Алексей Федорович рассказывал, как они шли на запад из Черниговской области через Брянские леса, где я был с отрядом в 1941–1942 годах.
— Вас, товарищ Медведев, там помнят и знают. Встречали мы могилы ваших партизан. Хорошо вы их хоронили! Места для могил выбирали красивые, живописные. Особенно запомнилась мне могила вашего начальника штаба Староверова. Это в лесу, у деревни Батаево. Мои хлопцы все могилы подправили и возложили на них венки, а за Староверова еще раз, и крепко, отплатили гитлеровцам. Мы разгромили в деревне Батаево крупный полицейский отряд.
Госпиталь в отряде Федорова был отличный, и я попросил Алексея Федоровича забрать к себе наших раненых.
— Какие могут быть разговоры! Конечно, давайте их сюда. Врачи у меня хорошие. А как только организуем аэродром, отправим в Москву.
Нашим раненым товарищам я сказал:
— Вас повезут в госпиталь партизанского соединения Героя Советского Союза генерал-майора Федорова. У нас вам было неплохо, но и у Федорова будет не хуже. Соединение это крепкое, боевое, такое, каким оно и должно быть под командованием депутата Верховного Совета. Мы передаем вас туда со спокойной совестью. Об одном прошу: не роняйте престиж нашего отряда, будьте дисциплинированными и во всем достойными звания советского партизана.
Через несколько дней к нам в гости приехал Алексей Федорович. Встреча эта прошла тревожно. В момент товарищеского обеда фашистские самолеты несколько раз пролетали над Целковичи-Велки. Ничего не обнаружив, они начали беспощадно бомбить село в пятнадцати — двадцати километрах от нас. Бомбежка длилась весь день. Над селом взвивались огромные клубы черного дыма, а ночью стояло зарево, освещавшее багровым светом тучи.
Чтобы не подвергать опасности налета радушно приютившее нас население Целковичи-Велки, мы перебрались в лес, где наладили временный лагерь.
О Кузнецове и Струтинском ходили целые легенды. Особенно много говорили о них в партизанских отрядах. То из одного, то из другого отряда приезжали товарищи и приглашали их к себе. Но ходить по гостям они не могли, — ведь и в своем отряде мы их как могли маскировали, боясь, что их приметы станут известны гестапо.
Но к Карасеву я их все же отпустил: очень расположили нас к себе Виктор Александрович Карасев и его комиссар Михаил Иванович Филоненко. Узнав, что Кузнецов — уралец и, можно сказать, почти земляк, они пригласили его в баню, построенную по-сибирски.
— Давно я не получал такого удовольствия! — вернувшись от карасевцев, рассказывал Николай Иванович. — Такой бани я не видал даже в родных местах. На верхней полке от пара дух захватывает, а внизу холодно. Попарился на славу!
— А про нашу баню забыл? Про ту, что завалилась? — спросил кто-то из присутствовавших.
Все засмеялись, вспомнив, как однажды «парился» Кузнецов. Мы построили баню вроде обыкновенного чума. Дыра для выхода дыма была огромная, а на костре стояли большие чаны, в которых грелась вода. Чтобы не ходить далеко за водой, здесь же, в бане, вырыли глубокий колодец. Мыться в этой бане не доставляло большого удовольствия: с одной стороны, от костра так печет, что стоять невозможно, а с другой — собачий холод.
Когда Кузнецов мылся, баня неожиданно обвалилась. Успевший хорошо намылиться Николай Иванович угодил в колодец с холодной водой. Оттуда ему помогли выбраться, но он был весь в грязи. Товарищи котелками носили ему из своих чумов теплую воду, а он стоял на холоде и обмывался. Один котелок выльет на себя и ждет, пока принесут еще, и так «напарился», что еле потом отогрелся.
Однажды дежурный по лагерю доложил, что едут гости. Человек десять верховых медленно подъезжали к нам.
— Бегма, — отрекомендовался подошедший ко мне коренастый человек.
— Милости прошу!
Василий Андреевич Бегма до войны был секретарем Ровенского обкома партии, и теперь он оставался на своем посту: являлся членом подпольного партийного комитета, начальником штаба партизанского движения Ровенской области и командиром партизанского соединения. До этого дня я не был знаком с Василием Андреевичем, но много слышал о нем и давно ждал встречи.
Василий Андреевич прибыл издалека — с северо-востока. После деловых разговоров, за обедом, Бегма стал рассказывать о том, что какой-то партизан, переодетый в форму немецкого офицера, наводит ужас на немцев в городе Ровно: убивает крупных немецких заправил среди бела дня прямо на улице, украл важного немецкого генерала.
