Варшаве, под Харьковом. Я дважды ранен и партизан не боюсь. Это вы здесь, в тылу, боитесь каждого воробья. На фронт бы вас! А что касается этих людей, я лично проверял их и не нуждаюсь в ваших услугах.
— Еще раз прошу прощения, господин обер-лейтенант, мы не хотели вас беспокоить, все это исключительно ради нашей общей безопасности. Но если вы настаиваете — пожалуйста. — И с этими словами открыл нам шлагбаум.
За всю дорогу Клименко ни слова не сказал. Он, казалось, сросся с баранкой руля, крепко держал его в руках и сосредоточенно смотрел вперед. Что было на душе у парня, о чем думал он, сидя рядом с «немецким офицером»? Верил ли, что везет советских партизан, а если нет, то за кого он нас принимал?
Машина остановилась. Мы выскочили из кузова. Вышел из кабины и обер-лейтенант, оставив на сиденье несколько банкнотов. Клименко взял деньги, повертел в руках, осмотрел и, подойдя к нам, молча протянул их Кузнецову. Тот добродушно похлопал его по плечу, что-то пробормотал по-немецки, а Шевчук добавил:
— Возьми, возьми, хлопче, тебе пригодятся. Спасибо, что подвез.
Мы попрощались и зашагали к лесу. А Клименко так и остался стоять, держа в руках деньги, и молча продолжал глядеть нам вслед.
Когда мы рассказали Лукину про водителя и его газогенератор, Александр Александрович сказал:
— Эта поездка была для Клименко хорошим экзаменом. Нужно расспросить ребят, как он после нее себя почувствовал, и непременно с ним встретиться. Думаю, что его газогенератор еще не раз нам понадобится. Как видно, Клименко — смелый и решительный парень. Уже то, что он без колебаний согласился отвезти вас на «маяк», говорит в его пользу. Ведь он мог и отказать Бойко?
— Так ведь Бойко как-никак его начальник, а начальству разве откажешь? — скептически заметил Шевчук.
— В такой ситуации начальника быть не может, — добавил Медведев, — тут руководит человеком собственная совесть и преданность известным идеалам.
Лукин, как и Медведев, отлично разбирался в тонкостях человеческой психологии. Мнение Медведева и Лукина всегда было для нас авторитетным не только потому, что они были нашими командирами, а и потому также, что мнение это всегда основывалось на глубоком анализе фактов и обстановки, на твердом расчете, свободном от иллюзий и личных впечатлений.
Как часто впоследствии, беседуя с Леней, наблюдая за его действиями, я вспоминал слова Лукина: «Смелый, решительный, но чересчур горячий». Эта заочная характеристика оказалась очень меткой.
Прошел месяц, а может, и больше, пока мне опять довелось побывать в Здолбунове.
За это время основная часть нашего отряда перебазировалась из Сарненских лесов за реку Случь в Клеванские леса. Это пришлось сделать потому, что после гибели Коли Приходько путь в город из северо-восточной части Ровенщины стал не безопасным для нашей разведки. К тому же Клеванские леса почти на две трети сокращали нам, разведчикам, дорогу в Ровно. В Сарненских лесах осталась группа во главе с Виктором Васильевичем Кочетковым, она вела разведывательную и диверсионную работу на железнодорожных станциях Сарны, Костополь, Олевск.
— Что случилось? — спросил Бойко, когда я неожиданно появился у него. — Почему вы так долго не давали о себе знать? Мы уж тут волнуемся, не было ли, чего доброго, какой беды.
— Застряли в лесу, — объяснил я. — Отряд перебазировался на другое место…
— А зачем вам надо было уходить вместе с отрядом? Ведь вы могли оставаться здесь или в Ровно. Все равно вам пришлось вернуться сюда.
— Конечно, нам не обязательно было бродить по лесам, но и в городе мы тоже не могли оставаться. Помните, как спешно мы выехали отсюда на газогенераторе? Тогда и случилась беда: погиб Коля Приходько.
— Коля? — Петр помрачнел, закусил губу и, опершись локтем о стол, закрыл ладонью глаза.
— Коля погиб не просто, не от случайной вражеской пули. Он бился с гадами как герой и не одного прикончил, а потом, когда уже не было другого выхода, застрелился. Гитлеровцы и после этого долго не могли успокоиться. Они прочесывали окрестные леса, делали облавы, шарили по селам, всё искали партизан. Вот почему мы и не давали о себе знать.
Помолчали.
— А как вы тогда доехали?
— Разве Клименко вам не рассказывал?
