Пацаны удачно кинули нам подсумок с гранатами. Мы договорились, что после залпа из двух «мух» по выступу, откуда нас «поливал» стрелок, мы взгромоздим наши худые тела на дувал, упадем во двор, перебежим его, уничтожим пулеметчика, затем снайпера. И все, конечно, с их молчаливого согласия. С соседней крыши «Марадона» (в быту Марупов), худой узбек, похожий на СВДэшку, которую он носил словно пастуший посох, уже начал долбить пулеметчика. Но пока пулеметных пуль в воздухе было больше.
Мы сильнее прижались к дувалу. Гранаты были наготове. Мы лежали на боку, животом ощущая монолит дувала. Повернув голову я видел подошвы ботинок Иргашева. Неожиданно он повернул голову и посмотрел на меня. Взгляд его узких прищуренных черных глаз, скуластое лицо, испачканное под носом пылью — все это на фоне подошв его стоптанных ботинок делало сцену комичной. Я не удержался и улыбнулся. Иргашев радостно принял эстафету и улыбнулся в ответ. Кожа на его скулах была так натянута, что я иногда задумывался, за счет каких запасов кожного покрова он умудряется растягивать свой рот в белозубую улыбку. Видимо когда рот закрывался, на его теле открывалось другое место и наоборот. В нашей ситуации, когда наши полупопия были сжаты тисками страха, он мог себе это позволить.
Парни сделали дело красиво. Одновременно, из-за угла в противоположные стороны по проулку выпали сразу двое: Миша Шикунов и Паша Морозов. Первый, почти лежа, с середины проулка (подальше от пристрелянного угла), а второй с колена, упав в двух метрах за спиной у Миши, дали залп по выступу со снайпером. Почти одновременно с ними мы кинули гранаты за дувал. Я, оттолкнувшись от спины Иргашева, перелетел через глиняный забор. Иргашева должны были вслед за мной перекинуть Миша и Паша.
Я упал не так, как планировал. Приземлившись на четыре точки, я больно ушиб колено. Паузу между запоздалой очередью пулемета и ответной стрельбой «Марадоны» я заполнил своим броском к дому.
Мою спину от снайпера должен был прикрыть Иргашев, зависший сейчас где-то на пути ко мне. Сохраняя полученный при ударе о землю импульс, я преодолел первую часть дистанции на четвереньках. Пытаясь принять вертикальное положение и, наконец, вернув автомат в более достойное положение, я вломился в двери дома. Чуть не разбив вдребезги хилые двухстворчатые двери, я преодолел первые полтора метра и ударился обо что-то мягкое и упругое. Сила столкновения была такой, что я отлетел назад, открывая головой двери. Уже лежа, я с ужасом увидел стоящего в метре от меня огромного бородатого афганца, одетого в шаровары, традиционную жилетку и чалму. Пока я пытался привести свой автомат в боевое положение, гигант рассеяно стоял и держа одной рукой свой автомат, другой зачем-то тер свой лоб. Я уже слышал топот Иргашева. Видел как дух поднял автомат. Видел как он оценивая ситуацию, посмотрел сначала на Иргашева, потом на меня, развалившегося у его ног. Судя по тому, как он сделал шаг назад внутрь дома, он не потерял самообладания, чего нельзя было сказать обо мне. Я, ничего не соображая, умудрился дать, наконец-то, очередь из автомата. Продолжая лежать на спине, я опустошал магазин своего автомата, посылая пули в грудь бородатого гиганта. Я видел, как свинцовые пчелы вонзаются в его тело, отбрасывая его к стене.
Будучи сержантом, срок службы которого давно уже не определялся фразой — "только что с самолета", я каждый третий патрон в этом магазине, предназначенном для целеуказания и корректировки чужого огня, сделал трассирующим. И теперь ярко желтая нить, словно тонкая, огненная игла, пронзала тело духа, отбросив его к противоположной стене. Когда последний патрон моего автомата освободился от своей смертельной начинки, огненная нить оборвалась, прерывая смертельный поток. Тело, переполненное свинцом, обмякло, колени бородача подогнулись. Из его груди исходил непонятный фейерверк. Это догорали трассера, застрявшие в его теле. Словно искра, последний трассер, с огненным шлейфом, вошел в падающее тело. Не дав мне подняться, Иргашев перелетел через меня и метнулся вглубь дома, к лестнице, ведущей на крышу. Я переполз в дом, ожидая атаки снайпера. Но дверь в углу двора оставалась закрытой. Заменив магазин автомата, я держал ее на мушке. Повернув голову назад, я увидел убитого мной человека. Он лежал возле противоположной стены, неестественно подогнув под себя правую ногу. Из развороченного его живота с вывернутыми внутренностями шел дым и противное шипение — это остывали трассера в уже мертвом теле.