Рассказывая, Василий Андреевич и не подозревал, что этот партизан сидит с ним рядом за обеденным столом. Лукин порывался было перебить рассказчика, но я дал знак ему, чтоб молчал, а Николай Иванович Кузнецов внимательно слушал Бегму.
— Вот это дела! Не то, что мы с вами делаем, — закончил Василий Андреевич.
Здесь же мы ему представили нашего легендарного партизана.
В лагере под Целковичи-Велки мы задержались значительно дольше, чем предполагали. Ожидаемый из Москвы груз с боеприпасами и питанием для рации все не прибывал, да и командование не разрешало нам пока возвращаться на старое место.
— Разрешите мне отправиться к Берестянам, — обратился ко мне Лукин. — Разведчики нервничают, рвутся в Ровно.
Я согласился, и Александр Александрович с ротой бойцов и группой разведчиков направился в Цуманские леса.
Уже через три дня через Москву мы получили радиограмму от Лукина. Он сообщал, что после перехода железной дороги неожиданно столкнулся с вражеской бандой и здорово расчесал ее.
Через неделю было получено разрешение на переход в район Ровно всего отряда. Добрались мы туда вполне благополучно, без единого выстрела.
На одном из привалов в небольшой деревушке, расположенной среди огромного соснового леса, Лида Шерстнева подала мне радиограмму из Москвы. Командование поздравляло нас с успехами и сообщало, что Указом Президиума Верховного Совета СССР награждены орденами и медалями Советского Союза сто пятьдесят партизан нашего отряда. Орденом Ленина были награждены Кузнецов, Николай Струтинский, Стехов, Ян Каминский и я; Шевчук и Жорж Струтинский — орденом Красного Знамени; Гнедюк — орденом Красной Звезды. Цессарский и Валя Семенов получили орден Отечественной войны 1-й степени. Радисты все без исключения были награждены орденами. Более двухсот партизан наградили партизанскими медалями. Получил партизанскую медаль 1-й степени и Коля Маленький.
Весть об этом молниеносно облетела весь отряд. Начались поздравления.
— Вы, Николай Иванович, больше чем кто-либо заслужили эту награду, — сказал я Кузнецову, поздравляя его.
— Теперь я еще в большем долгу перед Родиной, — ответил он.
Красная Армия гигантскими шагами продвигалась вперед, на запад. Киевская, Днепропетровская и ряд других областей Украины были уже освобождены. Была освобождена и часть Ровенской области. Наша авиация бомбила военные объекты немцев в Сарнах, Ровно, Луцке, бомбила колонны отступающего врага.
В Ровно поднялась страшная паника. Учреждения стали эвакуироваться во Львов. Немцы наспех укладывали и волочили к вокзалу свои чемоданы с награбленными ценностями.
«Улетел фашистский коршун, — писал мне из Ровно Николай Иванович, намекая на Эриха Коха. — События на фронтах и шум, поднятый нами в городе, здорово напугали эту хищную птицу. Он и рождественский вечер, не дождавшись 25 декабря, устроил 22-го, чтобы скорее смотаться отсюда.
Не могу простить себе, что я опоздал на этот вечер. Кажется мне, что он больше уже не вернется сюда, а я так настроился разделаться с ним.
Во время моего отсутствия здесь подвизался гестаповец фон Ортель. Лидия получила от него сведения, о достоверности которых судить не берусь. Фон Ортель рассказывал, что в Германии изобретена какая-то летающая бомба вроде самолета, которая будет с большой быстротой покрывать расстояния до четырехсот километров и производить огромные разрушения. Я хотел лично «поговорить» с ним, а при случае предоставить эту возможность и вам, но оказалось, что Ортель неожиданно исчез».
Эти сведения о самолетах-снарядах, которые гитлеровцы стали применять только месяцев восемь спустя, мы срочно передали своему командованию.
Николай Иванович сообщал еще данные о переброске и передвижении штабов с востока на запад и о минировании фашистами ряда крупных домов в Ровно.
С территории, освобожденной нашей армией, в Ровно сбежалось громадное количество гестаповцев и жандармов. Террор еще больше усилился. На улице Белой, где обыкновенно производились расстрелы задержанных и арестованных, теперь каждую ночь, с вечера до утра, шла беспрерывная стрельба. Гестапо расстреливало без разбору. Крытые грузовики всю ночь возили за город трупы.