— Знаете, — заговорил Бойко, — он какой-то странный. На следующий день спрашиваю его: «Ну как, все в порядке?» А он недовольно поглядел на меня, потом полез в карман, вытащил оттуда какой-то сверток, в газету завернутый, и говорит: «Вот возьмите». Я развернул газету, смотрю: деньги. Спрашиваю: «Что это такое?» А он: «Нешто не видите? Вы договаривались, вам и знать. Мне немецких денег не надо. И больше не впутывайте меня в такие дела». Сказал и ушел. А мне смешно. Не поверил он, что вы партизаны. Не поверил, что и я с партизанами связан. Подумал, что я решил заработать на его газогенераторе. Я хотел было поговорить с ним откровенно, а после передумал, решил дождаться вас. Но знаете: с того дня он смотрит на меня косо и вообще, кажется, меня побаивается.
— А я как раз собирался вам сказать, чтобы вы позвали его к себе и устроили нам встречу.
— Он не согласится, — возразил Бойко. — А если даже явится сюда, то, увидав нас, вряд ли пойдет с вами на откровенность. Я ведь и в прошлый раз был посредником между ним и вами…
— Значит, на этот раз нужно найти другого посредника, которому он доверился бы. Может, Шмереги? Или Красноголовец? — спрашиваю.
— Лучше Красноголовец… Клименко его хорошо знает. Оба они приехали сюда с востока почти в одно время, сразу после освобождения западных областей… Думаю, что Красноголовцу Клименко поверит.
Когда на следующий день я попросил Дмитрия Михайловича устроить мне встречу с Клименко, он не без удивления спросил:
— А зачем вам Леня? Таких хлопцев, как он, в Здолбунове много. Да и к железной дороге он никакого касательства не имеет…
— Ну что с того, что он не железнодорожник? Зато он все время за баранкой машины…
Красноголовец рассмеялся:
— Какая же это машина? На ней разве что мусор возить, и то не всякий день. Вечно стоит этот драндулет у обочины дороги, а Леня лежит под ним и что-то ремонтирует. Будь этот «газон» исправный, немцы давно уже его на фронт забрали бы. Да и водитель из Клименко, мне кажется, никудышный.
Я рассказал Красноголовцу о нашей поездке из Здолбунова на партизанский «маяк».
— Ну что ж, — выслушав меня, согласился Дмитрий Михайлович, — тогда сегодня же пойдем в гости к Леонтию.
Дмитрий Михайлович завел меня в самый конец северо-восточной части Здолбунова, в узенький, немощеный, без тротуаров переулочек, очутившись в котором человек мог забыть, что он в городе. Все вокруг напоминало бедненькое село, единственное богатство которого — фруктовые сады. И все же было в этом переулочке что-то от города, и не требовалось большой наблюдательности, чтобы понять: здесь живут не крестьяне, а рабочие-железнодорожники. У кого, как не у паровозного машиниста или путевого обходчика, слесаря депо или кондуктора пригородного поезда, можно было увидеть под стрехой керосиновый железнодорожный фонарь или врытые в землю на дворе, под яблоней или сливой, вокруг дощатого круглого столика буфера-стулья? Или куски рельсов за забором, или старые, трухлявые шпалы, годные разве что на топливо. Да и отдельные домишки чем-то напоминали железнодорожные вагоны.
— Вот здесь и живет Клименко, — сказал Красноголовец, когда мы подошли к маленькому домику в самом конце переулка. — С той стороны хозяин дома, а здесь он со своей Надей. А вот и она.
Краснощекая, миловидная молодая женщина, заметив Красноголовца, улыбнулась ему и, поздоровавшись, спросила:
— Вы к Лене?
«Полтавка», — подумал я, услыхав, как она выговаривает букву «л».
— Да, — ответили мы разом.
— Он сейчас придет. Заходите, пожалуйста!
— Да не очень-то удобно приходить в гости, когда такая красивая, ладная молодица одна без мужа, — пошутил Красноголовец.
— У вас и своя не хуже. Скажите лучше, боитесь, чтоб ваша супруга не приревновала!
Мы вошли в дом.
Квартира Клименко состояла из одной комнаты и просторной кухни, служившей одновременно прихожей, и гостиной, и столовой. Большой дубовый стол накрыт чистенькой скатеркой с украинским узором. На подоконниках горшки с множеством комнатных цветов. Чистые тарелки, стаканы и миски аккуратно расставлены на самодельной полке.
Хозяйка пригласила нас в комнату. И здесь был идеальный порядок. Опрятно застланная никелированная кровать, диван, обитый черным дерматином, круглый стол, зеркальный шкаф и снова — цветы, цветы, цветы… Да еще сверкающий, натертый желтым воском пол, с аккуратно постланными самодельными войлочными дорожками…
