Анатолий Соболев - Ночная радуга

— Некогда, некогда, — отмахнулся Людвигсен.

— Стой! — повторил Харальд и схватил Людвигсена за рукав.

Людвигсен резко рванул руку, зло осклабился:

— Ну, ты!..

Харальд не отпускал.

Людвигсен с силой оттолкнул старика и поспешно пошел прочь.

— Стой! Куда ты! — вскричал Харальд и шагнул вслед. Он чуть не упал, запнувшись о камень. И, еще не отдавая себе отчета, схватил эту круглую увесистую булыгу и с силой бросил ее вдогон. Послышался глухой стук. Людвигсен коротко вскрикнул и схватился за голову.

— Предатель, негодяй! — кричал Харальд, догоняя Людвигсена.

Людвигсен, неловко подгибая ноги, падал на бок.

— Подлец, какой же ты подлец! — повторял Харальд, задыхаясь. — Ты не смеешь ходить! Не смеешь!

Людвигсен не отвечал.

— Ты что? — испуганно спросил Харальд, останавливаясь над Людвигсеном.

Людвигсен молчал.

Харальд нагнулся, схватил его за плечи. Людвигсен икнул, изо рта хлынула темная жидкость.

— Ты что! Ты что! — В предчувствии беды у Харальда похолодело сердце. Он приподнял неожиданно легкую, залитую кровью голову Людвигсена и в ужасе отшатнулся.

— Людик, Людик! — повторял Харальд, как называл его в детстве, но Людвигсен не отвечал.

Харальд упал на колени, быстро расстегнул мундир и приложился ухом к груди Людвигсена. Сердце молчало. Ухом Харальд почувствовал смертную испарину, которой уже покрылось тело юноши.

— Что ты наделал! Что ты наделал, Людвигсен! — закричал Харальд. — Что же это такое!

Харальд судорожно, на что-то еще надеясь, рвал траву и подкладывал ее под голову Людвигсена. Потом поднялся, заспешил на непослушных ногах к озеру, зачерпнул воды в кожаный картуз, задыхаясь, принес и стал обмывать лицо Людвигсена. Но вдруг бросил все это и, сжав свою голову руками, застонал.

Он долго так стоял на коленях и тупо раскачивался из стороны в сторону.

Потом, плохо сознавая, что делает, взял Людвигсена за ноги и потащил, как тащили тех. Возле озера нашел тяжелый и удобный камень, привязал его ремнем к трупу и столкнул в воду. Тело с шумом погрузилось. На светлой воде долго расходились черные круги…

Стояла чистая чуткая тишина. И Харальд рухнул на колени и, воздев руки к небу, закричал:

— Господи, за что?!.

И зарыдал страшно, дико…

Потом отмывал руки. Отмывал долго, тщательно, остервенело тер песком, сдирая кожу. К горлу все время подкатывала тошнота…

Харальд сидел в лодке.

Они пойдут тихо, на веслах. На том берегу фиорда их встретят. И так, передавая Вяйно друг другу, норвежцы доставят его до линии фронта.

Харальд тупо смотрел под ноги, ничего не слыша, ничего не видя. Ждал, когда дочь простится с русским.

— Вяйно, — выдохнула Альма и, обняв за шею, поцеловала в губы.

И все что-то шептала торопливо, горько, прощально.

— Вяйно, Вяйно!..

— Прощай, — сказал он рвущимся голосом.

Альма потерянно стояла с опущенными вдоль туловища неживыми руками. Слез у нее не было.

Он в последний раз провел рукой по ее холодному лицу, поцеловал остывшие губы и резко повернулся. Пронзительно острой болью прострелило раненую ногу.

Его настиг шепот, шепот, который не имел права сейчас вылиться в облегчающий душу крик:

— Вяйно! Вя-яй-но-о!..

Последний раз хрустнула галька под ногой, стукнули уключины лодки — и стихло все…