Используя молчание снайпера, во двор через дувал один за другим посыпались ребята, прикрываемые с противоположной крыши «Марадоной». Они заучено кинулись в разные стороны двора, ища укрытие, выбивая двери. Брошенная с опозданием с крыши духовская граната не могла уже никому повредить. В ответ на крыше одна за другой разорвались брошенные снизу гранаты. Я все еще стоял над убитым духом, когда из-за моей спины, не скрывая своего раздражения, вызванного моей заминкой, вынырнул Паша Морозов. Он по-деловому перевернул труп, сорвал порванный «лифчик» с магазинами и тут же разочарованно отшвырнул его в угол дома. Я поднял с пола автомат убитого. Это был китайский АК, крышка его коробки была отшлифована почти до белизны. Приклад был разбит в щепки моими пулями. Я автоматически передернул затвор. На пол к моим ногам упал патрон. Я поднял его и положил в карман. Подумать только, в этом кусочке металла была заключена вся моя жизнь, все 18 лет, наполненные радостью и разочарованием. Точно такая же пуля, пущенная моей рукой, освободила сердце этого афганца от ненависти.
Уже все кончилось. Пулеметчик спрыгнул с крыши в сад, расположенный за домом. Но, видимо, из двух мусульман, имеющих одинаковые шансы умереть в этот день, Аллах наказал пулеметчика — он подвернул ногу при приземлении на мягкую землю сада. Наш хлопкороб спокойно, словно гвоздями, пришил короткими очередями бедолагу к его родной земле.
Помещение, из которого снайпер заставлял нас с Иргашевым лежа глотать пыль, оказалось вульгарным туалетом. Пол здесь был усыпан гильзами от автоматической винтовки, найти которую мы не смогли. В стенах туалета были проделаны аккуратные бойницы. Выглянув в одну из них, я увидел проулок, в котором лежал несколько минут назад. В этот миг я понял, что только чудом не стал точно таким же мешком с костями, как тот убитый в доме дух. Снайпера ребята так и не нашли. Добросовестно закидав сортир гранатами, группа покинула этот дом. Уже сразу же за углом мы столкнулись с группой замполита. Пара ласковых слов в ответ на наши сбивчивые объяснения — вот и весь протокол нашей встречи. Мы задерживали роту, задача которой была выйти на рубеж и замкнуть кольцо оцепления. Всего лишь. Вспоминая позже этот день, я думал, остался ли жив тот снайпер из туалета?
…Я прислонился к стене туалета, рассматривая проулок в бойницу. Внизу, в глубине ямы с дерьмом, раздался непонятный то ли всплеск, то ли шлепок. Я осторожно подошел к краю уж слишком узкой дыры и ничего не увидел, но, невольно отклонившись назад, вдруг заметил его, вернее его тело. Он висел, зацепившись за что-то. Видимо понимая, что его могут заметить, стрелок судорожными движениями переместился вправо. По тому, как дрожало тело, я понял, что провисит он недолго. И я оставил ему шанс, точно так же, как и он мне, там, в проулке…
Когда я узнал, как легко можно умереть, я могу сказать, что жить тоже можно легко. Но тяжелая смерть не подразумевает легкой жизни и тяжелая жизнь — тоже не пропуск к легкой смерти. Хотя, кто может сказать, кому из нас было легко в тот день. Может быть, шанс, подаренный мной стрелку, был самым тяжелым его испытанием. Может быть, моя доброта зародила зло и ненависть в его сердце так же, как в моем сердце — нерасторопность убитого мной духа. Приписывая себе победу, мы забываем, что в основе ее лежит чья-то ошибка, потерянное кем-то самообладание. С годами парад наших побед превращается в больничный обход чужих жертв и поражений. В Азии всегда милость к побежденному была признаком слабости, а усилие над собой — верным признаком присутствия воли.
Я тогда думал, если мы побеждаем себя, переставая быть рабами собственного тела, то чья ошибка лежит в основе нашей победы, кто тот, что упустил шанс, найденный нами? Видимо, платить приходится всем. Не здесь, так там. Не сегодня, так завтра.
Потом война продолжилась и я потерял обе ноги. Пешком, при подрыве на противопехотном итальянском фугасе (много позже жизнь сведет меня с человеком, который гордо мне заявит, что является офицером шестого отдела, но до этого он был сапером в Кундузе. И когда на его вопрос, как меня угораздило, я ответил про противопехотный итальянский фугас, он мне с пониманием прошамкал, что, мол, он такие видел (!?). Я еще поддакнул, мол, с веревками вместо ручек. Я уже знал, кто сидит передо мной, и что ему до фени моя история. Он такой же сапер, как я — барабанщик, а нужна ему была информация про тех, кто "проходит мимо" афганских дел).
